Франсис Понж: небо в моллюсках

Устрица

          Устрица, размером со среднюю гальку, но по виду более грубая, менее
     однородная по цвету, блестяще беловатая. Это упрямо закрытый мир. Но его
можно открыть: нужно держать ее, завернув в тряпку, и, пользуясь зазубренным и
неострым ножом, пытаться раз за разом. Любопытствующие пальцы покрываются
порезами и ломают ногти: это грубый труд. Наносимые ей удары оставляют на ее
                                   панцире белые круги, своего рода ореолы.

            Внутри у нее целый мир, и питье и еда: под, в прямо смысле слова,
перламутровым небосводом верхние небеса провисают в нижние, образуя пруд,
вязкую зеленоватую массу, то отступающую, то подступающую от запаха и вида
                                                   чернеющих на краях кружев.

В кои веки жемчужится сфера в их перламутровой гортани, и сейчас же хочется
                                                               украсить ей себя.

(1942; пер. М. Ямпольского)

Чем это интересно

Стихотворение было опубликовано в программном для Понжа сборнике «На стороне вещей» (1942). Он вышел спустя двенадцать лет после первого и наконец-то принес автору известность. Книга обратила на себя внимание не столько поэтов, сколько художников (Пикассо, Брак, Дюбюффе) и философов. Бернар Гротюйзен, к примеру, назвал автора «поэтом феноменологии», чуть ли не прямым последователем Эдмунда Гуссерля, отца феноменологии. Жан-Поль Сартр выступил со статьей «Человек и вещи» (1944). Альбер Камю отправил Понжу рукопись своей работы «Миф о Сизифе», и это вызвало «продолжительную эпистолярную дискуссию об абсурдности человеческого существования».

О художниках поэт писал немало – например, о том же Браке, но философией специально не занимался, даже говорил о себе, что не умен и идеи – не его дело. Его делом был поиск новой поэтической формы.

Эта форма была парадоксальным образом направленной против слова – в пользу вещей, причем самых обыденных, о которых, оказывается, мы ровном счетом ничего не знаем. Поэт писал: «Что касается качеств предмета, в равной мере не зависящих от его имени, как и от всего прочего, мое стремление к выражению этих качеств должно разворачиваться против слова, которое их заглушает и хочет уничтожить, подменить, быстро загнать внутрь после того, как оно их упростило…» И еще: это выражение «формируется против оскорбительной простоты слова, обычно до того обозначавшего речь» (цит. по: Ямпольский М.Б. Ловушка для льва. Модернистская форма как способ мышления без понятий и «больших идей». – СПб.: Сеанс, 2020, с. 262 – 263). «До того» – понятно, до поэтического высказывания о вещи.

У Понжа немало произведений, описывающих в полной смысле неодушевленные предметы: «Ящик», «Свеча», «Сигарета». Устрица в начале одноименного стихотворения тоже предстает через сравнение с галькой как такой предмет. Но уже во втором предложении текста она названа «упрямо закрытым миром», а во втором абзаце (условно – строфе) – это уже «целый мир», вполне оформленное мироздание со своими перламутровыми небесами. То есть жизнь как целое.

Понж отмечал, что сначала он изобразил мир до слова, но потом устрица захотела заговорить. По замечанию М. Ямпольского, перед нами «картина не только первоначального творения… но и… раскрывающего рта, гортани, в которой лежит слово-жемчужина, похищаемая у нее людьми» (Ловушка для льва, с. 262). Принципиально важно, что поэт не только дает устрице заговорить – он свой собственный текст превращает в ее визуальный образ. Бет Арчер, переводчик Понжа на английский, отмечал обилие в этом тексте слов со значком-крышечкой над гласными (accent circumflex) и согласными t и r за ними, в точности как в слове huître (устрица). Значок не просто подчеркивает закрытость раковины, но и переводит поэтическое высказывание о вещи в ее предметную копию, равно как и одновременно поднимает вещь до уровня поэтического высказывания.

Нечто подобное происходит и во многих других текстах Понжа. Например, в стихотворении «Ящерица» это животное уподобляется трещине, по созвучию слов (lézard и lézarde соответственно). Трещина или даже расселина (пропасть) находится на стене. Стена осмысляется как страница. В итоге получается такая картина: «Страница бумаги, освещенная и добела накаленная безудержным желанием записать наблюдение. Пропасть, через которую она сообщается с тьмой и прохладой, царящей в недрах духа. Прибавим сюда одно или несколько слов. На этой странице, из этой пропасти... может предстать (тут же глотая все предыдущие слова) <...> лишь небольшой состав серых мыслей, стремительно и охотно влезающих в туннели сознания». В стихотворении «Паук» это насекомое становится двойником поэта, который живет «слюной слов, брошенных на воздух, однако канонически, терпеливо сплетенных – без прочего повода, кроме жажды читателей».

Как видим, живых «вещей» в стихах Понжа хватает. Но главная роль здесь все-таки принадлежит моллюскам. Об устрице мы уже сказали. Но такой же мир в себе изображен в произведении, которое прямо так и называется: «Моллюск». Он представлен как парадоксальное внутреннее жилище между двумя слегка вогнутыми дверьми, то есть выходами во внешнюю среду. «Улитки» в одноименном стихотворении прямо названы святыми. В том смысле, что они «послушны своей природе. Мол, познай себя сначала сам. И прими себя, каков ты есть. Со всеми твоими пороками. Согласно твоей мере». Итало Кальвино предположил: «Может быть, улитка – последний из возможных образов блага?»

Может быть, и так. Но благом оказывается и сама поэтическая речь. В строгом смысле неодушевленные вещи-предметы менее интересны для Понжа, чем похожие на предметы живые существа. Кроме моллюсков, к ним относятся также растения. Вегетативной символике поэта даже посвящены отдельные работы. Как некую живую вещь поэт пытался осмыслить и человека в своих «Проэмах».

Еще интереснее, что слова в языке тоже подобны живым вещам. С одной стороны, они мертвы для поэта. Понж писал: «Пусть слова не обижаются: учитывая привычки, которые они подцепили, пройдя через целую когорту смрадных ртов, требуется особое мужество для того, чтобы не только решиться писать, но даже говорить». Но отваживаясь на говорение и письмо, поэт заново вызывает слова-вещи к жизни и даже придумывает такие неологизмы, как objeu, то есть предмет, объект (objet) + игра (jeu), или еще лучше – objoie, то есть предмет + «радость» (joie). Понж в конце концов к этому и приходит: «...именно так следует осмысливать письмо: не как транскрипцию какой-то идеи согласно условному коду, но воистину как оргазм». Очевидно, что к такому же оргазму должно приводить и чтение стихов.

Справка об авторе

Франсис Понж родился 27 марта 1899 в Монпелье, на юге Франции, в семье банкира. На следующий год семья переехал в Авиньон. Здесь в 1908 году мальчик поступил в лицей имени Фредерика Мистраля, но потом снова случился переезд – на сей раз в Кан (Нормандия). Франсис перевелся в лицей имени Малерба. В 1914 году обучение на время прервалось из-за начала Первой мировой. Затем Понж поступил в парижский лицей Людовика Великого, параллельно изучая право и философию в Сорбонне. В 1916 году он опубликовал свое первое стихотворение. Из-за провала на устных экзаменах (не мог заставить себя произнести ни слова) будущий поэт отправился служить в армию (1918–1919).

В 1920-е – 1930-е годы поэт работал в парижских издательствах Gallimard и Hachette. Во время Второй мировой войны принимал участие в Сопротивлении. С юности Понж симпатизировал социалистам. В 1937-м он вступил в коммунистическую партию Франции, но спустя десять лет вышел из нее.

В 1950-е – 1960-е годы поэт много преподавал, в том числе в США. Последние годы провел затворником в загородном доме. Франсис Понд умер в местечке Ле-Бар-сюр-Лу в Провансе в 1988 году, в возрасте 89 лет.

Из многочисленных книг Франсиса Понжа на русский переведены только программная «На стороне вещей» и «Проэмы».