Константинос Кавафис: простись с навсегда от тебя уходящей Александрией

Бог покидает Антония

Когда ты слышишь внезапно, в полночь,
незримой процессии пенье, звуки
мерно позвякивающих цимбал,
не сетуй на кончившееся везенье,
на то, что прахом пошли все труды, все планы,
все упования. Не оплакивай их впустую,
но мужественно выговори «прощай»
твоей уходящей Александрии.
Главное – не пытайся себя обмануть, не думай,
что это был морок, причуды слуха,
что тебе померещилось: не унижай себя.
Но твердо и мужественно – как пристало
тому, кому был дарован судьбой этот дивный город, –
шагни к распахнутому окну
и вслушайся – пусть с затаенным страхом,
но без слез, без внутреннего содроганья, –
вслушайся в твою последнюю радость: в пенье
странной незримой процессии, в звон цимбал
и простись с навсегда от тебя уходящей Александрией.

(1910, 1911; пер. Г. Шмакова под редакцией И. Бродского)

Чем это интересно

Это стихотворение написано в жанре дидактического монолога и поэтому совершенно прямолинейно. Не нужно особенно ломать голову над его смыслом: перед нами пример того, как следует вести себя перед лицом неизбежного конца. Исторический контекст тоже понятен: стихи обращены к древнеримскому политику и полководцу Марку Антонию (ок. 83–30 гг. до н.э.). 1 августа 30 г. до н.э. его флот перешел на сторону Октавиана Августа, напавшего на Александрию, куда Антоний вместе со своей возлюбеленной, египетской царицей Клеопатрой, бежал около года назад. Это случилось после битвы при Акциуме – последнего великого морского сражения античности. Уже тогда у них не было никакой надежды на победу. Теперь, после измены флота, поражения сухопутных войск и падения Александрии, было потеряно все: Антоний пронзил себя мечом и к вечеру 1 августа умер на руках Клеопатры.

«И название стихотворения, и предание о том, что в ночь накануне вступления в Александрию войск Октавиана по улицам прошел таинственный оркестр (александрийцы сочли, что это покровитель Антония, Дионис, покидает своего любимца и осажденный город), заимствованы Кавафисом у Плутарха. Вслед за Плутархом поэт воспринимает уход Диониса как знак обреченности…» (С.Б. Ильинская. Константинос Кавафис. В кн. Русская кавафиана. М.: ОГИ, 2000. С. 349). В красоте этой обреченности и ее мужественном приятии во многом и состоит обаяние стихов. Интересно, однако, что за их дидактической прямотой и эмоциональностью скрывается такое количество контекстов, что первое волнение при чтении быстро сменяется исследовательским азартом.

Понятно, что на ум сразу приходит Шекспир. Его Антоний встречает смерть совершенно иначе. Вот что он говорит Клеопатре в свою последнюю минуту:

Не думай про печальный оборот
И смерть мою, но возвращайся мыслью
К минувшим, более счастливым дням,
Когда, владея величайшей властью,
Я благородно пользовался ей,
Да и теперь кончаюсь не бесславно
И не прошу пощады, снявши шлем
Пред земляком, но римлянином гибну
От римских рук…

(В. Шекспир. Трагедии. Сонеты. М.: Издательство «Художественная литература», 1968. Пер. Б. Пастернака)

Здесь нет ни слова об Александрии. А между тем именно в этом городе произошла первая встреча Антония с Клеопатрой (56 г. до н.э.), там они устраивали в конце 30-х великолепные пиры, а ночью, как гласит очередное предание, гуляли по улицам, переодевшись рабами; там, около 40 г. до н.э., царица родила ему двойню – сына и дочь; ну и, наконец, как мы уже знаем, там же они вместе провели последний год жизни.

Поразительно, но точно так же и с теми же самыми словами на устах полководец умирает в стихотворении самого Кавафиса с отчасти двусмысленным для русского уха названием «Конец Антония»: оно было написано в 1907 году и осталось неопубликованным при жизни автора. Тем не менее сегодня, вместе со стихотворением «Бог покидает Антония», этот текст образует вполне законный диптих (см. Русская кавафиана, с. 348).

Есть и еще два диптиха, куда встроен – причем опять-таки задним числом – покидающий Антония Дионис. Первый – пара со стихотворением «Фермопилы» (1903) – разрабатывает тему стоического приятия своей судьбы:

Честь вечная и память тем, кто в буднях жизни
воздвиг и охраняет Фермопилы,
кто, долга никогда не забывая,
во всех своих поступках справедлив,
однако милосердию не чужд,
кто щедр в богатстве,
но и в бедности посильно щедр
и руку помощи всегда протянет,
кто, ненавидя ложь, лишь правду говорит,
но на солгавших зла в душе не держит.

Тем большая им честь, когда предвидят
(а многие предвидят), что в конце
появится коварный Эфиальт
и что мидяне все-таки прорвутся.

(Пер. С. Ильинской)


Учитывая, что «Фермопилы» образуют смысловую пару со стихотворением «Сатрапия», этот диптих можно считать двойным – в сущности, таким же двойным благодаря Шекспиру был уже и диптих с «Концом Антония».

Вторая, а точнее уже третья пара (надеемся, что читатель не сбился со счета) – это «Бог покидает Антония» плюс «Итака», написанная всего лишь месяцем ранее. В них, словно бы по контрасту к теме мужества и стоицизма, разрабатывается тема чувственной жизни.

Молись, чтоб путь оказался длинным,
с множеством летних дней, когда,
трепеща от счастья и предвкушенья,
на рассвете ты будешь вплывать впервые
в незнакомые гавани. Медли на Финикийских
базарах, толкайся в лавчонках, щупай
ткани, янтарь, перламутр, кораллы,
вещицы, сделанные из эбена,
скупай благовонья и притиранья,
притиранья и благовония всех сортов;
странствуй по городам Египта,
учись, все время учись у тех, кто обладает знанием.

(Пер. Г. Шмакова под ред. И. Бродского)

В переводе С. Ильинской чувственность звучит особенно отчетливо: «и всевозможных благовоний сладострастных, / как можно больше благовоний сладострастных». До «Итаки» поэт был очень сдержан в этом отношении, но потом изменил позицию и перестал скрывать свои желания и гомоэротические наклонности. Тут уместно вспомнить слова Иосифа Бродского из его эссе «На стороне Кавафиса»: «В некотором роде гомосексуальность есть норма чувственного максимализма, который впитывает и поглощает умственные и эмоциональные способности личности с такой полнотой, что "прочувствованная мысль", старый товарищ Т. С. Элиота, перестает быть абстракцией». В стихотворении «Страхи» (1911) Кавафис, в лице сирийского школяра из Александрии, от таких абстракций отказывается в программной форме (правда, с мыслью в урочный час, если понадобится, вновь обрести «былой воздержанности аскетичный дух»):

Сколь укрепленный и размышлениями, и наукой,
не устрашусь я малодушно своих страстей.
Я предам тело свое усладам,
наслаждениям самым вожделенным,
самым отчаянным эротическим желаньям…

(Пер. А. Величанского)

«Итака» стала началом чувственной темы, но для героя стихотворения это завершение его странствий, возвращение к истокам. И точно так же, как герой «Бог покидает Антония» прощается в навсегда уходящей от него Александрией, автор в этом тексте наконец-то открывает ее для себя – сразу как судьбу и модель всего мироздания (см. Русская кавафиана, с. 10). До тех пор он не оставлял мысли покинуть этот провинциальный, тесный для него город.

Правда, в обоих случаях поэт тоже с чем-то расстается. Диптихом Итака – «Бог покидает Антония» «Кавафис прощался не только с жанром философского монолога, с его непосредственной эмоциональностью и дидактикой, но и с традиционном мифологическим сюжетом. В дальнейшем за материалом для своих древних стихотворений он будет обращаться к истории…» (там же), и особенно к ее периферийным, а не центральным, как Марк Антоний, персонажам.

Концы и начала оказываются в равной степени обратимы. Но есть и еще один парадокс. Мы говорили, что шекспировский Антоний и Антоний в первой его версии Кавафиса умирал как римлянин и наоборот, во втором, более позднем стихотворении, главным даром судьбы для него становится Александрия. В этом смысле можно говорить еще об одном диптихе: на сей раз «Бог покидает Антония» образует его (снова задним числом) со стихотворением «Город» (1910). В нем, на первый взгляд, разрабатывается та же тема стоического приятия своей судьбы: «Нет, не ищи других земель, неведомого моря: Твой Город за тобой пойдет…» Отсюда нет ни дорог, ни корабля. Главное, однако, в другом – нужно не просто покорно принять судьбу, но принять ее как дар, как обретение самого себя: «Не уголок потерян – вся земля, / коль жизнь свою потратил ты, с судьбой напрасно споря» (пер. Е. Смагиной).

«Бог покидает Антония» – тоже об этом. Мужество перед лицом неизбежного конца – лишь одна из тем. К тому же она уже не нова ни для автора, ни для его героя. В блестящем переводе Г. Шмакова ушло то, что есть в более скромном переводе С. Ильинской: фраза «давно готовый ко всему, отважный…», повторенная дважды. У больших поэтов такие повторы обычно в той же мере подчеркивают тему, в какой и намекают, что совсем не она может оказаться главной, и приглашают искать дальше.

А дальше – музыка. У Шмакова это «пенье странной незримой процессии» и «последняя радость» Антония, дидактические же императивы здесь таковы: вслушайся и простись. Ильинская переводит иначе: «вслушайся… в волшебную мелодию оркестра, / внемли и наслаждайся каждым звуком, / прощаясь с Александрией…» Глагол «простись» становится деепричастием, то есть добавочным действием при основном, а это основное существенно расширяется за счет двух новых глаголов: «внемли» и наслаждайся». Они переводят простое вслушивание в стилистически более высокий и чувственно более напряженный план. Таким образом, отчетливее становится перекличка с «Итакой». Но главное, Антоний наслаждается ровно тем, что служит ему окончательным приговором, – музыкой окончательной богооставленности. Оказывается, мало принять свою обреченность без слез и сожалений. Ее нужно принять как дар и насладиться им целиком, без остатка.

Точно так же проступил и Кавафис со своим родным городом, обреченность которому как раз в этих стихах и опознал и не просто примирился с ним, но, как уже было сказано, открыл для себя как модель мира. Это и стало окончательным обретением собственного голоса и дара.

Справка об авторе

Константинос Кавафис родился и умер в Александрии. Это не значит, что он никогда не покидал ее пределов. В 1870 году умер его отец, Петрос Кавафис, глава не слишком крупной, но весьма успешной фирмы. Он вел торговые дела с Великобританией, имел британское подданство. Финансовое благополучие семьи было подорвано, и в 1872 году вдова Хариклия Кавафи с тремя сыновьями была вынуждена перебраться в Англию, к брату покойного мужа. Константинос провел в этой стране около семи лет. Первые стихотворения он написал на английском. Впоследствии поэт будет делать на этом языке личные заметки и комментарии к прочитанным англоязычным книгам.

В возрасте 15 лет Константинос вернулся в Александрию и поступил в лицей «Гермес», начал активно посещать городские библиотеки. В 1881 году к власти в Египте пришло национальное правительство, которое отказалось от помощи и контроля метрополий – Англии и Франции. Те в ответ на это направили к берегам Египта военные эскадры. В такой напряженной обстановке Хариклия Кавафи вместе с детьми уехала в Константинополь, к своему отцу.

В Константинополе Кавафис начал писать стихи на новогреческом. В октябре 1885-го семья вернулась в Александрию. С 1886-го по 1891-й поэт хранил молчание, все время отдавая чтению. В 1891-м он снова начал писать и заодно завел каталог, куда заносил дату каждого нового стихотворения. В этом же году умер старший брат поэта, занимавший видный пост в Совете здравоохранения. Пришлось задуматься о работе. В 1892-м Кавафис поступил на службу в Управление мелиорации, где в итоге проработал целых тридцать лет, выйдя в отставку 1 апреля 1922 года.

При жизни Кавафиса вышло все две небольшие книги его стихотворений, в 1904-м и 1910-м годах. Большая часть его поздних стихотворений собиралась в небольшие брошюры, которые выходили ограниченными тиражами за счет самого поэта. Он дарил их людям из «своего ближнего окружения, полагая, что так его творчество обретет подлинно заинтересованных читателей» (см. Русская кавафиана, с. 360). Настоящая слава пришла к Кавафису уже после смерти, но зато сегодня круг заинтересованных читателей поистине необозрим.