Евдокия Ростопчина: певица робкая

Как должны писать женщины

Как я люблю читать стихи чужие,
В них за развитием мечты певца следить,
То соглашаться с ним, то разбирать, судить
И отрицать его!.. Фантазии живые,
И думы смелые, и знойный пыл страстей —
Все вопрошаю я с внимательным участьем,
Все испытую я; и всей душой моей
Делю восторг певца, дружусь с его несчастьем,
Любовию его люблю и верю ей.
Но женские стихи особенной усладой
Мне привлекательны; но каждый женский стих
Волнует сердце мне, и в море дум моих
Он отражается тоскою и оградой.
Но только я люблю, чтоб лучших снов своих
Певица робкая вполне не выдавала,
Чтоб имя призрака ее невольных грез,
Чтоб повесть милую любви и сладких слез
Она, стыдливая, таила и скрывала;
Чтоб только изредка и в проблесках она
Умела намекать о чувствах слишком нежных…
Чтобы туманная догадок пелена
Всегда над ропотом сомнений безнадежных,
Всегда над песнию надежды золотой
Вилась таинственно; чтоб эхо страсти томной
Звучало трепетно под ризой мысли скромной;
Чтоб сердца жар и блеск подернут был золой,
Как лавою волкан; чтоб глубью необъятной
Ее заветная казалась нам мечта
И, как для ней самой, для нас была свята;
Чтоб речь неполная улыбкою понятной,
Слезою теплою дополнена была;
Чтоб внутренний порыв был скован выраженьем,
Чтобы приличие боролось с увлеченьем
И слово каждое чтоб мудрость стерегла.
Да, женская душа должна в тени светиться,
Как в урне мраморной лампады скрытой луч,
Как в сумерки луна сквозь оболочку туч,
И, согревая жизнь, незримая, теплиться.

1840 год

Чем это интересно

Свой поэтический «манифест» Евдокий Ростопчина написала в 28 лет. На тот момент Додо (так ее назвали близкие) уж семь лет как замужем за молодым (младше супруги на два года) и  богатым графом Андреем Ростопчиным. Семейная жизнь Ростопчиных носит «необязательный» характер: у пары трое собственных детей, но у Евдокии еще и трое внебрачных. Муж груб и циничен. Каждый из супругов живет своей жизнью.


Симпатичная и легкомысленная хозяйка литературного салона – героиня светских сплетен, но у нее отличная репутация поэта. На Ростопчину обратили внимание Вяземский и Дельвиг, они и помогли Евдокии опубликоваться: первые стихи Додо появились в печати в 1831 году. Юную поэтессу поддерживали Пушкин и Жуковский. После смерти Пушкина Жуковский даже подарил Евдокии тетрадку Александра Сергеевича. К тетради прилагалось письмо Жуковского: «Посылаю Вам, графиня, на память книгу... Она принадлежала Пушкину; он приготовил ее для новых своих стихов... Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения».

Гостями её литературного салона бывали Вяземский, Гоголь, Мятлев, Плетнев, В. Ф. Одоевский и другие. Ростопчиной посвящали Мей и Тютчев. В 1841 году Лермонтов посвятил Ростопчиной известное стихотворение «Графине Ростопчиной»

Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.

Но что ж! — от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.

В 1838 году Белинский, критикуя авторов «Современника», писал: «... Кроме двух произведений Пушкина, можно заметить только одно, подписанное знакомыми публике буквами «Г-ня Е. Р-на»; обо всех остальных было бы слишком невеликодушно со стороны рецензента даже и упоминать».

Но вернемся к стихотворению «Как должны писать женщины». Это первая в русской литературе попытка сформулировать различие в психологизме поэтов и поэтесс.

В поэте-мужчине Ростопчина ценит фантазии и «думы смелые», а так же «знойный пыл его страстей». Именно они и «подключают» читателя к мужскому стихотворению.

Женские стихи привлекают Ростопчину робостью и стыдливостью лирической героини («певица робкая»), которая лишь намекает на чувства «слишком нежные». Томная страсть должна лишь слегка показаться из-под «ризы мысли скромной». Без сантиментов тоже не обойтись: «Чтоб речь неполная улыбкою понятной, Слезою теплою дополнена была».

Манифест поэтессы предваряет эпиграф из стихотворения современного ей французского поэта-романтика Шарля Огюстена де Сент-Бёва, писавшего под псевдонимом Жозефа Делорма:

de celles
Qui gardent dans leurs douces etincelles
Qui cachent en marchant la trace de leurs pas,
Qui soupirent dans l'ombre, et que l'on n'entend pas...

Joseph Delorme

(О тех, кто хранит в груди нежные искры, кто скрывает следы своих шагов, кто вздыхает в тени и кого не слышно).

В общем, мужчина – смелый и страстный фантазер, как Лермонтов, например. Женщина – робкая, скрытная, но страстная натура, как Ростопчина, выразительница чувств и дум светской дамы.

Растопчина не раз уточняла и дополняла свою позицию.

Жизнь сердца для него единственный предмет
Всех песен пламенных, всех томных вдохновений…

(1840, из стихотворения «И он поэт»)

Поэтесса не раз подчеркивала, что все ее стихи вдохновлены реальными переживаниям, все взято из личного опыта. Мол, не имея импульса из реальной жизни, она бы и не взялась за перо.

Во время поездки за границу в 1845 году Евдокия сочинила аллегорическую балладу «Насильный брак». Она была опубликована в «Северной пчеле» в 1846 году, без подписи. Историк литературы и цензор А.В.Никитенко в «Воспоминаниях» писал: «И цензора, и публика поняли так, что Ростопчина говорит о своих собственных отношениях к мужу, которые, как всем известно, неприязненны».

Однако частью публики «Насильный брак» был понят как намек на отношения угнетенной Польши к России. Стихотворение наделало много шума, поссорила Ростопчину с двором. Дискуссию на страницах "Северной пчелы" об истинном смысле стихотворения прекратил лично Николай I .

Истинный смысл стихотворения так и остался загадкой: Ростопчину трудно было заподозрить в либерализме. Вернувшись в 1847 году из заграничной поездки Ростопчина писала, что ей «хотелось бы на часок быть Богом, чтобы вторым, добрым потопом утопить коммунистов, анархистов и злодеев; еще хотелось бы быть на полчасика Николаем Павловичем, чтобы призвать на лицо всех московских либералов и демократов и покорнейше попросить их, яко не любящих монархического правления, прогуляться за границу».

В 1850 году Ростопчина написала что-то вроде объяснительной, еще раз уточнила свою позицию. На этот раз по политическим вопросам:

Иду себе дорогою своей,
Живу, пою, молюсь, призванию послушна,
Вражде ответствую насмешкою моей!
Горжусь я тем, что в чистых сих страницах
Нет слова грешнаго, виновной думы нет, —
Что в песнях ли своих, в рассказах, в небылицах,
Я тихой скромности не презрела завет!
Что женщиной смиренно я осталась,
И мыслию, и словом, и душой!..
Что я лжемудрием пустым не увлекалась,
И благочестия хранила щит святой!
Горжусь я тем, что вольнодумством модным
Не заразилась мысль прозревшая моя,
Что смело языком правдивым и свободным
Пред Богом и людьми вся высказалась я!
Горжусь я тем, что в этой книге новой
Намёка вреднаго никто не подчеркнёт,
Что даже злейший враг, всегда винить готовый,
Двусмысленной в ней точки не найдёт!..
Горжусь я тем, что дочери невинной
Её без страха даст заботливая мать, —
Что девушке, с душою голубиной,
Над ней дозволится и плакать и мечтать!

То есть автор обещает, что в ее стихах вы не найдете «вольнодумства», никаких двусмыслененностей, ее стихи мать может смело предложить дочери.

Увы, матери уже не спешили показывать стихи Ростопчиной своим дочкам. Свет отверг «стареющую красавицу», «Современник» перешел к  Панаеву и Некрасову, новым авторам Ростопчина казалась смешной. Но главное – она была «беспартийной».

Евдокия чувствовала, что окружена врагами. В 1856 году она писала издателю Михаилу Погодину: «Меня возненавидели и оклеветали, еще не видав. Хомяков вооружил против меня Аксаковых и всю братию, они провозгласили меня западницей и начали преследовать Бог весть за что… Западники же, настроенные Павловыми, куда я не поехала на поклон, бранили меня аристократкой; и не только писали на меня стихи и прозу, но приписывали мне безымянные, бранные стихотворенья, что несравненно для меня обиднее… Тогда я осмотрелась кругом себя и поняла, что я одна, а против меня—партии… До меня доходило и то, что у Черкасских кричалось против меня, и то, что Киреевы разглашали, и то, что проповедовалось у графини Сальяс, и в пьяных оргиях «Современника»… Я жила в короткости Пушкина, Крылова, Жуковского, Тургенева, Баратынского, Карамзина. Вот почему презираю я всю теперешнюю литературную сволочь, исключая только некоторых, подобных вам и мне, вольнопрактикующих, не принадлежащих ни к сим, ни к оным».

Последние годы жизни Ростопчина провела в войне с коллегами, сплетничая и собирая сплетни о себе. 3 (15) декабря 1858 года она умерла от рака, в тяжелых мучениях.