Владимир Гандельсман. местечковая трагедия

Чем это интересно

Жанр этого сочинения, с одной стороны, отсылает к «Маленьким трагедиям» Пушкина — сжатый сценический отрывок, состоящий из монологов ряда персонажей и передающий драматургию ситуации, в которой все они оказались. И в данном случае ситуация, как минимум, вызывает ассоциации с трагедией, которая произошла в Израиле в октябре 2023 года, хотя об этом нигде не говорится прямо. С другой стороны, это отрывок современной античной трагедии, с ее театральной условностью, но и прямотой переживания трагедии. В рамке этой условности слова обретают значение предчувствий, образы, возникающие в речах, разрастаются до символов. Чего только стоит образ пары голубей, которые не улетают из горящего молельного дома и вызывают веру людей в то, что огонь перед ними отступит. Поэт, взявший столь горячую тему, оказался очень сдержан и даже лаконичен в работе с ней: он не изображает ужасов произошедшего, которых могло бы быть много, он не дает слова живым людям, потому что их горе неисчерпаемо, он выводит на сцене символические роли хора и его корифея, вестников трагедии, которые самой историей культуры предназначены для того, чтобы переживать опыт трагедии.

Справка о поэте

Владимир Аркадьевич Гандельсман родился в Ленинграде. Закончил Ленинградский электротехнический институт. Работал инженером, сторожем, кочегаром, гидом, грузчиком в салоне красоты на Невском. С 1990 года в США, преподавал в Вассаровском колледже русский язык; продолжает заниматься преподаванием русского и литературы. Публикует стихи с 1990 года. Лауреат премии «Liberty» 2008 года. Лауреат «Русской премии» 2008 года. В 2011 году за книгу «Ода одуванчику» удостоен премии «Московский счёт». Лауреат премии «Anthologia» 2012 года. Prosodia в 2021 году выпустила «Велимирову книгу» Владимира Гандельсмана, о которой он подробно рассказал на страницах издания. Большой статьей о творчестве Гандельсмана открывался 13 номер журнала Prosodia.

местечковая трагедия

хор:

на Базарную всё снести.

запряжены волы.

спасти, спасти.

Господи, Твои дни светлы.

У Аарона – Тора,

Свиток Торы –

Слово, собранное, как урожай с простора

Господнего, для твоей опоры.

У Давида – корона*

с колокольчиками серебристого звона,

на короне орнамент с орлами,

львами, единорогами, и цвето́в граната

подробное пламя,

и кисть винограда,

у Якова, Ицхака и Михаэля –

семисвечники, из слоновой кости

указки,

чтоб чтецам по строчкам водить…

но они не успели

тронуться, как пришли незваные гости,

чтобы их убить

за красивые глазки.

-----------------------------------------------------------------

* Корона – украшение, навершие для Свитка Торы

вестники:

старьёвщик

цветок твой аленький,

мама, с тачкой я, твой маленький,

я «старьё-берём» целыми днями,

видишь, как оно вышло:

в засаленном

рубище ремнями

впряжён в дышло,

от вишнёвой до виноградной,

от колейной до бульварной…

левый правому не парный

ботинок, мама,

видишь, как оно вышло:

ремнями

впряжён в дышло,

у меня тоска,

страданья сердце разрывают,

мак я посреди песка,
корни влаги не видают,
а кого ни полюблю –

безответно… дождь пройдёт,

мак полюбит коноплю,

я бегу теперь,

как загнанный зверь, сейчас

наступает комендантский час,

а не успею – (тачка гремит, крыльцо,

крыльцо, бегу, моля) –

мама, станет твоё лицо,

как потрескавшаяся земля.

дурак-башмак

городского нашего дурака

вижу: скок-поскок,

он вытряхивает из башмака

вроде как песок.

вижу: вроде как затопили печь –

небеса горят, –

в безошибочные слова облечь

надо звукоряд.

и сомнение не развей – осиль

этот серый страх:

то ли уличную глотаешь пыль,

то ли чей-то прах.

могильщик-поэт

к небу тянутся ветви-чтецы –

шевеля́т листьями, бормочут стихи:

«отчего так любимы птицы,

так любимы их крыльев взмахи?»

опущу свой взгляд, чтоб руками

камня поровну всем отмерить,

и пойму: если птица сядет на камень,

на мгновение будет забыта смерть.

корифей хора:

когда горел молельный дом,

молельный дом горел, –

глотая чёрный воздух ртом,

я плакал и старел.

на кровле, ближе к небесам,

сквозь дым я видел их –

два голубя сидели там,

пока пожар не стих.

тысячелетие спустя

опять огонь горит,

и, пальцем тыча вверх, дитя:

«на кровле, там!» – кричит.

задёрганный огонь рябой

забудет, как гореть,

и высь предстанет голубой,

чтоб на неё смотреть.