Глеб Семёнов: собираются дистрофики

Концерт

Собираются дистрофики
в довоенный этот зал.
Ветерок недоумения —
кто же их сюда зазвал?

Не обещано им ужина,
ничего не купишь тут.
Ломтик хлеба нержавеющий
дамы в сумочках несут.

Вверх поглядывают искоса:
свод непрочный, свод большой.
Молча хвастаются ватником
между шубкой и душой.

Кресла ежатся от холода,
половина их пуста.
Гордо валенками шаркая,
на шикарные места.

Скрипачи вползли бесполые,
дирижер за ними вслед.
Закивали им из публики:
сколько зим и — скольких нет!

То ли были, то ли не были
лёгкий взмах и трудный вздох.
Не имея сил откашляться,
зал качнулся и оглох.

Не имея сил расплакаться,
сердце вышло за предел.
Непреложный голос вечности
всем пространством завладел.

Отрубил все злые призвуки,
жалкий ропот приструнил.
Лейтенантик забинтованный
память в руки уронил.

Через толщу затемнения
мир забрезжил голубой.
Нимб дыхания сгущённого
встал над каждой головой.

1941-1960

Чем это интересно

Стихи о блокаде писал не только Глеб Семенов. Писала, например, Ольга Берггольц:

…Я буду сегодня с тобой говорить,
товарищ и друг мой ленинградец,
о свете, который над нами горит,
о нашей последней отраде.

(1941)

Писала Вера Инбер:

Советские танки и пушки –
Грядущей победы залог,
Чтоб жили Чайковский и Пушкин,
И Глинка, и Гоголь, и Блок.

(из стихотворения с похожим на семеновское названием – «Дневной концерт», 1941)

Есть стихи о блокаде у Джамбула:

Всех к отпору Жданов призвал:
От подъемных кранов призвал,
От огромных станков призвал,
От учебных столов призвал.
В бой полки Ворошилов ведет,
Вдоль холмов и долов ведет,
Невских он новоселов ведет,
Невских он старожилов ведет.
Беспечален будь, Ленинград:
Скажет Сталин: «В путь! В Ленинград!» —
Все пойдут на выручку к вам,
Полководческим вняв словам.

(«Ленинградцы, дети мои», 1941)

А вот Анна Ахматова:

Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит…

(28 сентября 1941 года)

Стихи Семенова не вписываются в этот ряд. Они ни к чему не призывают, в его стихах нет пафоса. Есть конкретная жизненная ситуация. Есть, совершенно несвойственный такого рода стихам, черный юмор.

Мы — настоящие герои,
Хоть суеверней стали втрое,
Не растеряемся, когда
Перебежит дорогу кошка…

…Ах, кабы к ней еще картошка —
И чем не заяц, господа!

1941 - 1960

Если у Берггольц, Инбер, Джамбула, Ахматовой лирический герой размыт, его социальное положение не имеет значения, то у Семенова он четко прописан - это ленинградский интеллигент. Он – автор дневника.

Поэтический цикл Семенова «Воспоминания о блокаде» (1941-1960) предваряет стихотворение «Декларация», объясняющее позицию автора.

Не летописец, а тем паче
не агитатор, не трубач, —
я не унижусь до задачи
стоять на уровне задач.
Кто я такой, кто дал мне право
куда-то звать, кого-то весть
вперед налево ли, направо,
как будто лево-право есть?!
Да не возвышусь я вовеки!
В густом замесе бытия
все — люди, то бишь человеки,
такой же, стало быть, и я.
Боюсь ли, рыпаюсь впустую,
надеюсь, верую, люблю,
смеюсь и плачу, торжествую
и губы горестно кривлю, —
я весь живой, я весь подробный,
как иванов или петров…
Нас вместе
осеняют ромбы
скрестившихся прожекторов…

1941-1960

Важное замечание: Семенов на тот момент не считал себя литератором (хотя у него и были публикации), в 1941 году он окончил химический факультет Ленинградского университета. Его стихи – это, прежде всего, дневник блокадника. Без расчета на публикацию и на немедленный читательский отклик.

С начала войны Семенов оставался в Ленинграде, пережил первую блокадную зиму: по состоянию здоровья он не был призван в армию.

Сын археолога и актрисы - оба с немецкими корнями - Глеб Борисович Деген стал Глебом Сергеевичем Семеновым в 1934 году, когда ему было 16 лет. Отец поэта проходил по «делу экскурсионных работников», и мать дала сыну фамилию и отчество отчима – писателя Сергея Семенова. И отец и отчим не пережили Великую отечественную: первый умер от голода в блокадном Ленинграде, второй – в госпитале от пневмонии.

После войны Глеб Семенов все-таки пошел в литературу. Его первая книга «Свет в окнах» вышла в 1947-ом. «Литературная газета» откликнулась критической статьей: «…прогулка затянулась… герой Г. Семёнова — только сторонний наблюдатель… не может найти себе места в рабочем строю… в стихах не пахнет послевоенной колхозной деревней… царит застойная патриархальщина… настоящая жизнь… осталась не раскрытой в сборнике…»

После вступления в Союз писателей Семенов работал ответственным секретарём Комиссии по работе с молодыми литераторами при Ленинградском отделении Союза, с 1947-го по 1981-й годы руководил объединениями молодых и совсем юных поэтов, в основном ленинградских, хотя был и непродолжительный московский период.

Семенов остался в истории литературы главным образом именно как наставник. Более всего он известен, как ведущий ЛИТО в Горном институте.

Членами «ГЛЕБгвардии СЕМЕНОВского полка» (термин барда Александра Городницкого) в разные годы были: Александр Кушнер, Глеб Горбовский, Виктор Соснора, Михаил Яснов, Владимир Британишский, Олег Тарутин, Андрей Битов, Яков Виньковецкий, Лидия Гладкая, Леонид Агеев, Нина Королева, Римма Маркова, Елена Кумпан (позже ставшая его женой).

Ученик Семенова Яков Гордин писал о поэте: «Глеб Семенов служил большую часть жизни. По воле нужды. Он мало печатался, у него было пятеро детей. Он много лет работал в Союзе писателей референтом, служил в учреждении, которое презирал… Только близкие к Глебу Сергеевичу люди знают, чего стоила ему эта жизнь, эта служба. Он, боготворивший литературу, видел ее ежедневное поругание, сведение на уровень циничного ремесла... Он выпустил несколько книг, в которых были прекрасные стихи. Но остался полуизвестным. У него не было клаки. О нем писали серьезно, но чрезвычайно скупо. В его опубликованных стихах не было ничего, возбуждающего страсти. В них было слишком много сдержанного человеческого достоинства, скрывающего муку раздвоенности и постоянного подавленного негодования, чтобы они могли стать широко популярны».

Поэт и литературовед Даниила Давыдов полагает: «Подлинный дар, поэтический слух, культура письма, наконец, — с учетом времени написания, — стилистическая смелость (внутрисловные анжамбеманы, к примеру, были в ту эпоху сверхредкостью), — все это бесспорно у Семенова. На другой чаше весов, пожалуй, лишь два фактора: некоторая неэнергетичность, отсутствие месседжа, — и несуществование мифа о поэте… хорошие стихи, увы, никогда не определяли поэтическую репутацию».

Увы…

Я затихаю на природе.
Как бедный родственник, вхожу.
Среди больших ее угодий
угла себе не нахожу.
Постыдно тянет подольститься —
помочь ручью, спасти жука —
и на небо перекреститься,
как атеист — исподтишка.

Я умиляюсь глупой птахе,
травинке малой на лугу…
Но блудным сыном, ниц во прахе,
вернуться в лоно не могу.

Сижу, философ безбородый,
на краешке чужого пня.
Природа занята природой,
ей нету дела до меня.

1967-1969