ХВАЛА БОГАТЫМ

Хвала богатым

И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою – мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно мое место в мире:

Под колесами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!

За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.

За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.

За их тайны – всегда с нарочным!
За их страсти – всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)

И за то, что в учетах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят – 
Подтверждаю: люблю богатых!

А еще, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну — и трачу!)
За какую-то – вдруг – побитость,
За какой-то их взгляд собачий

Сомневающийся… 
                                  – не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет – такого сиротства в мире!

Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный на-смерть,
Извиняющийся в болезни,

Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы –  
Да»…
          За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я – брат был»…
Присягаю: люблю богатых!

(30 сентября 1922, Прага) 


Чем это интересно
  
Стихотворение «Хвала богатым» интересно как минимум тем, что, включенное в последнюю прижизненную книгу стихов «После России», оно подводит итог многолетним размышлениям Цветаевой о богатстве (подробнее см. с. 444 в т. III Собрания стихотворений и поэм, RUSSICA PUBLISHERS, INC. NEW YORK, 1983). Интересно также, что итоговое стихотворение звучит скорее шутливо и беззлобно, хотя выделенное курсивом «люблю» может (и должно) быть понято как «долой», разумеется, произнесенное от лица не просто лирического героя, а поэта, который по определению всех на земле превосходит своими богатствами и достоинствами. 

Цветаева – вообще самый радикальный и последовательный поэтический шовинист в истории русской литературы. Даже Бродский, ее главный наследник в этом смысле, провозгласивший поэзию видовой целью человека, теряется на фоне Марины Ивановны. Среди прочих, уже откровенно шовинистических стихотворений в адрес самых разных героев мира сего, «Хвала богатым» – наиболее мягкое. И это тоже интересно: богатые отчасти оправданы уже чувством собственной виновности. А вот читатели газет или гастрономы ни в чем себя не чувствуют виноватыми. Именно поэтому они не заслуживают даже иронически-двусмысленного «люблю», только гневные инвективы:


О, с чем на Страшный суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут, 
Читатели газет?

(Читатели газет. Ibid., с. 191)


Страшный суд здесь, между прочим, можно понимать через свет (не обязательно же фаворский) – и как суд поэтический: напомним, что Цветаева в другом стихотворение говорит о себе:


Глаза, не ведающие век,
Исследующие: свет.

(Ibid., с. 13)


Что касается гастрономов, то их обеденный стол уже открыто судим столом письменным: 


Квиты: вами я объедены,
Мною – живописаны.
Вас положат – на обеденный,
А меня – на письменный.
(...)
Вы – с отрыжками, я – с книжками,
С трюфелем, я – с грифелем,
Вы с оливками, я – с рифмами,
С пикулем, я – с дактилем.

(Стол. Ibid., с. 173)


В эссе «Поэт-альпинист», написанном на смерть поэта Николая Гронского (1909 – 1934), Цветаева судит спорт и спортсменов: «Спорт есть трата времени на трату сил. Чужого времени и чужих сил. Ибо, если у тебя, как у отдохнувшего коня их избыток, то ты украл их у коня, который много работает. И здесь – на стадионе – ты их перед этим конем-тружеником – тратишь».

Но самый страшный суд – суд поэта над актером: «Поэт – уединенный, подмостки для него – позорный столб... Актер – вторичное. Насколько поэт – быть, настолько актер – казаться (в оригинале быть и казаться по-французски. – П.Р.)… Актер – упырь, актёр – плющ, актер – полип (...) Поэт – самоцель, покоится в себе (в Психее). Посадите его на необитаемый остров –  перестанет ли он быть? А какое жалкое зрелище: острова –  и актер!» (см. с. 110 – 111, т. II, Избранная проза в двух томах, RUSSICA PUBLISHERS, INC. NEW YORK, 1979).

И это говорит человек, который написал для театра целых восемь романтических пьес, пусть и в стихах!

Нетрудно заметить, что Цветаева проиграла тут по всем пунктам: потребители новостей, любители пикулей и трюфелей, спортсмены, актеры и, конечно же, богатые – вот главные герои современности. И наоборот, поэт – отщепенец и маргинал. Его преимущество сегодня лишь в том, что в эпоху всеобщей толерантности и политкорректности он вполне спокойно может продолжать быть поэтическим шовинистом: никто точно не оскорбится его якобы превосходством, скорее – рассмеются прямо в глаза.

Приятно, впрочем, что среди героев мира сего Цветаева совершенно точно одолела некогда всесильных автомобилистов. Ее «Ода пешему ходу» в контексте сегодняшней урбанистики, провозгласившей приоритет пешеходных перемещений в безбарьерной среде, более чем актуальна. Это вселяет некоторую надежду и на другие поэтические победы.


Справка об авторе

Марина Цветаева (1892 – 1941) – главный для всего ХХ века русский поэт, чья трагическая интонация в стихах оказалась так страшно подкреплена трагичностью судьбы.