Виталий Пуханов. Так жили мы без спроса на земле

Чем это интересно

В центре этой поэзии – тонкое чувство «народного» историзма. Как будто историю пишет сам народ, чье сознание полно готовых оценок и мифов, но говорит оно полным иронии рифмованным силлабо-тоническим стихом. В этом смысле лирическое «я» этих стихов появляется только там, где обнаруживает в себе некие коллективные исторические черты – или, напротив, оттеняет их. Обратим внимание на то, что предыдущая книга Пуханова «К Алёше» названа на задней обложке «камнем в основание института народной памяти». Prosodia подробно писала об этой книге. Впрочем, стоит сказать, что от поэта, пишущего историю, Виталий Пуханов отличается тем, что у него есть собственная метафизика, которая в свою очередь порождает не самую обычную этику. В этой метафизике человечность относительна, она есть нечто недостижимое, о чем мы, однако, почему-то неизменно помним, когда читаем эти стихи.

Справка об авторе

Виталий Владимирович Пуханов родился в 1966 года в Киеве. Окончил Литературный институт, работал в журнале «Октябрь». Автор пяти поэтических книг, среди которых «Деревянный сад» (М., 1995), «Школа Милосердия» (М., 2014), «К Алёше» (СПб, 2020). В 2003–2016 годы – ответственный секретарь литературной премии «Дебют». С 2019 года директор премии «Поэзия». Лауреат премии журнала «Новый мир» (2011), Anthologia (2014). Живет в Москве.

* * *

Приехали в фургоне люди,
С табличкой «Люди» на стекле.
Прохожих били без прелюдий
В полярно-праздничной Москве.
Валились наземь горожане.
Любой беспомощен, нелеп.
Здесь «Люди» хлеб свой загружали
В фургоны с надписями «Хлеб».

* * *

Был Ленин – гриб, а Пушкин – антрацит
И вечно кто-то ссал в подъезде.
Нас родина поймет, но не простит:
Мы тридцать лет проулыбались бездне.
Снесли киоски. В очередь – дома.
Покрасили березки к первомаю.
В подъезде кто-то ссыт. На улице зима.
Никак я эту суку не поймаю.

* * *

Я ведал зло. Смотрел ему в глаза.
И часто замещал в отлучке.
Все исполнял, что зло мне приказал.
Жил скромно от получки до получки.
Он всем был враг и не имел врагов.
Я был рабом, со злом мы не дружили.
Я от нужды работал за него,
Там из меня вытягивали жилы.
Пришел из тьмы хороший человек.
Был день погожий, кажется, субботний.
А может, вторник? Или был четверг?
Он зло убил. Теперь я безработный.

* * *

Так жили мы без спроса на земле,
Ни в ком, ни в ком не зная состраданья.
И вышли в ноль, катились на нуле,
Не выполнив домашнего заданья.
Для нас не накрывали за столом
И никогда по имени не звали.
Прогнать в мороз грозился управдом,
Но в ночь и в смерть мы верили едва ли!
Счастливыми встречали божий день
Без денег за хронические «тройки».
И голосом серебряным: «Надень»
Я выхватил пальто с помойки.
Пиджак, ботинки (тесноват подъем),
Гипюр поджелтоват, какие деньги?
Неспешно по Каляевской идем,
Одетые, как два английских денди.
Так жили мы без спроса на земле,
И Бога грех гневить, неплохо жили:
Пальто носилось, мир лежал во зле,
Слова пеклись в золотоносной жиле.

* * *

Прозрачные горы
Прозрачных родят мышей.
Слышен писк и шорох
В ровном ходе вещей.
Жизнь была и продлилась,
А целый мир
Просочился в незримость
Прозрачных дыр.

* * *

Мы были нищими, но нищета тех лет
Слыла законной и благословенной,
Как маргарин, намазанный на хлеб,
И тусклый свет в конце вселенной.

И веришь ли, бывали сыты мы
Отчаянной устойчивостью мира.
Зажглись огни, пресытились умы,
Хлеб побелел, а сердцу всё не мило.

* * *

Не стану врать, я не был пацаном.
Таких придурков в пацаны не брали.
Чернилами и ягодным вином
Я не блевал, я был не в матерьяле.

Не знал имён дворовых королей,
Никто моей не видел финки.
А чтоб не наваляли кренделей,
Я новые не надевал ботинки.

Всех королей свезли в Афганистан.
Я так страдал от голосов Америк,
Что Родина, затылок почесав,
Мне не смогла оружие доверить.

Но иногда бывает стыдно мне,
Что финку прятал я в штанах хреновых.
Все пацаны погибли на войне,
А я брожу в ботинках новых.

* * *

Паренёк худой и бледный
Папироской угостил.
«Доживём ли до победы?» –
Робко так спросил.
Неприметный, безответный,
На судьбу мою похож,
Он такой худой и бледный,
Где тут «доживёшь».
Кто ему ещё ответит?
Мы на лестнице вдвоём.
Как в кино, соврал нелепо:
«Вместе доживём».
Так простились наши деды,
Жизнь прошли не по кривой.
Терпеливо ждут победы,
Кто ещё живой.
От судьбы невыносимой
С полдороги не сбежать.
Научите лгать красиво.
Научите ждать.

* * *

За сумрачный покой героя,
За негасимый свет
Я выпил бы любое горе,
Но столько горя нет.

Не наливай питьё другое.
Ни водки, ни вина.
В них нет ни счастья, ни покоя,
А только боль одна.

Осенний сон, режим постельный
И теплое питьё.
Ты не тревожь до воскресенья
Безумие моё.

* * *

Возьмёт конверт, наклеит марочку,
Напишет адрес, лист согнёт,
И нам на память фотокарточку
Чужая молодость пришлет.

Счастливыми нас не запомнили.
Так и не вырвали из тьмы
Фотографические молнии,
Как мы стоим, как смотрим мы.

Но может стать, в тумане старческом,
В недовоёванном раю
Чужую молодость по карточке
Мы опознаем как свою.