Владимир Молчанов. Мой незаметный углеродный след

Чем это интересно 

Первое впечатление, которое производят стихи Владимира Молчанова, - горьковатое остроумие, точный «гаерский тон», знакомый по раннему Бродскому («Прощайте, мадемуазель Вероника», «Письмо генералу Z»). Если кому-то доведется искать следы древнего жанра сатиры в современной поэзии, то эту линию нельзя будет миновать. Очевидно, что каждой точной деталью здесь как будто снижается раздутое эго современного человека, который «о бризе морском знает не понаслышке, / А по освежителю воздуха / в туалете». Иногда лирический субьект сам выступает в роли этого человека, и тогда его тон становится и вовсе беспощаден, поскольку объектом сатиры начинают выступать все человеческие представления о смысле человеческой жизни. Он острит настолько безудержно, что иногда выходит за пределы понимания – именно поэтому предупредим, что слово «зАустерлица» стоит читать как переделанный глагол «застрелиться». И кажется, что только прекрасная речь, выстроенная по поводу их раздутости, должна нас хоть немного утешать. Это слабое утешение, но нельзя забывать, что речь эта несколько ролевая. «Гаерский тон» потому так назван, что за ним – гаер, то есть в каком-то смысле паяц. А ему – можно.  

Справка о Владимире Молчанове

Владимир Молчанов закончил механико-математический факультет НГУ в 2005, получил учёную степень в 2008 году. Проживает в Германии. Пишет поэтические тексты на русском, научные статьи на английском, официальные письма на немецком и сообщения в мессенджерах на португальском языках. Лауреат и победитель одного очного и нескольких заочных малоизвестных поэтических конкурсов времён пандемии. Публиковался в альманахах и периодике местного значения.


Постороннему В (письмо самому себе в 2000 год)

Здравствуй, B!
Как дела?
                  И не ври, что отлично.
Поражения стыд не отмоешь столичной.
Постоянных побед череда единична:
Только двое выходят в финал.
Всё от жизни брать – это, дружище, не значит
Фанатично выдавливать тюбик; тем паче,
До последней затяжки выкуривать пачку.
Я хочу, чтобы ты это знал.

Уважаемый B!
Восемнадцатилетним
Не докажешь, насколько они ещё дети.
Я не стану тебе пересказывать сплетни:
Этак мы досидим допоздна.
В колебаниях между счастливым и правым,
Выбирай быть счастливым! В словах кучерявых
Смысла меньше, чем денег в карманах дырявых.
Это всё, что тебе нужно знать.

Этот мир, захлебнувшийся в тестостероне,
В преклоненьи погонам
                                         и в вечной погоне,
Заставляет стыдиться, что ты посторонний.
Но поверь, это всё – дребедень.
Если нечем ходить, друг, то двигай лошадку,
Если чем-то расстроен, то съешь шоколадку,
Если мама тебе говорит «надень шапку»,
То хлебало закрой,
                                  и надень.

Маори

О трении ветра о скулу открытого моря,
О дробле Пангеи на дюжину азий и африк
Подробно записано в татуировках маори
И в древней мозаике на благородном жирафе.
Об этой теории мы непременно поспорим,
Но после рекламы по National
Geographic.

По ракурсу фресок и по саркофаговой крышке,
По выправке окаменелости в автопортрете,
По горсти зубов, улыбнувшихся солнечной вспышке,
В музеях составят с трудом фоторобот столетий
Для тех, кто о бризе морском знает не понаслышке,
А по освежителю воздуха
в туалете.

В игольное ушко вдевается нить каравана,
И Шёлковый Путь неспеша подбирается к раю.
А за караваном ползёт полумесяц бархана.
Колючка в колодце застряла как песнь горловая.
В нас (в каждом двухсотом) – могучая кровь Чингис Хана,
Но если послушать – мы отпрыски
Карла Мая.


Зонт фронт ремонт

Осенняя побелка неба. Зонт –
Мой адъютант. Объявленный ремонт
Висит клочком обоев на рябине.
Шуршит подножный целлофан листвы
И в арьергарде мокрые кусты
Стреляют вверх картечью воробьиной.

Вся жизнь – театр... военных действий. Тут
Песочница похожа на редут.
Дождями огрунтованы границы.
Жуки шпаклюют трещины в коре
И солнце, плотно взятое в каре,
Бледнеет от порыва зAустерлица.

Похоже, батарею прорвало...
Убит, прибит, пробит под Ватерло...
В малярной шапке из газеты старой
Команды и короче, и точней:
Поправить треуголку вдоль плечей!
И шагом марш сдаваться санитарам.


Пора

Пора меня клонировать, друзья!
(Недаром говорят преклонный возраст)
Я понял: мне не выбиться в князья.
Предвосхищая удивлённый возглас,
Я говорю: так дальше жить нельзя.
Пора меня кремировать, друзья.

Освободите от телесных скоб.
Бессмысленную ловлю покемонов
Я прекращаю. И фонендоскоп
Не слышит ни шумы, ни обертоны.
Пускай теперь меня поймают в гроб
И успокоят поцелуем в лоб.

Лежа плашмя, не чаю видеть свет,
Как после неудавшегося сальто.
Я был строкой в одной из тысяч смет
И думаю, что не испортил сальдо.
Пускай теперь заносит белый снег
Мой незаметный углеродный след.

Пока был жив, держался молодцом.
И кто бы ни был первым там, в начале,
В конце мы все – куриное яйцо,
Завёрнутое в скорлупу печали.
И время сводит нас заподлицо,
А сверху ставит крест, чтоб не скучали.


***

У времени нет смысла. Нет отбоя
От вида несменяемых картин.
Мотаешь бесконечный карантин
В шести стенах наедине с собою.

Снаружи муха бьётся головою.
И утренне-вечерний каротин
Течёт по марле вымокших гардин…
Жизнь – это «кряк!» с механикой гобоя.

Где уши у глухой стены? Любое
Дашь царство ты за шахматных коней.

Обитые пороги новых дней
Перешагнёшь – там старые обои,

Уставившись на кои, как кретин,
Стоишь один с закушенной губою.


Беличий хвост

Беличий хвост – это всё, что осталось как прежде,
До перехода на летнюю форму одежды.

Переодевшись за время горения спички,
Роща на облако крепит сержантские лычки –

Пару грачей. Сорняков зеленеют повстанцы,
Занятые расшифровкой пчелиного танца

Дрона, назад возвращённого четырёхсотым.
Держится на стратегически важных высотах

Писк комаров, чьих укусов багровые пятна
Ногтем скребут командиры на картах. Невнятный

Гром дальнобойный. Поди, собирается крапать.
У мухомора в лесном охранении крапов

Цвет набекрень водружённого гордо берета.
Вот ведь какое поганое выдалось лето.