Юлий Гуголев. Судьбы моей подслепый барабанщик

Чем это интересно

Гуголев работает с материалом, который не только два века назад, но и сегодня иные назовут низким. Его ситуации часто как будто выходят из анекдотов о бытовых происшествиях, постыдных случаях и прочей действительности, которая должна бы оказаться гнусной, но не оказывается. Поэт всегда находит в этом материале пронзительную окрыляющую ноту – и дает ей прозвучать. И получается нечто большее, чем взволнованный монолог лирического «я» – получается что-то, чей субъект скорее «мы». Вот и поэтическая книга Гуголева 2019 года называется «Мы – другой», и в этом названии можно увидеть и лирическое мы, и интерес к разного рода «другим». Этим искренним интересом поэт и любопытен.

Справка об авторе

Юлий Феликсович Гуголев – поэт, переводчик. Родился в 1964 году в Москве, окончил медицинское училище и Литературный институт имени Горького. Работал на «скорой помощи», НТВ, в Международном комитете Красного креста. Начинал публиковаться в «самиздате». Автор пяти поэтических книг, последние из которых – «Мы – другой» (М., Новое издательство, 2019) и «252» (М., Воймега, 2019). Лауреат Большой премии Московский счёт (2007) за книгу «Командировочные предписания» (М., Новое издательство, 2006). Переводил английских, американских, ирландских поэтов. Живёт в Москве.

Здесь стихи можно еще и послушать:







 
* * *
Приезжаешь в Вологду ранним утром,
будь готов ко всяческим испытаньям.
– Здрасьте, девочки, – брякаешь двум лахудрам. –
Как у нас с культуркой тут и с питаньем?
Да не щас… я в принципе… мы проездом…
мы ж сперва в гостиницу… нам побриться бы…
съесть яйцо под заспанным майонезом…
я услышал вас… нет, мы в принципе…
Чо вы сразу нас оговаривать,
имена давать нам обидные?
И не надо нас уговаривать,
перспективы-то очевидные:
наш отряд пойдёт вдоль по бережку
до полоски краски акриловой.
Мы не в Вологде, ой, теперь уже
мы во городе во Кириллове.
Мы с придурками да с притырками,
мы с каликами перехожими,
мы под стенами монастырскими
не гордимся своими рожами,
а в воде, душа моя грешная,
своего дожидаясь случая,
отражается тьма безбрежная,
даль бездонная, синь дремучая.


* * *
Экскаваторы, словно крабики,
и асфальт ещё не примят.
Его кучи, как зерна арабики
пережаренные, дымят.
Слышен крик армянина толкового,
чтоб быстрее клали песок
цвета сахара тростникового,
..., пока асфальт не засох.
Дело споро тут продвигается,
копошатся точки, как вши.
Бригадир стоит, улыбается,
поднимает к небу ковши.


Старьёвщик
Дмитрию Веденяпину


Довольно страшный, кажется, татарин,
раскосый, как в Пекине – опера,
входил во двор, где кухонь или спален
взрывались окна с самого утра.
«Старьё берём», – взвывал в башке органчик,
мерещилась облезлая лиса,
судьбы моей подслепый барабанщик,
вновь наворачивается слеза,
исполнен мир каких-то тайных знаков,
вселенную хранит любой фрагмент,
и тот старик, – не пьян, не помню, – Яков...
татарин же... ах, нет... тогда – Ахмет,
с мешком своим приехав на оленях,
что прячет он средь хлама и тряпья?
И как нашёл я друга на коленях,
читателя найду в котомке я.
В каком я перед ним предстану виде?
Какую предложу ему игру?
Когда завален горизонт событий,
в котомке не зашить уже дыру.
В конечном счёте, результат не важен
кто помнит половину, кто-то – треть,
Но с помощью таких прорех и скважин,
то, что осталось, можно рассмотреть.
И что ж мы видим? Двор, как дно колодца
каким-нибудь погожим октябрём.
Всё собирается, лишь голос раздаётся:
Старьё берём, – поёт, – старьё берём.