Арсений Тарковский: завещание сыну

Завещание
Андрею Тарковскому
1
Во мне живёт глухое беспокойство
Древесных крон, не спящих по ночам,
Я, как стихи, предсказываю свойства,
Присущие и людям, и вещам.
Затем, что я дышал, как дышит слово,
Я эхом был среди учеников,
Был отголоском голоса чужого,
Затерянного в хоре голосов.
Мир, словно мальчик семилетний гибок;
Цвела гроза, – он, как дитя, затих,
Но вороха наследственных ошибок
В те дни лежали на руках моих.
Вся жизнь моя прошла и стала рядом,
Как будто вправду много лет прошло,
И мне чужим, зеленоватым взглядом
Ответило зеркальное стекло.
Я вздрагивал при каждом лживом звуке,
Я думал: дай мне руки опростать.
И, просыпаясь, высвободил руки,
Чтоб научиться говорить опять.
Пугаясь, я ощупывал предметы –
Тела медуз в мерцающей воде,
Древесный корень, музыкой согретый,
И мрамор, запрокинутый к звезде.
И я учился говорить, как в детстве,
Своим косноязычием томим.
А если дети вспомнят о наследстве,
Все, что имею, оставляю им.
2
И каждый вспомнит светлый город детства,
Аул в горах, станицу над рекой,
Где от отцов мы приняли в наследство
Любовь к земле, навеки дорогой.
Где матери у наших колыбелей
Ночей не спали, где учились мы,
Где первым вдохновением кипели
Над книгой наши юные умы.
Где в первый раз любили мы, не смея
Признаться в том, где мы росли в борьбе,
Где мы клялись пред совестью своею
В ненарушимой верности тебе...
Шумят деревья городской аллеи,
Как факелы зеленого огня.
Я их отдам, они тебе нужнее,
Приди, возьми деревья у меня.
Приди, возьми весь город мой, он будет
Твоим – и ты заснешь в траве моей.
Свист ласточек моих тебя разбудит,
Я их отдам, они тебе нужней.
Все, чем я жил за столько лет отсюда,
За столько верст от памяти твоей,
Ты вызовешь, не совершая чуда,
Не прерывая сговора теней.
Я первый гость в день твоего рожденья,
И мне дано с тобою жить вдвоем,
Входить в твои ночные сновиденья
И отражаться в зеркале твоем.
3
Как паутина тянется остаток
Всего, что мне казалось дорогим,
И страшно мне, что мнимый отпечаток
Оставлю я наследникам своим.
И, может быть, играющие дети,
И обо мне припомнив на лету,
Не отличат бессвязных междометий
От слов, обозначавших слепоту.
Я не был слеп. Я видел все, что было,
Что стало жизнью сверстников моих,
Что время подписью своей скрепило
И пронесло у сонных глаз слепых.
Я видел все, что стало видно зрячим,
Как свет зари сквозь переплет ветвей.
Возьми ж и горечь, что напрасно прячем
От наших дочерей и сыновей.
4
Так я учился говорить сначала,
И трудный дар я принял в грозный год,
Когда любовь мне щеки обжигала
И смертный к сердцу прижимала лед.
И ревность припадала к изголовью
И на ухо шептала мне:
– Смотри,
Пока ты спишь, затравленный любовью,
Погасли городские фонари.
Я, верная, глаза тебе открою:
Тебя освобождая навсегда,
На простынях, под розовой зарею,
Лежит твоя последняя звезда...
И я бежал от моего порога
Туда, где свет в лицо наотмашь бьет,
По городу гнала меня тревога –
И я увидел молний переплет.
Они летели стаей лебединой,
Я не считал, их было больше ста,
Летели вдаль над площадью пустынной,
В их клювах колыхалась высота.
Так медленно летели, что казалось, –
Пусть новый день горит у самых глаз, –
Как эта горечь навсегда осталась,
Их отблески останутся у нас.
Возьми же их, они тебе нужнее,
Пусть их коснется детская рука,
И ревности коснись еще нежнее,
Чтобы любовь была тебе легка.
5
И небо просинело, оживая,
И стала опускаться высота,
И под колеса первого трамвая
Легли торцы высокого моста.
И в час, когда твой город исполинский
Весь в зелени восходит на заре, –
Лежишь, дитя, в утробе материнской
В полупрозрачном нежном пузыре.
И, может быть, ты ничего не видишь,
Но солнце проплывает над тобой...
(1934–1937)
Чем это интересно
Поэму обычно приводят в качестве иллюстрации теплых отношений отца и сына Тарковских. Также обычно иллюстрация ограничивается этим фрагментом:
Все, чем я жил за столько лет отсюда,
За столько верст от памяти твоей,
Ты вызовешь, не совершая чуда,
Не прерывая сговора теней.
Я первый гость в день твоего рожденья,
И мне дано с тобою жить вдвоем,
Входить в твои ночные сновиденья
И отражаться в зеркале твоем...
Считается, что приведенный выше отрывок был написан в 1934 году. Остальное дописано позже.
В 1934 году Арсений Александрович еще не расстался с Мариной Вишняковой, матерью его сына и дочери. Спустя три года он уже жил с Антониной Бохоновой.
И если часть, начинающуюся со строк «Все, чем я жил…», можно воспринимать как подтверждение связи между отцом и сыном, которая неподвластна времени, то остальной текст – это и творческая биография самого поэта, и объяснительная записка.
Я вздрагивал при каждом лживом звуке,
Я думал: дай мне руки опростать.
И, просыпаясь, высвободил руки,
Чтоб научиться говорить опять.
Пугаясь, я ощупывал предметы –
Тела медуз в мерцающей воде,
Древесный корень, музыкой согретый,
И мрамор, запрокинутый к звезде.
И я учился говорить, как в детстве,
Своим косноязычием томим.
А если дети вспомнят о наследстве,
Все, что имею, оставляю им.
Арсений Тарковский завещает сыну город своего детства и свои поэтические открытия.
И в то же время из стихотворения становятся ясны мотивы того, почему Арсений Тарковский бросил семью.
И ревность припадала к изголовью
И на ухо шептала мне:
– Смотри,
Пока ты спишь, затравленный любовью,
Погасли городские фонари.
<…>
И я бежал от моего порога
Туда, где свет в лицо наотмашь бьет,
По городу гнала меня тревога –
И я увидел молний переплет.
И этот опыт расставания с еще вчера дорогой тебе женщиной отец дарит сыну. Мол, все бери, что найдешь… «Возьми же их, они тебе нужнее».
В письме к Андрею в 1950 году Арсений Тарковский писал: « У меня тогда…было нечто, что меня спасало и было моей верной путеводной звездой: неукротимая страсть к поэзии. Я во всем был подобен тебе, так же легкомыслен и так же подчинялся обстоятельствам и плыл по течению, во всем, кроме поэзии… во многом, мы ведь очень похожи по душевному строю. У нас (у меня, я предполагаю, что и у тебя) есть склонность бросаться стремглав в любую пропасть, если она чуть потянет и если она задрапирована хоть немного чем-нибудь, что нас привлекает. Мы перестаем думать о чем-нибудь другом, и наше поле зрения суживается настолько, что мы больше ничего, кроме колодца, в который нам хочется броситься, не видим… Не надо, чтобы любовь тебя делала тряпкой и еще более - слабым листком, уж совсем неспособным к сопротивлению. Любовь великая сила и великий организатор юношеских сил; не надо превращать любовь в страсть, в бешенство, в самозабвение…»
Андрей принял подарок, но не сразу. В сентябре 1970 года он написал об отце: «Уже целая вечность, как не виделся с отцом. Чем больше проходит времени, тем более депрессивной и тревожной становится встреча с ним. Абсолютно очевидно, что у меня есть определенный комплекс по отношению к родителям. Наши отношения стали как-то мучительными, усложненными, бессловесными, неровными. Я люблю их сильно, но никогда не чувствую себя с ними свободно или на равных. Думаю, что и они испытывают определенную неловкость по отношению ко мне, хотя и они меня любят».
В фильме «Зеркало» (1974) можно увидеть все «подарки»: историю семьи, детские травмы, избавление от косноязычия, стихи отца, да и само название фильма явно пришло из поэзии Арсения Тарковского.
Читать по теме:
Леонид Мартынов: мир не до конца досоздан
22 мая 1905 года родился поэт Леонид Мартынов. В 1950–1960-х его называли «тихим классиком», а потом забыли. Prosodia вспоминает поэта стихотворением, раскрывающим особенности его философской лирики.
Степан Шевырёв: «Рифмач, стихом российским недовольный»
8 (20) мая 1864 года в Париже скончался критик и поэт Степан Шевырёв. Prosodia вспоминает поэта произведением, которое Пушкин назвал «одним из замечательнейших стихотворений нашего времени».