Виктория Беляева. Устанет бездна в нас смотреться

Чем это интересно

Поэтика Виктории Беляевой внешне проста – картины ушедшего времени, которое оказывается не только личным, но и историческим. В такой поэзии важна точность как в обращении с деталями, так и в интонации условного рассказчика. И то, и другое здесь есть. Отдельно надо сказать, что Беляева пытается нащупать уникальный портрет своего поколения – «детей девяностых». Портрет получается сотканным из парадоксов, совмещения несовместимого. При этом очень остро ощущается и то, насколько далекой эпохой уже, оказывается, стали эти самые девяностые.

Справка о Виктории Беляевой

Виктория Владимировна Беляева родилась в Ростове-на-Дону в 1980 году. Историк, писатель, поэт. Окончила исторический факультет Ростовского государственного университета (сейчас ЮФУ). Печаталась в журналах и альманахах «Москва», «День и ночь», «Дружба народов», «Подъем», «Четверговая соль», «Южная Звезда». Участник писательской резиденции Ассоциации союзов писателей и издателей России (АСПИР) в Приволжском округе 2022 года. Лауреат различных литературных конкурсов.


Окрошка

В карманах неспелой жердёлы запасы,
неспешно плетусь я с бидоном за квасом:
суббота, июль, и над бочкою мошки,
и надо домой. Ждет к обеду окрошка.
И бабушка с дедом беседы ведут
о том, как я быстро зачем-то расту.
А мне их беседы не хочется слушать -
вот, кончится зной, и с соседским Андрюшкой
на речку отправимся прыгать с моста.
И жизнь бесконечна, легка и проста.
И где это время, и где та окрошка?
А прыгать с моста стало страшно и сложно.


95

На перемене толкаемся, ждём звонка,
Математичка ещё занята пока.
Математичка ведёт с физруком подсчёт:
Туфли за триста тысяч, кеды за девятьсот.
Пишем табличку, клеем на кабинет:
«Рынок товаров. Занято. Там клиент».
Вечная бабка-вахтёрша даёт звонок.
Математичка прячет коробки. Ведёт урок. 
А за окном девяносто пятый, проклятый год,
Мальчиков ждёт Чечня, всю страну дефолт. 
«Черные понедельники» в семьях и во дворах,
Ну а пока в столовой из кабачков икра, 
Булки с повидлом, талончики на еду,
Я на физмат поступать так и не пойду.


*** 

Нам, детям этих девяностых,
Сивушно-горьких, рвано-острых,
Зачем-то дан особый путь.
За кем идти, кого свернуть?
По нулевому километру
Шагать с кенто́м и пачкой «Кента»,
Перешагнуть куда-нибудь.
Спросить кента́: «Ты тоже, Брут?»
Устанет бездна в нас смотреться,
Но никуда уже не деться.
Проложен временем маршрут
Невывозимый. Но мы тут.


Брат

Приснился брат и говорит: «Я жив,
Отец со мной. Костюм льняной пошил
И носит, носит, носит не снимая.
И дед живой. И бабушка живая.
А ты, сестра, не плачь. У нас, учти,
От слёз твоих солёные дожди
И деда ноги ноют в непогоду.
Отец ворчит - прошло четыре года,
А ливням нет ни края, ни конца.
Не плачь, не обижайся на отца.
Купи нам табаку, халвы, сгущенки,
Сестра, тут с этим делом напряжёнка. 
Здесь много рыбы, яблок и вина,
И здесь у нас другие имена.
Они со вкусом ладана и мяты,
И благодатью вечною объяты
Они легки и сизы, как дымы.
Как будто в доме у застепья мы -
Завёл себе собаку и кота,
Живые тоже. Тоже навсегда.
Садимся с ними в лодку на рассвете,
Вдоль перистых потоков молча едем.
И в вашей отражаемся воде.
Пошел. У нас до Пасхи много дел.
Среди свободы черемши и ржи
Рукой маши. Я жив, сестра, я жив».


Феодосия

Лето то пахло персиками. Под звёздами
Бегали в старый, на десять квартирок, двор.
С местными хулиганами Феодосии
Галька меня учила курить на спор.
Тётка Ирина, от каберне веселая, 
личную жизнь устраивала, а мы
ржали пятнадцатилетние, бестолковые,
юность ловили сквозь табака дымы.
Море шумело. Друзьями под утро прятались 
в маленьких улочках города из кино.
Кажется, было так - я Сереге нравилась, 
Галька в Серёгу была влюблена давно.
Нравился мне Андрей, из другой компании,
знал ли об этом он – поросло сейчас.
Лодочное, соленое прикасание
Объединяло и примеряло нас.
Мы, лоботрясы, рвали чужие ягоды,
Ели на завтрак с солнцем, когда тут спать?
Жарили устриц у бухты на юго-западе,
И пробирались в заброшенный детский сад.
Помню, меняла я рублики на карбованцы,
Помню, монеты сыпала на волну.
Что же должно было точно тогда исполнится?
Если не вспомню - сердце не обману.
Лето такое теплое и тягучее. 
Камбала свежая - прямо от рыбаков.
Янка из Ялты с Андреем. И пусть! Все к лучшему.
Это, конечно, враки для дураков.
Песенки слушала желтые и тюльпании,
их до утра на гитаре Серёга пел.
Знать бы чем кончатся те времена заранее,
может, из нас никто бы и не взрослел.
Я уезжала за пару недель до осени,
Я обещала писать каждый день на спор.
Письма остались с кленами Феодосии 
Падать сквозь сентябри в опустевший двор.


Сарай

Пылал сарай в моем дворе.
Сказал прохожий: «Слава Богу,
Теперь расчиститься дорога!»
Сарай весь день почти горел.
Но не сдавался. Он трещал
Доской, прибитой дедом Витей.
И кляксой: «Нинка замуж выйдет!»
И клад сберечь мой обещал:
Коробку из-под монпансье,
Дневник, в котором больше троек.
Не то чтоб день меня расстроил,
Забрал лишь детство насовсем.
И сквозь поленьев черноту
Я разглядела белый город -
И ветерок бежал за ворот,
Под молоточный дедов стук.


*** 

Из страны, где синий луг не кошен,
где в дожде не слышно голосов
по ночам ко мне приходит лошадь,
сквозь прохладный, звездочный песок.
Подставляет яблочную спину,
лунной гривой машет и молчит -
знает, я опять ее покину,
лишь петух рассветный закричит.