Лидия Алексеева: мне не войти туда, как встарь

После налета

Ударом срезана стена —
И дом торчит открытой сценой
Для улицы, где — тишина
Под ровно воющей сиреной.

Отбой… Но лестница назад –
Лежит внизу кирпичной грудой,
И строго воспрещен возврат
Наверх, в ушедшее, отсюда.

Смотри, на третьем этаже,
Вся розовая, как в Помпее
Раскрыта комната — уже
Не смеющая быть моею.

В сквозные окна льется свет,
Стоит на полке том Шекспира,
И на стене висит портрет
И смотрит из былого мира.

Мне не войти туда, как встарь,
И не поправить коврик смятый,
Не посмотреть на календарь
С остановившеюся датой.

…А здесь, внизу, под кирпичом,
В сору стекла, цемента, пыли,
Квадратный детский башмачок,
Который ангелы забыли...

Из сборника «Лесное солнце» (Франкфурт-на-Майне, 1954)

Чем это интересно

Стихотворение вошло в дебютный сборник Алексеевой (настоящая фамилия Девель, в замужестве Иванникова). Лидии Алексеевне на тот момент было уже 45. Пять лет как она живет в Нью-Йорке. Позади Россия, Турция, Югославия, Австрия.

Тема потерянного или разрушенного дома – одна из главных в творчестве Алексеевой. Можно сказать, что она прожила всю свою жизнь на развалинах прошлого.

В бухте играли дельфины,
Черным мерцая горбом…
Странно с далекой чужбины
Глянуть в разрушенный дом.

Это фрагмент стихотворения Алексеевой из того же сборника. Оно о севастопольском детстве. Одно из немногих стихотворений поэтессы, в котором место действия легко узнаваемо.

Склянки над бухтой знакомой,
Чайки, дельфины, буйки…
Дом, называемый «дома»,
Многим домам вопреки.

В большинстве случаев потеря дома не имеет примет времени и места. Это общее ощущение ее поколения, по крайней мере, тех ее ровесников (или почти ровесников), для кого эмиграция стала социальной катастрофой.

Ежевика, комары,
Теплый рокот дома;
В роще крики детворы:
«Дома, дома!» – Дома?..

Нет, такому не бывать,
Всё взлетело дымом.
Не мечтай, моя тетрадь,
О неповторимом.

В стихотворении «После налета» не указаны обстоятельства трагедии. Кто, на кого напал, когда это случилось – автор не указывает. Даже строки «Квадратный детский башмачок,/Который ангелы забыли…» могут быть прочитаны как символ, имеющий отношение скорее к автору, а не точно названная деталь катастрофы.

Можно предположить, что речь идет о немецких бомбежках Белграда в апреле 1941 года, когда было уничтожено свыше тысячи зданий в центре югославской столицы. В Белграде, куда семья Девель перебралась из Болгарии в самом начале 20-х, Лидия Алексеева прожила до 1944 года, преподавала сербский язык и литературу в русской гимназии, посещала поэтические кружки. Лидия Алексеева вспоминала, что в первую бомбардировку Белграда в 1941 году погиб поэт Гавриил Елачич.

«После налета», как и большинство стихотворений Алексеевой – это описание ландшафта, либо городского, либо природного. Ее взгляд на эти пейзажи – взгляд обреченного, но не ропщущего на мироустройство человека.

Иногда пейзажи «оживляют» живые или – чаще всего – умирающие существа.

Старый кот с отрубленным хвостом,
С рваным ухом, сажей перемазан,
Возвратился в свой разбитый дом,
Посветил во мрак зеленым глазом.

И, спустясь в продавленный подвал,
Из которого ушли и мыши…
Он сидел и недоумевал,
И на зов прохожего не вышел.

Захрустело битое стекло,
Человек ушел, и тихо стало.
Кот следил внимательно и зло,
А потом зажмурился устало.

И спиной к сырому сквозняку
Он свернулся, вольный и надменный,
Доживать звериную тоску,
Ждать конца – и не принять измены.


Три кита, на которых держится поэзия Алексеевой:

1. Все умирает, рассчитывать на снисхождение не стоит.
2. Мы слишком незначительны, чтоб быть замеченными.
3. За все спасибо, было интересно.


Забытая газета под скамьей;
Ее листает перелетный ветер,
Чуть шелестнув передовой.
Что ветру в человеческой газете?

(«Забытая газета под скамьей…» )


На киоске газеты кричат чернотой заголовка
О разводе актрисы – и шепчут, что сдали Китай…
А в окне небоскреба булавочной смотрит головкой
Кто-то верящий в мир, демократию, будущий рай.

(«Зима на Бродвее»)

Но Кто-то в серой синеве,
В молчаньи благосклонном,
Внимает, как в сухой траве
Сверчки исходят звоном.

Мне кажется — звеню и я,
И я — сверчок сегодня,
Вкусивший солнца бытия
Из пригоршни Господней!

(«Лето»)

В США Алексеева прожила 38 лет (умерла 27 октября 1987 года). Работала на нью-йоркской перчаточной фабрике, затем в славянском отделе Нью-Йоркской Публичной библиотеки, откуда и ушла на пенсию. На счету Алексеевой пять поэтических сборников (кроме дебютного все изданы за свой счет).  Ее стихи заметили коллеги-эмигранты. Поэт и критик Юрий Иваск в обзоре «Похвала русской поэзии» писал: «Поэтика Л. Алексеевой самая консервативная. Никаких авангардных экспериментов. Но сколько свежести, новизны в образах, хотя за оригинальностью она не гонится". 

Алексеева считала, что 

"в стихах классического толка сразу видно, стоит ли автор чего-то или нет, а в стихах заумных это так завуалировано, что вообще ничего не скажешь".

Мол,  ее 

темы  слишком значительны, чтобы быть новыми.

Поэт второй волны эмиграции Валентина Синкевич писала, что не знала никого из русских писателей в Америке, кто бы до такой степени, как Лидия Алексеева, существовал вне быта.

«Алексеева не была бедна, но жила она в негритянско-пуэрториканском районе, где ютилась нью-йоркская беднота. Невероятно запущенная ее квартира помещалась на первом этаже некогда презентабельного дома и была легкой добычей грабителей-мальчишек: в отсутствие хозяйки они не упускали случая пробраться в квартиру. Тянули они все, что можно было продать, хотя бы за бесценок. В полной сохранности оставались только книги и бумаги — вещи совершенно бесполезные для их воровского рынка, будь они даже на понятном языке. Дважды мальчишки стащили и русскую пишущую машинку; третью Лидия Алексеевна не приобрела, махнула рукой: все равно унесут. Уходя из дома, оставляла несколько долларов с запиской, что наличных денег в квартире больше нет. Говорили, что она не умеет сварить даже яйцо, и это не было гиперболой… Когда после похорон друзья поехали на квартиру поэтессы — торопливый «управдом» уже очистил ее для новых жильцов. Весь архив и все книги странной квартирантки он сжег вместе с другим мусором. Известно, что она ни о чем не позаботилась и ничего никому не завещала.».

Кстати, о том, что она двоюродная племянница Анны Ахматовой по материнской линии, Алексеева почти никому не говорила.

Вся жизнь прошла, как на вокзале
Толпа, сквозняк, нечистый пол.
А тот состав, что поджидали,
Так никогда и не пришел.

Уже крошиться стали шпалы,
Покрылись ржавчиной пути, –
Но я не ухожу с вокзала,
Мне больше некуда идти.

В углу скамьи под расписаньем,
Просроченным который год,
Я в безнадежном ожиданьи
Грызу последний бутерброд.