Анри Волохонский: пою на флейте галилейской лютни

Галилея

                                Алексею Хвостенко


Пою на флейте галилейской лютни
Про озеро похожее на скрипку
И в струнах голос друга или рыбы
Да озеро похожее на птицу

О, озеро похожее на цитру
Над небесами где летает небо
Там голубая рыба или птица
На берегах мой друг доныне не был

Поет ли ветер – это Галилея
Ты помнишь друга – это Галилея
Привет поющей рыбы – Галилея

На дудке филистимских фортепьяно
На бубне голубого барабана
Пою в огне органа Ханаана
Под пьяный гонг баяна Иордана

Молчи – то аллилуйя Галилеи
Ты слышишь – Галилеи аллилуйя
О лилии белее – Галилея
О пламени алее аллилуйя

О небо – галилейская кифара
О колокол воды как пламень звонкий
Поет мне рыба голубого дара
Да арфа птицы вторит в перьях тонких

О лилии белее – Галилея
Любви моей алее аллилуйя

Чем это интересно

Поэт и ученый-эколог Анри Волохонский родился в Ленинграде. Окончил местный химико-фармацевтический институт и аспирантуру Института озёрного рыбного хозяйства. В конце 1973 года Волохонский уехал в Израиль, где работал на лимнологической станции на озере Кинерет.

Лимнология (озероведение) — наука о физических, химических и биологических аспектах озёр и других пресных водоёмов.

В данном случае пресное озеро – это Кинерет, в евангельском контексте более известное как Галилейское море или Геннисаретское озеро на северо-востоке Израиля. Здесь Иисус Христос провел большую часть жизни, здесь он исцелял больных, успокаивал «море». В водах озера апостолы Петр и Андрей ловили рыбу.

И вот ученый-эколог Волохонский плывет по Галилейскому морю, наслаждаясь гармонией с природой и возможностью лично осмотреть описанное в Библии озеро. Даже не просто осмотреть, а поработать, пожалуй, в одном из самых известных мест на земле, взять пробы воды. Стаи чаек и цапель носятся над головой, Голанские высоты виднеются на дальнем берегу. Это же здорово!

«Иногда эстетическое воздействие стихов Волохонского основывается исключительно на смелых словосочетаниях, неологизмах, на музыкальном звучании и дерзкой рифме», - так характеризует поэзию Волохонского немецкий славист Вольфганг Казак. Это, как раз, тот случай.

О лилии белее – Галилея
Любви моей алее аллилуйя

Молитва о радости, разлитой в воздухе.

Любопытный штрих. В 1982 году священник Храма Христа Спасителя в Нью-Йорке Михаил Аксенов-Меерсон попросил Волохонского перевести на современный язык богослужебные тексты. Церковнославянский язык был непривычен новым иммигрантов-прихожанам. Это было время, когда Волохонский жил на Галилейском море.

Волохонский справился с заданием. «Облеченный им в поэтическую речь чин крещения, – свидетельствовал священник М. Аксенов-Меерсон, – задействовал как магнит, притягивая и заражая всех присутствующих. Стало невозможно крестить, что называется, келейно. Прослышав о предстоящем крещении, либо взрослого, либо младенца, православный народ собирался сам».

Переводами богослужебных текстов Волохонский занимался 30 лет.

Полина Барскова так характеризовала это занятие Волохонского: «Его трогательно-игровые отношения со Словом Божьим также нетривиальны и поэтому важны — здесь и самостоятельность, и внимательное ученичество; религиозность, скажем, Введенского и Хармса — пронзительная, лишенная экзальтации — многое определяет в этих текстах. Например, я очень люблю его стихотворение о Франциске Ассизском — о христианском деятеле, нашедшем способ прямой речи как с Творцом, так и с творением, и с тварями (в Ассизи Франциск часто изображен в серьезной беседе с птицами). Вот этот поиск нового, открытого, прозрачного языка — для меня здесь интересна именно такая задача».

Молитва святого Франциска Ассизского

Избавь меня
Избавь меня от зрелища пустого края чаши той в которой нет монеты милости Твоей
Сейчас, сейчас,
Когда кругом темнеют падая
Лохмотья осязаемых от яркости знамен
Мгновенье сжатых век
Наверно это лучшее мгновение прекрасное
О если бы я видел не мигая
Славы Твоей цветочную лужу
И пруд и ручей дорогой незабудок
Поток
Теперь гремит разматывая цепь
Молотобоец-звездочет
А эти здесь
Вокруг стоят боясь дрожат и словно ждут известия
Теперь час губ которые молчат
Должно быть совершенный час безмолвно сжатых губ
О если бы воздух мой
Мог плавить воск среди цветов златой
Я бы с ними плыл
Над звездами гудящим парусом
И долго тяжко мед их лил дождем
В эти вязкие поля
Тогда земля бы стала кружкой у протянутой руки
Но Ты — какое серебро сам положил чтобы горело в тесный круг?
Какую рыбу кинул нищим в это масло ради мук?
Ты это Ты
Но только как Ты отдал нам побег святой древесный мост на берег близости Твоей?
Здесь был он взят и срезан сухо
Здесь меня избавь.

Стихотворение «Галилея» посвящено поэту Алексею Хвостенко , другу и соавтору Волохонского. Волохонский, старший по возрасту, в анкете Константина Кузьминского, составителя «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны» назвал Хвостенко своим учителем наряду с Хлебниковым.

Совместные тексты поэтов (их несколько сот: пьесы, поэмы, песни, стихотворения, басни) они подписывали А.Х.В.. Такого рода соавторство – явление редкое в русской литературе.

Самое известное их совместное творение, пожалуй, песня «Орландина». Хвостенко положил текст Волохонского на свою музыку. Песню пели «АукцЫон» и «Колибри».

На втором месте, наверное, «Чайник вина»: слова Волохонского, музыка Хвостенко.

Критик Игорь Гулин так охарактеризовал их совместное творчество: «В каждом самом пустяковом тексте Хвостенко и Волохонского есть чувство светлой и бессмысленной гармонии, пронизывающей все мироздание. Единственное необходимое умение – заметить ее и поймать кайф. Последнее этому тандему Хвостенко–Волохонский, кажется, удавалось лучше, чем кому-либо в русской поэзии».

Кстати, песню про город золотой Волохонский сочинил единолично: положил свой текст на музыку советского лютниста Владимира Вавилова. Песню исполняли Хвостенко и «Аквариум».

Анри Волохонский умер 6 апреля 2017 года. В Германии, где он жил с 1985 года.


Mонумент

Я монумент себе воздвиг не из цемента
И больше он и дольше простоит
Цемент как матерьял не стоит комплимента
Песка в нем сто процентов состоит.

Подверженный злодействию мороза
Выветриванью, порче всяких вод:
Кислот, дождей, растворов купороса
Он сыплется и долго не живет.

Иных мой дух мечтает помещений
Ему ничто бетонный обелиск
Зато средь гряд восторженных речений
Его ростки прекрасно привились.

В пространстве слов отыскивает доски
Мой вечный гроб, мой памятник, мой храм
И лишь из них – отнюдь не из известки
Я мощный дом навек себе создам.

И к дивному строенью не из гипса
Придут народы зреть на конуру
Араб, мечтательный пигмей с огромной клипсой
И даже те что рядом с кенгуру.

Чем с пирамид с меня поболе толку
Усмотрит некогда воскресший фараон
Затем что в этот век чугунный смрадный блеклый
Я был трубач, воитель и препон.

И в час когда исчезнет все на свете
Сквозь мразь смолы, сквозь щебень кирпича
Вдруг заблестят играя строфы эти
Как Феникс дикий плача и крича.