ИСПЫТАНИЕ ЦЕНТРИФУГОЙ

Турбопэан

Завертелась ЦЕНТРИФУГА,
Распустила колеса:
Оглушительные свисты,
Блеск парящих сплетных рук!
– Молотилка ЦЕНТРИФУГИ,
Меднолобцев сокруши!
Выспрь вертительные круги,
Днесь умчащейся души; –
Блеск лиет, увалов клики,
Высей дымных весен штурм, –
Взвейся непостигновенно
В трюм исторгни кипень шум.
В бесконечном лете вырви
Построительных огней, –
Расступенных небосводей
Распластанный РУКОНОГ;
Но, втекая – стремись птицей,
Улетится наш легкий, легкий зрак! –
– И над миром высоко гнездятся
Асеев, Бобров, Пастернак.
О, протки чудесий туго
Беспристрастий любосот,
Преблаженствуй, ЦЕНТРИФУГА,
В освистелый круголет.

(1914)



Чем это интересно

В книге «Поэзия русского футуризма» (СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», серия «Новая библиотека поэта», 2001. С. 707) об этом стихотворении сказано прямо: оно «является своеобразной поэтической декларацией группы "Центрифуга"». Но вот что именно здесь декларируется и в чем состоит своеобразие текста? Эти вопросы заслуживают отдельного разговора.

Декларативность названия не вызывает сомнений: «турбо-» явно относится к центрифуге, механизму, в котором обеспечивается вращение объекта приложения центробежной силы. Сегодня таким объектом чаще всего мыслится космонавт: к перегрузкам во время полетов его готовят как раз на центрифуге. В докосмическую эру ключевыми смыслами могли быть только само по себе движение от центра к периферии и разделение при вращении веществ разной плотности, как, например, при сепарации: жира от молока, зерен от плевел, вина от осадка.

Стихотворение опубликовано в 1914 году в первом сборнике «Центрифуги» – «Руконог». Его сепаратистские настроения были декларированы в манифесте «Грамота», одном из самых воинственных в русском футуризме, и в скандальной статье Бориса Пастернака с показательным названием «Вассерманова реакция» (реакция Вассермана – это экспресс-метод диагностики сифилиса). По уже устоявшейся в футуризме традиции участники новой литературной группы назначили себя наиболее «чистыми» его представителями.

В «Турбопэане» они намерены сокрушить своей «молотилкой» «меднолобцев» и утвердить законные места гнездования Асеева, Боброва и Пастернака «высоко над миром». Участники триумвирата перечислены в алфавитном порядке, но известно, что Бобров смотрел на собратьев по цеху как на подшефных и все их заслуги относил на свой счет. Впрочем, если бы не его редакторский совет, пастернаковская книга стихов «Поверх барьеров» могла бы называться «Осатаневшим», «44 упражнения» или «Налеты».

Исследователи предполагают, что в названии группы было заложено именно центробежное движение – от целого к составным частям. В.Н. Альфонсов в предисловии к «Поэзии русского футуризма» (с. 15) пишет: «Акцент у поэтов "Центрифуги" перемещался со "слова как такового" на интонационно-ритмические и синтаксические структуры. И если опыты Боброва по большей части так и остались опытами, то у Асеева и особенно у Пастернака они привели к открытиям». Имеется в виду пастернаковская «Метель».

«Турбопэан» в этом смысле действительно не более чем опыт. Но интересна эта декларация прежде всего тем, что сама себя опровергает и движется как раз от периферии в центр традиции. Да, пеан – это хоровая песнь, что вполне подходит для декларации (есть даже версия, что стихотворение сочинено не одним Бобровым, а тремя авторами). Но в то же время это – песнь, посвященная богу Аполлону, что уже плохо вяжется с турбинами и центрифугами, но зато хорошо – с символизмом. Бобров свои первые опыты отправлял его мэтру, Валерию Брюсову. И влияние школы тут очень ощутимо во всех этих «дымных высях», «непомтигновенностях» и «чудесиях». В.Ф. Марков в «Истории русского футуризма» (СПб.: Алетейя, 2000. С. 196) вообще назвал «Центрифугу» «откровенно символистской группой». Стоит добавить, что в «любосотах» и «круголетах» не менее явственно слышится эгофутурист Игорь Северянин. Вероятно, благодаря своему эклектизму «Центрифуга» и продержалась дольше остальных групп.

Получается, что стихотворение, призванное явить миру пример исключительной чистоты футуристической идеи в лице ее новых провозвестников, слилось с тем, что футуризм отрицал в первую очередь, – с символистской выспренностью и темнотой. Таким образом, оно превратилось в автопародию.

Пародийно звучит сегодня и само имя автора в обозначенном им триумвирате. Центрифуга времени, как самый настоящий сепаратор, отделила драгоценное вино от осадка. Это, однако, ничуть не умаляет заслуг Боброва перед русской поэзией.



Справка об авторе

Сергей Павлович Бобров (1889 – 1971) родился в семье чиновника Министерства финансов, шахматиста и издателя журнала «Шахматное обозрение» Павла Павловича Боброва. Сын перенял у отца и дар шахматиста (мог свободно играть вслепую), и талант издателя: «Центрифуга» была не столько поэтической группой, сколько издательством.

Авторитет Сергея Боброва как поэта был довольно высок, особенно в начале столетия. Например, в антологии «Русская поэзия ХХ века» (И.С. Ежов и Е.И. Шамшурин, М.: Новая Москва, 1925) помещено сразу 16 его стихотворений: по этому показателю он обошел больше двух третей авторов, в том числе и Марину Цветаеву. Но вместе с тем уже в эти годы формируется и его репутация литературного неудачника, как минимум в сравнении с Николаем Асеевым и тем более Борисом Пастернаком.

В 1920-е Бобров переходит в основном к прозе (хотя стихи продолжит писать до конца жизни), выпускает фантастические утопии вроде «Восстания мизантропов» (1922) и «Спецификации идитола» (1923). Они вполне достойны рассмотрения в контексте схожих опытов Ильи Эренбурга («Трест Д.Е.») или Виктора Шкловского и Всеволода Иванова («Иприт»).

Среди прочего Бобров был наделен еще и недюжинными математическими способностями. Они ему пригодились при работе в Центральном статическом управлении. Своей книгой «Индекс Госплана» поэт гордился больше, чем изданиями «Центрифуги». В 1930-е понадобилась такая статистика, которая устраивала бы власть. Управление разгромили. Бобров отправился в тюрьму, потом в ссылку. Вплоть до Великой Отечественной жил в Александрове, за печально знаменитым 101-м километром. После ссылки написал в занимательной сказочной форме несколько книг по математике для детей – они переиздаются до сих пор.

Наконец, самое важное: Сергей Бобров – один из крупнейших русских стиховедов: исследователь дольника, перебоев ритма, словоразделов. С ним был дружен Михаил Гаспаров, оставивший о старшем коллеге очень теплые воспоминания. В них Бобров, впрочем, предстает скорее чудаком, нежели заслуженным мэтром. «Однажды среди стиховедческой беседы он спросил меня: … "Вы ничего не имели бы против, если бы сейчас немного постоял на четвереньках?" – "Что вы!" – Он встал на коврик возле дивана, постоял минуту, встал, сел и продолжил разговор».

Разговор об этом поэте сегодня определенно требует продолжения.