Давид Самойлов: поздравительный адрес тов. Моцарту В.А.

Дуэт для скрипки и альта

М.П.

Моцарт в легком опьяненье
Шел домой.
Было дивное волненье,
День шальной.

И глядел веселым оком
На людей
Композитор Моцарт Вольфганг
Амадей.

Вкруг него был листьев липы
Легкий звон.
«Тара-тара, тили-тики, –
Думал он. –

Да! Компания, напитки,
Суета.
Но зато дуэт для скрипки
И альта».

Пусть берут его искусство
Задарма.
Сколько требуется чувства
И ума!

Композитор Моцарт Вольфганг,
Он горазд –
Сколько требуется, столько
И отдаст…

Ох, и будет Амадею
Дома влет.
И на целую неделю –
Черный лед.

Ни словечка, ни улыбки.
Немота.
Но зато дуэт для скрипки
И альта.

Да! Расплачиваться надо
На миру
За веселье и отраду
На пиру,

За вино и за ошибки –
Дочиста!
Но зато дуэт для скрипки
И альта.

(1981)

Чем это интересно

У Андрея Немзера, крупнейшего на сегодня специалиста по творчеству Давида Самойлова, есть статья, посвященная шуточному стихотворению поэта «Собачий вальс» и в целом его стихам о музыке. Эта статья называется «Автопародия как поэтическое credo». Эстетическая концепция Самойлова в ней формулируется словами самого поэта (точнее, его персонажа) из поэмы «Последние каникулы» (1972): «… искусство – смесь / Небес и балагана». О «Дуэте для скрипки и альта» в статье не говорится, но и здесь несомненно это смешение бытового балагана и высоких музыкальных небес.

Как правило, в любой двуплановости, претендующей на художественную глубину, оба плана должны быть представлены в равной степени выразительно. В «Дуэте...» этого нет: выразителен только балаган, радикально усугубленный тем, что Моцарт – это какой-то гомо советикус. Нет, конечно, муж, который возвращается домой после попойки и думает, как бы оправдаться перед женой, – коллизия архетипическая. Но сам строй речи, ее корявость («влет» употреблено неверно, «дочиста» – с неправильным ударением), словечки типа «горазд», «задарма», эпитет «шальной» с явно позитивной окраской, «напитки» в значении «вино» (причем во внутреннем монологе самого Моцарта!) – все это если не переносит события напрямую в СССР, то очень сильно их осовременивает. Даже имя-фамилия композитора инвертированы совершенно по-казенному и по-советски: это натурально тов. Моцарт В.А. Ну и, конечно, главный советизм, так сказать, краеугольной камень идентичности, – действительно нерушимый союз «зато»: мы бедны и туповаты, но зато у нас духовность на высоте. Это возместительное сопоставление трижды возникает в тексте, и не просто так, а в составе смыслообразующей эпифоры: «Но зато дуэт для скрипки и альта».

С балаганом понятно. А что же небеса? Они полностью лишены всякой выразительности – и визуальной, и речевой. Собственно, для них есть только эта готовая формула: «дуэт для скрипки и альта». Просто туз, который бьет все остальные карты.

Всерьез размышлять о настоящей, не символической музыке Моцарта тут не приходится. Для начала – дуэтов для скрипки и альта у него два: один в соль, другой – в си-бемоль мажоре. Оба написаны в 1783 году в помощь другу и коллеге Михаэлю Гайдну, младшему брату великого Йозефа. Иероним фон Коллоредо, князь-архиепископ Зальцбурга, заказал Михаэлю сразу шесть дуэтов для скрипки и альта. После четвертого композитор тяжело заболел и не мог, так сказать, закрыть проект. Коллоредо отказывался платить до его сдачи в полном объеме. Тут-то и подоспел на выручку Моцарт, который написал два недостающих дуэта. Ничего шального в этой ситуации нет. И работал Вольфганг не бесплатно: Михаэль, получив гонорар, честно с ним расплатился (и неважно, что потом деньги были великодушно потрачены получателем на лечение друга).

Никакой эмоциональной или структурной соотнесенности стихов хотя бы с одним из дуэтов тоже не прослеживается. Особенно резко по форме и настроению со стихами контрастируют вторые и третьи части обоих дуэтов (соответственно Andante и Andante cantabile плюс Rondeau (Allegro) и Tema con variazioni: Andante grazioso – Alegretto). Так что на этом этапе трактовать название стихов иначе, как просто перифрастическую формулу высокого, любой земной балаган перекрывающего искусства, затруднительно.

Посвящение М.П. тоже непросто соотнести со стихами. Речь идет о поэтессе и переводчице Марии Петровых (1908–1979), с которой был дружен Давид Самойлов. На ее смерть он написал замечательные стихи «Этот нежный, чистый голос...». Для чего понадобилось второе посвящение?

Возможно, для того чтобы намекнуть читателю на Осипа Мандельштама: тот посвятил Петровых стихотворение «Мастерица виноватых взоров…» (1934). С этим текстом у «Дуэта...» снова нет явных пересечений, но спрятанная тень Мандельштама как бы подтверждает намеком, для пущей верности, ту самую музыку, что у Самойлова слышится отчетливо и без всяких намеков:

Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни – шерри-бренди, –
Агел мой!

Прямых образных и смысловых пересечений тут снова не намечается, но, во-первых, размер и рифменный строй гораздо важнее понятийных смыслов, а во-вторых, этим мандельштамовским стихам предпослан знаменательный эпиграф из Поля Верлена: Ma voix aigre et fausse – «Мой голос пронзительный и фальшивый...»

Вот тут, пожалуй, действительно брезжит подсказка: голос Самойлова в его «Дуэте» нарочито пронзителен и фальшив. В таком контексте становятся понятны и корявость речи, и анахронизмы, и даже элементарные психологические нестыковки: в самом деле, если Моцарт возвращается домой всего лишь в легком опьяненьи, то почему он уверен, что жена на целую неделю перестанет с ним разговаривать? Тем более странно было бы ожидать этого от реальной Констанции: все-таки певица, мемуарист, сестра композитора Вебера.

Но в том-то все и дело: в «Дуэте...» важна не затекстовая реальность, а это онтологическое соседство высокого с откровенной фальшью. Моцарт номинально как будто бы и гений, но в то же самое время он и гомо советикус, и продукт масскульта, сродни конфетам «Моцарткугель». Образ является в виде готового символа священного искусства и, трижды завизированный пустой эпифорой, как печатями в разных кабинетах одного и того же совучреждения, исчезает. Это как если бы музыкант просто вышел на сцену, раскланялся и ушел – ходячий бренд высокого искусства. Никакого развития темы не случилось, что уже совершенно с Моцартом не соотносимо, потому что его гений – не только и даже не столько легкость и мелодизм, сколько неподражаемое умение развить тему. Публика, однако, в восторге. Барды слагают пропущенные через сердце песни. Чтецы декламируют взахлеб.

Константин Райкин смог уловить пародийное начало в самойловском Моцарте, его принципиальную двусмысленность. В классическом исполнении фигуру чтеца передразнивает еще и его собственная тень на стене. Но главное, что актер заключительную эпифору произносит одними губами, без голоса. Эта немая артикуляция в высшей степени двусмысленна. Ее можно понять и как окончательный переход от бытового балагана в мир высокой музыки, где слова не нужны и где звучит уже сам этот дуэт для скрипки и альта, – не важно, который из двух (опять два плана). Но первое впечатление, особенно если смотреть на тень, а не на живое лицо, – что актер попросту матерится. Кругом приличные люди, и в голос этого сделать нельзя, но так, про себя – можно.

Что он там говорит? Каждый вправе вставить слова, какие ему больше по вкусу. Но в в любом случае они будут обращены к нему самому как представителю почтенной публики: и ныне, и присно, и вовеки веков. Ну а потом в буфет, за шерри-бренди.

Справка об авторе

Давид Самойлов (Давид Самуилович Кауфман, 1920–1990) – один из крупнейших представителей поколения поэтов-фронтовиков. В отличие от других поэтов этого поколения, сделавших тему войны основной в своем творчестве, он шагнул далеко за ее пределы.

Первую скромную известность Самойлов получил еще во время учебы в легендарном московском ИФЛИ, когда в университетской стенгазете было опубликовано его стихотворение «Плотники». Этот успех был закреплен «Охотой на мамонта» в первой настоящей публикации в журнале «Октябрь» в 1941 году.

Во время Великой Отечественной Давид Самойлов служил сначала пулеметчиком на Волховском фронте. Был ранен. Потом продолжил службу на Белорусском фронте, в составе моторазведроты. Дошел до Берлина. Был награжден медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», орденом Красной Звезды, почетным знаком «Отличный разведчик».

Настоящая известность пришла к поэту все-таки в связи со стихами о войне: это были знаменитые «Сороковые» (1961), хотя первая книга, «Ближние страны», вышедшая в 1958 году, тоже привлекла к себе внимание. В дальнейшем поэт даже военный опыт старался осмыслить на материале русской классической литературы, в особенности – поэзии Пушкина: достаточно вспомнить его «Пушкина по радио» (1984).

В 1974 году Давид Самойлов переехал в Пярну, Эстония. Он умер в Таллине, в здании драматического театра, после выступления на вечере памяти Пастернака. Похоронен в Пярну.