Ирина Одоевцева: история о толченом стекле

Баллада о толченом стекле 

 

Солдат пришел к себе домой –

Считает барыши:

«Ну, будем сыты мы с тобой –

И мы, и малыши.

Семь тысяч. Целый капитал.

Мне здорово везло:

Сегодня в соль я подмешал

Толченое стекло».

Жена вскричала: «Боже мой!

Убийца ты и зверь!

Ведь это хуже, чем разбой,

Они умрут теперь».

Солдат в ответ: «Мы все умрем,

Я зла им не хочу –

Сходи-ка в церковь вечерком,

Поставь за них свечу».

Поел и в чайную пошел,

Что прежде звали «Рай»,

О коммунизме речь повел

И пил советский чай.

Вернувшись, лег и крепко спал,

И спало все кругом,

Но в полночь ворон закричал

Так глухо под окном.

Жена вздохнула: «Горе нам!

Ах, горе, ах, беда!

Не каркал ворон по ночам

Напрасно никогда».

Но вот пропел второй петух,

Солдат поднялся зол,

Был с покупателями сух

И в «Рай» он не пошел.

А в полночь сделалось черно

Солдатское жилье,

Стучало крыльями в окно,

Слетаясь, воронье.

По крыше скачут и кричат,

Проснулась детвора,

Жена вздыхала. Лишь солдат

Спал крепко до утра.

И снова встал он раньше всех,

И снова был он зол.

Жена, замаливая грех,

Стучала лбом о пол.

«Ты б на денек, – сказал он ей, –

Поехала в село.

Мне надоело – сто чертей! –

Проклятое стекло».

Один оставшись, граммофон

Завел и в кресло сел.

Вдруг слышит похоронный звон,

Затрясся, побелел.

Семь кляч дощатых семь гробов

Везут по мостовой,

Поет хор бабьих голосов

Слезливо: «Упокой».

— Кого хоронишь, Константин?

— Да Машу вот, сестру –

В четверг вернулась с именин

И померла к утру.

У Николая умер тесть,

Клим помер и Фома,

А что такое за болесть –

Не приложу ума.

Ущербная взошла луна,

Солдат ложится спать,

Как гроб тверда и холодна

Двуспальная кровать!

И вдруг – иль это только сон? –

Идет вороний поп,

За ним огромных семь ворон

Несут стеклянный гроб.

Вошли и встали по стенам,

Сгустилась сразу мгла.

«Брысь, нечисть! В жизни не продам

Толченого стекла».

Но поздно, замер стон у губ,

Семь раз прокаркал поп.

И семь ворон подняли труп

И положили в гроб.

И отнесли его туда,

Где семь кривых осин

Питает мертвая вода

Чернеющих трясин

 

(1919)  

 

Чем это интересно

В балладе Одоевцевой рассказана жуткая история о том, как бывший солдат, а ныне владелец лавки, добавил в соль толченое стекло – чтобы увеличить количество товара и, следовательно, объемы продаж. За умышленное убийство семи своих покупателей-соседей его наказала нечистая сила.

 

Политический оттенок страшной сказке придает четверостишие:

 

Поел и в чайную пошел,

Что прежде звали «Рай»,

О коммунизме речь повел

И пил советский чай.

 

Как считал Евгений Евтушенко,  в  «Балладе о толченом стекле» «развернута одна из самых пронзительных метафор революции, обещавшей людям мир, свободу и манну с неба, а подсыпавшей в их миски толченое стекло вместо соли. Этой темы еще не было в "Двенадцати" Александра Блока, ибо там жестокости подхлестывались прежде всего разгулявшейся стихией. Петька убивает Катьку из пьянящего азарта – за неимением персидской княжны, которую Стенька швырнул в воду частью от безудержной зверской удали, частью в ответ на упреки, будто он предал товарищей. Но когда солдат подмешал в соль толченого стекла, – это уже был не безотчетный стихийный порыв, а тщательно продуманное злодейство: не только отнять у семи несчастных деньги вместе с жизнью, но и с расчетцем вложить их в собственную семью, в свою самку и своих детенышей. Тут новый этап революции, и он пострашнее, чем романтизированный разгул стихии, своим очевидным, ничем не прикрытым изуверством. Так лодыри и пьяницы в деревнях, оказавшиеся в нищете из-за собственной лености и сивушности, "раскулачивали" трудолюбивых и потому зажиточных крестьян, чтобы заполучить их скот и избы, а соседи по коммуналкам в городах не гнушались доносами друг на друга, лишь бы прихватить жилплощадь, освобождавшуюся после арестов». 

 

История первого публичного исполнения "Баллады" подробно описана самой Одоевцевой в книге «На берегах Сены».

30 апреля 1920 года в Петроград из Москвы с поэтическим смотром приехал Андрей Белый (1880–1934).  Принимал Белого Николай Гумилев. Он должен был представить московскому гостю Николая Оцупа, Всеволода Рождественского и Ирину Одоевцеву, его ученицу. «Вы моя ученица номер первый. Гордость моей Студии. Предсказываю вам – вы скоро станете знаменитой. Очень скоро», – говорил Одоевцевой Гумилев. Он так и представил Одоевцеву – без фамилии, без имени: «А это – моя ученица». 

Как пишет Одоевцева, Белый стихов не слушал, ей было стыдно и неловко – и за себя, и за Белого, и за Гумилева. 

Но! Вдруг раздался дробный стук в кухонную дверь: это пришел Георгий Иванов (1894–1958) – самый насмешливый человек литературного Петербурга.

Гумилев предложил, чтобы его ученица прочитала еще что-нибудь и для Иванова, например, «Балладу о толченом стекле», которая лично ему вроде бы понравилась, но современному слушателю такого не надо. «Большие, эпические вещи сейчас ни к чему. Больше семи строф современный читатель не воспринимает. Сейчас нужна лирика, и только лирика. А жаль – ваша баллада совсем недурна. И оригинальна. Давайте ее сюда. Уложим ее в братскую могилу неудачников».

Баллада понравилась Георгию Иванову.

   – Это вы написали? Действительно вы? Вы сами?

   Что за нелепый, что за издевательский вопрос?

   – Конечно, я. И конечно, сама.

   – Правда, вы? – не унимается он. – Мне, простите, не верится, глядя на вас.

   Теперь не только он, но и Оцуп, и Рождественский с любопытством уставляются на меня. У Гумилева недоумевающий, даже слегка растерянный вид. Наверно, ему стыдно за меня.

   Я чувствую, что краснею. От смущения, от обиды. Мне хочется встать, убежать, провалиться сквозь пол, выброситься в окно. Но я продолжаю сидеть. И слушать.

   – Это замечательно, – неожиданно заявляет Георгий Иванов. – Вы даже не понимаете, до чего замечательно. Когда вы это написали?

   Отвечать мне не приходится. За меня отвечает Гумилев.

   – Еще в начале октября. Когда я – помнишь – в Бежецк ездил. Только чего ты, Жоржик, так горячишься?

   Георгий Иванов накидывается на него.

   – Как чего? Почему ты так долго молчал, так долго скрывал? Это то, что сейчас нужно, – современная баллада! Какое широкое эпическое дыхание, как все просто и точно…

   – Современной балладе принадлежит огромная будущность. Вот увидите, – предсказывает он. – Вся эта смесь будничной повседневности с фантастикой, с мистикой…

   Но тут Белый – ему, по-видимому, давно надоело молчать, и ему, конечно, нет никакого дела до моей баллады – не выдерживает.

   – Мистика, – подхватывает он. – Символика ворон. Так и слышишь в каждой строфе зловещее карканье. Кра-кра-кра! Но египетский бог… Ра…

Я незаметно выскальзываю на кухню. Гумилев нагоняет меня.

   – Неужели вы уже уходите? Можете уйти?

   – Меня ждут дома. Я обещала.

   Он помогает мне надеть пальто.

   – Вы, кажется, не отдаете себе отчета в том, что произошло. Признаюсь, я не думал, что это случится так скоро. Запомните дату сегодняшнего дня – тридцатое апреля тысяча девятьсот двадцатого года. Я ошибся. Но я от души поздравляю вас!..

Свой восторг от баллады Иванов повторил на страницах петроградских газет. Одоевцева проснулась знаменитой.  В 1921 году она вышла замуж за поэта Георгия Иванова. Вскоре супруги покинули Россию.

Иванов и Одоевцева прожили вместе 37 лет. После смерти мужа Ирина Одоевцева жила около двадцати лет под Парижем. В 1978 году она вышла замуж за писателя Якова Горбова, с которым прожила три года, до его смерти в 1981 году.

В 1987 году Одоевцева приняла решение вернуться в СССР. Ей дали квартиру, приняли в Союз писателей СССР, переиздали мемуары (тиражом более 200 тысяч экземпляров). 

Ирина Одоевцева умерла 14 октября 1990 года в Ленинграде.