Константин Батюшков: последние дары Фортуны благосклонной

Таврида

Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,
Где волны кроткие Тавриду омывают,
И Фебовы лучи с любовью озаряют
Им древней Греции священные места.
Мы там, отверженные роком,
Равны несчастием, любовию равны,
Под небом сладостным полуденной страны
Забудем слезы лить о жребии жестоком:
Забудем имена Фортуны и честей.
В прохладе ясеней, шумящих над лугами,
Где кони дикие стремятся табунами
На шум студеных струй, кипящих под землей,
Где путник с радостью от зноя отдыхает
Под говором древес, пустынных птиц и вод,-
Там, там нас хижина простая ожидает,
Домашний ключ, цветы и сельский огород.
Последние дары Фортуны благосклонной,
Вас пламенны сердца приветствуют стократ!
Вы краше для любви и мраморных палат
Пальмиры севера огромной!
Весна ли красная блистает средь полей,
Иль лето знойное палит иссохши злаки,
Иль урну хладную вращая водолей,
Валит шумящий дождь, седый туман и мраки,-
О, радость! ты со мной встречаешь солнца свет
И, ложе счастия с денницей покидая,
Румяна и свежа, как роза полевая,
Со мною делишь труд, заботы и обед.
Со мной в час вечера, под кровом тихой ночи
Со мной, всегда со мной: твои прелестны очи
Я вижу, голос твой я слышу, и рука
В твоей покоится всечасно
Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно
Румяных уст, и если хоть слегка
Летающий Зефир власы твои развеет
И взору обнажит снегам подобну грудь,
Твой друг не смеет и вздохнуть:
Потупя взор стоит, дивится и немеет.

1815

Чем это интересно

Ко времени написания «Тавриды» рядом с Батюшковым уже не было любимой женщины. Разрыв с Анной Фурман произошёл годом раньше.

Объясняя внезапную отмену помолвки - свадьба была назначена на лето 1815 года - Батюшков в письме к Екатерине Муравьёвой писал: «…важнейшее препятствие в том, что я не должен жертвовать тем, что мне всего дороже. Я не стою её, не могу сделать ее счастливою с моим характером и с маленьким состоянием… Все обстоятельства против меня. Я должен покориться без роптания воле святой Бога, которая меня испытует. Не любить я не в силах… Теперь скажу только то, что вы сами знаете, что не иметь отвращения и любить — большая разница. Кто любит, тот горд…».

Пережив в начале 1815 года серьёзный нервный срыв, Батюшков всё отчетливей ощущал тревожные симптомы надвигающейся душевной болезни. Зная подробности биографии поэта, при чтении «Тавриды» понимаешь, слишком легко поэт предаётся идиллической мечте, слишком сильно элегия расходится с жизненными обстоятельствами самого Батюшкова. Возможно, поэтому «Таврида» так нравилась Пушкину: «По чувству, по гармонии, по искусству стихосложения, по роскоши и небрежности воображения — лучшая элегия Батюшкова».

«Таврида» представляет собой вольный перевод одной из элегий Парни. Литературовед и знаток творчества Батюшкова Вадим Вацуро отмечал, что отношение к переводу в начале XIX века приближалось «к сотворчеству на заданную тему» или даже являлось «соревнованием с подлинником». По поводу «Тавриды» Вацуро писал, что «она почти повторяет «Projet de solitude» из 1-й книги «Эротических стихотворений», начиная от призыва бежать в уединенный приют от бед и преследований и до описания будущего убежища красками руссоистского экзотизма».

Батюшков заменяет абстрактный необитаемый остров Парни вполне конкретным и узнаваемым Крымом, где «…кони дикие стремятся табунами//На шум студеных струй, кипящих под землей», где «…лето знойное палит иссохши злаки», а зимой (в январе – месяце Водолея) «валит шумящий дождь, седый туман и мраки».

Филолог Николай Верховский писал: «от метонимического стиля (скрывающего предмет за названием – Е.М.) Батюшков идет к антологическому стиху (прямо называющему предмет – Е.М.), к материализации человеческого образа…».  «Кони дикие» здесь не эвфемизм, не перифраз, не иносказание, а самые настоящие кони, пасущиеся в крымской степи, в то время как «дары Фортуны» относятся ещё к «метонимическому» стилю. Полного расцвета «антологический» стиль достигнет в творчестве Пушкина.

А вот образ возлюбленной, наоборот, «дематериализован», она «изображается по образцам, данным Петраркой и итальянским Возрождением… через все элегии Батюшкова проходит зрительный мотив золотых волос возлюбленной… волос, развеваемых легким ветром… Все это принадлежит общему принципу идеализирующего портретирования, как и «очи голубые», и вся та сфера неуловимых ассоциаций, которые создают не столько образ лирической героини, сколько представление и воспоминание о нем…» (В. Вацуро).

«Таврида» ярко характеризует поздний период творчества Батюшкова: поворот от гедонизма к религиозным воззрениям, всё нарастающий пессимизм, потеря интереса к французской «лёгкой поэзии» в пользу немецкой преромантической традиции, а также особое внимание к творчеству Петрарки.

Особого внимания заслуживает концовка элегии. Лидия Гинзбург писала: « любовная лирика Батюшкова — совершенная система прекрасных формул… Но…большое искусство не может быть в буквальном смысле искусством повторений. Эстетический эффект узнавания должен был все время сопровождаться другим эстетическим воздействием — так сказать, противоположным…». Действительно, «прекрасных формул» в «Тавриде» много: «Фебовы лучи», «прелестны очи», «румяные уста» и т.д. Однако когда поэт уже поведал нам о пробуждении возлюбленной на «ложе счастия», когда мы знаем, что она делит с ним «труд, заботы и обед», а рука поэта «покоится всечасно» в её руке, и вдруг при невинном дуновении, коснувшемся волос любимой, он «не смеет и вздохнуть://Потупя взор стоит, дивится и немеет», в этот момент происходит «смысловой взрыв» , и мы ощущаем всю глубину, всю сложность, весь скрытый за идиллической картиной трагизм одной из лучших элегий Батюшкова.

В Тавриде Батюшков всё же побывал. Приехал он в августе 1822 года, уже изрядно больной, остановился в Симферополе в трактире под названием «Одесса». К осени его состояние ухудшилось, он сжёг и раздарил рукописи и книги. Далее последовало несколько попыток самоубийства. Весной 1823 года благодаря хлопотам друзей и местных властей Батюшкова в сопровождении доктора и двух санитаров удалось вывезти в Вологду. В Тавриде поэт не написал ни строчки.