Игорь Чиннов: я жил в Париже

Был освещен торжественный фасад
Парижской оперы. И был высок, велик
Триумф крылатых Муз, божественный парад.
Я помнил те венки, простертые в закат,
И надпись «Poesie Lyrique».
Я жил в Париже целых восемь лет,
Уехал тридцать лет тому назад.
Там жили русские поэты. Больше нет
В живых почти ни одного. Конь Блед
Умчал их в тот, небесный вертоград?
В землице Франции они лежат.
Они писали русские стихи.
Они из-за кладбищенских оград
Кивают мне: — Хотелось бы, собрат,
В Россию… А? Да где ж: дела — плохи.
В землице русской? У березок, в ряд?
Нет, вряд ли. И мечтать напрасный труд,
Что наши трупы въедут в Петроград
(Что бронзовые Музы осенят
Храм Эмигрантской Лирики?). Капут.
А вот стихи — дойдут. Стихи — дойдут.

Чем это интересно

Игорь Чиннов родился в городе Туккум Курляндской губернии (ныне – Латвия) - отец поэта, выпускник Петербургского университета, служил в Рижском окружном суде, а с 1906 года следователем в Туккуме. После начала Первой мировой семья уехала в Россию. А затем началась революция. Не сумев эвакуироваться с белогвардейцами, Чинновы вернулись в Ригу, а 11 августа 1920 года Латвия стала независимым государством.

Игорь Владимирович пошел по стопам отца: окончил юридический факультет Рижского университета (1939). Однако зарабатывать стал поздно и совсем не по специальности. Первая служба — в ТАСС, в латвийском его отделе.

В 1930 году в Ригу из Парижа приехал Георгий Иванов с женой Ириной Одоевцевой. Местные молодые русско-язычные поэты пригласили мэтра на литературный вечер. На глаза Иванову попался издаваемый рижанами журнал «Мансарда» со статьей Чиннова. Так Чиннов познакомился с Ивановым. Встреча оказалась судьбоносной. В 1930-х годах Г. Иванов вместе с Г. Адамовичем был основным сотрудником журнала «Числа». Чиннов, начиная с 6-й книги «Чисел» по 10-ю, представлял, единолично, “русскую литературную Ригу”.

Во время второй мировой Игорь Чиннов был депортирован из Латвии в Германию на принудительные работы, после освобождения был зачислен в американскую армию, служил во Франции. Демобилизовавшись в 1946 году, поселился в конце концов в Париже. И «тут помогла мне начавшаяся в Риге «литературная деятельность».

«В Париже было безденежно, но прекрасно. Я любовался, восхищался городом, наслаждался встречами с русской литературой. Чудеса! Уже через три недели по приезде я читал свое стихотворение (написанное за ночь перед тем) на вечере памяти Пушкина в русской консерватории, под портретами Шаляпина и Рахманинова. Сидели за столом Бунин, великолепный, Ремизов, хитрющий умница, затем Сергей Маковский, редактор знаменитого «Аполлона» очень «Ваше превосходительство», — и друзья, и ученики Гумилева Георгий Адамович, Георгий Иванов — почти весь синклит! А в зале был литературный и художественный русский Париж…» - вспоминал Чиннов.

Был освещен торжественный фасад
Парижской оперы. И был высок, велик
Триумф крылатых Муз, божественный парад.
Я помнил те венки, простертые в закат,
И надпись «Poesie Lyrique».

В 1950 году в Париже вышла первая книга стихов Чиннова – «Монолог».

Неужели не стоило
Нам рождаться на свет,
Где судьба нам устроила
Этот смутный рассвет,

Где в синеющем инее
Эта сетка ветвей —
Словно тонкие линии
На ладони твоей,

Где дорожка прибрежная,
Описав полукруг,
Словно линия нежная
Жизни — кончилась вдруг,

И полоска попутная —
Слабый след на реке —
Словно линия смутная
Счастья — там, вдалеке...

Из книги «Монолог» (Париж, 1950).


В статье «Новый поэт» Адамович писал: “…стихи Игоря Чиннова, последнее явление в нашей поэзии действительно достойное внимания. Нет ничего размашистого и вызывающего, ничего броского, ничего мнимо-оригинального. Словом, ничего развязного”.

Вот как сам Чиннов вспоминал  первую книгу своих стихотворений: «Тогда я писал в стиле так называемой "парижской ноты". Это было течение, руководимое именно Георгием Адамовичем, и идея этой "парижской ноты" состояла в простоте, в очень ограниченном словаре, который был сведен к главным словам, самым главным, незаменимым. Настолько хотели общего в ущерб частному, что говорили "птица" вместо "чайка", "жаворонок" или "соловей"; "дерево" вместо "береза", "ива" или "дуб". Мы считали, что надо писать стихи как бы последние, что мы как бы заканчиваем русскую поэзию здесь в эмиграции, и не нужно ее никак украшать, не нужно никаких орнаментов и ничего лишнего. Мы искали именно бедного словаря, то есть основного, без всяких орнаментов, самое основное неустранимое».

Чиннов стал как бы довеском (по его словам), запоздалым откликом на довоенную "парижскую ноту", последним ее представителем.

Но стихи не приносили денег, напротив – какую-то копеечку для выхода книг надо было собрать и самому. В поисках лучшей жизни в 1953 году Чиннов переехал в Мюнхен, где работал в русской редакции радиостанции «Освобождение» (позднее «Свобода»). В 1962 году Чиннов переехал в США и, как профессор русской словесности, преподавал литературу в нескольких университетах. В 1977 году он вышел в отставку и поселился во Флориде..

В своих стихах 1960-1980-х годов Чиннов далеко ушел от серьезности «парижской ноты». Появившуюся в его творчестве красочность он, по его же словам, он приглушал иронией, самоиронией и черным юмором. При этом главная тема поэзии Чиннова оставалась неизменной - “монолог приговоренного к смерти”.

Я недавно коробку сардинок открыл.
В ней лежал человечек и мирно курил.

«Ну, а где же сардинки?» – спросил его я.
Он ответил: «Они в полноте бытия.

Да, в плероме, а может, в нирване они,
И над ними горят золотые огни,

Отражаясь в оливковом масле вот здесь,
И огнём золотым пропитался я весь.»

Я метафору эту не мог разгадать.
Серебрила луна золотистую гладь,

И на скрипке играл голубой господин,
Под сурдинку играл он в коробке сардин,

Под сардинку играл – совершенно один.

Надо сказать, что Чиннов не был безразличен к признанию на исторической родине.

«Что мы без аудитории на нашей родине? Все-таки мы пишем стихи по-русски в надежде, что они в Россию проникнут. В моих стихах нет ничего антикоммунистического и нет ничего действительно декадентского. В сущности, эти стихи могли бы быть допущены, и я надеюсь на некоторую либерализацию, на то, что мы - эмигрантские поэты - есть часть русской поэзии, что, собственно, нас из русской поэзии выбросить нельзя, и не стоит этого делать», - говорил он в одном интервью.  

Чиннов дождался этой либерализации. В 1991 году его стали печатать в СССР. Стихи, как и предполагал Чиннов, дошли.

В 1992 и 1993 годах он приезжал в Россию.

Максим Д. Шрайрер вспоминал о встрече с Чинновым сразу после возвращения поэта из России:“Оказалось, там многие обо мне слышали. Вот теперь шлют письма, а я отвечаю открытками с несколькими словами”. — “От поклонниц?” — “Да, и, знаете, очень трогательные”. Рассказал о своих публикациях в “Новом мире” и “Литературной газете”. Я спросил: “Игорь Владимирович, вам это приятно?” — “Да, знаете, приятно”. Я поинтересовался, с кем он общается, и Чиннов в ответ рассказал о встрече с Е. Евтушенко в каком-то местном университете. “Он привозил фильм, «Похороны Сталина», очень неплохо сделано, знаете ли. А вот [Валерий] Перелешин назвал его «глупым Евтухом». Если бы он сам, Перелешин, был таким «глупым Евтухом». Знаете, он очень неприятный человек, этот Перелешин. А Евтух — умная бестия”.

- Мне очень хлопали, но я читал много, - хвастался Чиннов Шраеру. - Хлопали всем, мне, может быть, чуть больше.


Как это ни удивительно, труп Чиннова тоже вернулся в Россию, пусть не в Петрогорад – в Москву. Согласно завещанию, скончавшегося во Флориде 21 мая 1996 года Игоря Чиннова похоронили в Москве на Ваганьковском кладбище. Его архив был передан в Москву, в Отдел рукописей Института мировой литературы РАН, где сейчас открыт Кабинет эмигрантской литературы его имени.