Михаил Светлов: Гренада моя

Гренада

Чем это интересно

«Гренаду» Михаил Светлов, написал, можно сказать, в шутку, на спор. Леопольд Авербах (глава и идеолог Ассоциации пролетарских писателей) считал, что в пролетарской поэзии не может быть романтики. 23-летний уроженец Екатеринослава, участник гражданской войны Мотл Аронович Шейнкман (настоящее имя Светлова) считал иначе. Назло Авербаху он решил написать нечто иностранно-романтическое.

Однажды майским вечером Светлов увидел вывеску гостиницы «Гренада». Дело было в Москве. Светлов вспоминал: «У меня появилась шальная мысль — дай-ка я напишу какую-нибудь серенаду! Но в трамвае по дороге домой я пожалел истратить такое редкое слово на пустяки. Подходя к дому, я начал напевать: «Гренада, Гренада...» Кто может так напевать? Не испанец же? Это было бы слишком примитивно. Тогда кто же? Когда я открыл дверь, я уже знал, кто так будет петь. Да, конечно же, мой родной украинский хлопец».

В результате получилась пародия (или стилизация, кому как больше нравится) на известную в те годы солдатскую песню.

Прощайте, родные,
Прощайте, друзья,
Прощай, дорогая
Невеста моя.

В пользу пародийной версии говорит и размер «Гренады» - амфибрахий. Традицию переводить немецких романтиков четырехстопным амфибрахием с мужскими рифмами заложил еще Василий Жуковский.

В 1926 году современники увидели связь «Гренады» с немецкой романтической традицией. В пародии «Лирический сон» (1929)поэт Александр Архангельский написал:

Да, Гейне воскликнул: 
«Товарищ Светлов! 
Не надо, не надо, 
Не надо стихов!»

Светлова в те годы увлекался немецким романтиком, и об этом увлечении было известно коллегам. Маяковский писал: «Одного называют красным Байроном, / другого — самым красным Гейнем». Красный Байрон – это Иосиф Уткин.

Темой стихотворения стала идея Троцкого о перманентной революции: за социализм надо бороться постоянно, делая для этого каждодневные усилия. Максимальная программа –  европейская революция.

Была ли для Светлова «Гренада» халтурой? Поначалу – да. В том же 1926 году он написал стихотворение «Клопы». Вот его фрагмент.

Ты быстро шагаешь. Москва пред тобой 
Осенними тучами дышит. 
Но вот и редакция. Наперебой 
Поэты читают и пишут. 

Что, дескать, кто умер, заменим того, 
Напрасно, мол, тучи нависли, 
Что близко рабочее торжество... 
Какие богатые мысли! 

Оставив невыгодность прочих дорог, 
На светлом пути коммунизма 
Они получают копейку за вздох 
И рубль за строку оптимизма... 

Пробившись сквозь дебри поэтов, вдвоем 
Мы перед редактором стынем. 
Ты сразу: «Стихотворенье мое 
Годится к восьмой годовщине». 

Но сзади тебя оборвали тотчас: 
«Куда вы! Стихи наши лучше! 
Они приготавливаются у нас 
На всякий торжественный случай. 

Красная Армия за восемь лет 
Нагнала на нас вдохновенье... 
Да здравствует Либкнехт, и Губпрофсовет, 
И прочие учрежденья! 

«Гренада» должна была поправить материальное положение Светлова. Он вспоминал: «Стихотворение, скажу прямо, мне очень понравилось. Я с пылу, с жару побежал в «Красную новь». В приёмной у редактора я застал Есенина и Багрицкого. С Есениным я не был коротко знаком, но Багрицкому я тотчас же протянул стихи и жадно глядел на него, ожидая восторга. Но восторга не было. «Ничего!» — сказал он. Редактора «Гренада» также не потрясла: «Хорошо. Я их, может быть, напечатаю в августе». А был май, и у меня не было ни копейки. И я, как борзая, помчался по редакциям. Везде одно и то же... Я отправился к Иосифу Уткину. Он тогда заведовал «Литературной страницей» в «Комсомольской правде». Он тоже сказал: «Ничего!», но стихи напечатал»...
 
Но каковы бы ни были побудительные мотивы для написания «Гренады», стихотворение получилось. И по форме и по содержанию. Романтическая история странного парнишки, покинувшем хату, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать, попала, как бы сейчас сказали, в струю. Маяковский читал Гренаду на своих вечерах, а Марина Цветаева писала Борису Пастернаку: «Передай Светлову, что его Гренада — мой любимый — чуть не сказала: мой лучший — стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори, — пусть Есенину мирно спится».
 
Гражданская война в Испании, а затем Великая Отечественная дважды актуализировали «Гренаду». Стихотворение вошло в историю русской поэзии, было разобрано (и разбирается до сих пор) на цитаты.

Кстати, троцкистские мотивы не случайны в творчестве Светлова. Согласно документам НКВД, поэт поддерживал «левую (троцкистскую) оппозицию». Вместе с поэтами Михаилом Голодным и Иосифом Уткиным он издавал нелегальную оппозиционную газету «Коммунист». В 1927—1928 годах, по данным НКВД, Светлов вместе с Голодным устраивал в Харькове поэтические вечера, сбор с которых шёл на нужды оппозиционного нелегального Красного креста, и в дальнейшем оказывал материальную поддержку семьям арестованных оппозиционеров.

Есть в творчестве Светлова и такое - шуточное - стихотворение о призраке коммунизма.

Призрак бродит по Европе,
Он заходит в каждый дом,
Он толкает,
Он торопит:
«Просыпайся! Встань! Идем!»

По Европе призрак бродит,
По заброшенным путям,
Он приходит,
Он уходит,
Он бредет по деревням.

Ветер бьется под кудлатой,
Под астральной бородой,
Пахнет ландышем и мятой,
Дышит классовой борьбой.

По Европе бродит призрак,
Что–то в бороду ворчит,
Он к романтикам капризным,
Как хозяйственник, стучит.

Он идет сквозь лес дремучий
И бормочет все одно:
«Мчатся тучи, вьются тучи,
Петушок пропел давно!»

Соучастник, соглядатай —
Ночь безумеет сама,
Он при Энгельсе когда–то,
Он давно сошел с ума.

Он давно в дорогу вышел,
И звучит, как торжество,
И звучит, как разум высший,
Сумасшествие его.

1929

Остается только удивляться, как Светлов с его взглядами не отправился в концлагерь, не был расстрелян и умер в своей постели (28 сентября 1964 года). И ни на кого не донес.

Варлам Шаламов вспоминал:

«Светлов встал, протягивая мне руку:
— Подождите. Я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донёс, ни на кого ничего не написал.
Я подумал, что для тех лет это немалая заслуга — потрудней, пожалуй, чем написать «Гренаду».

Борис Слуцкий написал о Светлове:

…Когда его выносили из Клуба
писателей, где он проводил полсуток,
все то, что тогда говорилось, казалось глупо,
все повторяли обрывки светловских шуток.
Он был острословьем самой серьезной эпохи,
был шуткой тех, кому не до шуток было.
В нем заострялось время, с которым шутки
плохи, в нем накалялось время
до самого светлого пыла.