МАЯК И ПАРОХОД

 Разговор на одесском рейде десантных судов: «Советский Дагестан» и «Красная Абхазия»

Перья-облака,

                      закат расканарейте!

Опускайся,

               южной ночи гнет!

Пара

            пароходов

                               говорит на рейде:

то один моргнет,

                   а то

                      другой моргнет.

Что сигналят?

                Напрягаю я

                               морщины лба.

Красный раз...

                               угаснет,

                                        и зеленый...

Может быть,

               любовная мольба.

Может быть,

             ревнует разозленный.

Может, просит:

              – «Красная Абхазия»!

Говорит

              «Советский Дагестан».

Я устал,

                  один по морю лазая,

Подойди сюда        

                              и рядом стань.–

Но в ответ

                 коварная

                                   она:

–  Как-нибудь

                       один

                           живи и грейся.

Я

          теперь

                     по мачты влюблена

в серый «Коминтерн»,

                            трехтрубный крейсер.

 – Все вы,

                 бабы,

                             трясогузки и канальи...

Что ей крейсер,

                   дылда и пачкун? –

Поскулил

                    и снова засигналил:

– Кто-нибудь,

                            пришлите табачку!..

Скучно здесь,

                   нехорошо

                                         и мокро.

Здесь

                от скуки

                           отсыреет и броня... –

Дремлет мир,

                           на Черноморский округ

синь-слезищу

                          морем оброня.

(1926)

Чем это интересно

Прежде всего, перед нами одно из лучших лирических стихотворений Маяковского, чистейшей лирики чистейший образец. Главным свидетельством этой чистоты служит рождение сюжетно-эмоционального движения и финального взлета буквально из ничего – из голого риторического наката. Если разбирать текст с элементарной редакторской точки зрения, то вопросов возникает множество. Для начала, вместо того чтобы попусту морщить лоб, лирический герой мог бы поинтересоваться, что это за огни такие, красный и зеленый. Потому что это всего лишь навигационные огни, как габариты на машинах: красный огонь – левый борт, зеленый – правый. Так что на деле там мог быть только один пароход. Под гнетом южной ночи несложно ошибиться. Прочитать названия в темноте – еще более затруднительно, чем разглядеть силуэты. Стало быть, они пришли из какой-то затекстовой реальности – вспомнились по случаю. Наконец, непонятно, зачем квалифицировать суда именно как десантные: эта их природа не только никак не проявляется в тексте, но даже вступает в противоречие с жалобой «Советского Дагестана», который устал лазать по морю один. Вообще-то десантные суда поодиночке ходят редко, особенно во время боевых операций.

Но в том-то все и дело, что лирическое движение возникает не из конкретной фактуры, а из чистой потенциальности, из динамики анафорического повтора «может быть». Сходным образом строится и знаменитое «Послушайте!», где вначале тоже всего лишь предположения в форме риторического вопроса: «Если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?» Заканчивается все, однако, даже не оправданием чьей-то прихоти, а утверждением ее безусловной правомочности, манифестом долженствования: «Значит – это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда». 

Так и здесь. Из набора произвольных предположений рождается любовная коллизия, вполне стандартная, чтобы не сказать – убогая, на уровне товарищей матросов. Едва возникнув, эта коллизия рассыпается табачком, сыростью и скукой. И вот, совершенно непостижимым образом, все эти домыслы и житейская чепуха в финале вдруг разом выталкивают стихи на новый уровень: «божественная высь, божественная грусть», если вспомнить строки Марины Цветаевой о Константине Батюшкове («Я берег покидал туманный Альбиона…»). Ее произведение, кстати, заканчивается семикратным (!) повтором призыва «плачь». Маяковскому хватило одной сини-слезищи – и в самом деле сразу хочется плакать.

Интересно, что реальная, автобиографическая основа у этих стихов Маяковского все-таки есть. В конце июня 1926 году он выступал с гастролями в Одессе, видел крейсер «Коминтерн» на рейде, в самом деле трехтрубный, слышал гудки «Советского Дагестана». Выражение «втюриться по самые мачты» он тоже взял из жизни. Поэт познакомился в Одессе со студенткой Инархоза (Института народного хозяйства) и любительницей стихов Евгенией Хин. Он читал ей ночью в порту. Заходил вместе с ней на пароходы. Говорил с матросами. И как-то раз действительно подслушал эту реплику: «Ты теперь на Павку не надейся. Он по мачты втюрился». 

О своих встречах с поэтом Евгения Хин оставила прекрасные воспоминания, которые так и назвала: «Разговор на одесском рейде». В них много замечательных подробностей, которые не нашли отражения в стихах Маяковского; например, как он боролся с судовым медвежонком, скармливал ему конфеты. Но конечно, тайны превращения гнета южной ночи в нежнейшую мировую дрему и прелести этого «синь-слезищу морем оброня» они не объяснят, хотя Хин и присматривается постоянно к тому, как работает поэт. 

Диалог «Советского Дагестана» и «Красной Абхазии» интересен еще и тем, что это итоговое пароходное стихотворение Маяковского. Тут слышатся отзвуки раннего «Порта» и «Военно-морской любви»; товарища «Теодора Нетте» поэт также впервые повстречал в одесском порту, а Хин в ту самую ночь, среди прочего, читал стихотворение из американского цикла «Мелкая философия на глубоких местах», написанное уже прямо на пароходе.

Пожалуй, у человека с фамилией Маяковский не могло не быть особого отношения к этим созданиями. Недаром он поставил их в один ряд со строчками и другими долгими делами. Вот только его строчки оказались все-таки  долговечнее пароходов. 

Справка об авторе

Владимир Маяковский (1893 – 1930) – один из крупнейших русских поэтов ХХ века, реформатор стиха, виртуоз рифмы. Проявил себя также как художник, драматург, киноактер. В статье «В сторону Маяковского» из программной книги «Расставание с Нарциссом» (М.: НЛО, 2011) критик Александр Гольдштейн написал еще об одной важной и совершенно уникальной особенности поэта: он воплотил в себе Революцию и в этом смысле «сам стал действительностью». «Уничтожение мира социального творчества, отозвавшееся ползучей капитуляцией левого искусства, побудило Маяковского отважиться на беспрецедентную акцию, значение которой не расшифровано до сих пор: он в одиночку, силами своего слова… воссоздал Революцию в ее… рвении, в несгораемой экспансии ее существования». Непосильность возложенной на себя задачи и привела поэта к гибели.