Николай Олейников: я муху безумно любил!

Муха

Я муху безумно любил!

Давно это было, друзья,

Когда еще молод я был,

Когда еще молод был я.

Бывало, возьмешь микроскоп,

На муху направишь его –

На щечки, на глазки, на лоб,

Потом на себя самого.

И видишь, что я и она,

Что мы дополняем друг друга,

Что тоже в меня влюблена

Моя дорогая подруга.

Кружилась она надо мной,

Стучала и билась в стекло,

Я с ней целовался порой,

И время для нас незаметно текло.

Но годы прошли, и ко мне

Болезни сошлися толпой –

В коленках, ушах и спине

Стреляют одна за другой.

И я уже больше не тот,

И нет моей мухи давно.

Она не жужжит, не поет,

Она не стучится в окно.

Забытые чувства теснятся в груди,

И сердце мне гложет змея,

И нет ничего впереди...

О муха! О птичка моя!

(1934)

Чем это интересно

В декабре 1931 года Хармс и Введенский были арестованы по обвинению в участии в «антисоветской группе писателей в бывшем детском отделе ЛЕНОТГИЗа». Группу обвиняли, в том что они «методами литературного творчества борются с советской властью – путем протаскивания в печать литературных произведений для детей, содержащих контрреволюционные идеи и установки, путем создания и нелегального распространения не предназначенных для печати литературных произведений для взрослых, путем использования "заумного" творчества для маскировки и зашифровывания контрреволюционного содержания литературного творчества группы...»

Хармс и Введенский согласились с предъявленными обвинениями.

Хармса приговорили к трём годам концлагерей. Благодаря хлопотам отца-народовольца, приговор заменили высылкой в Курск, где уже находился высланный Александр Введенский.

Историки литературы до сих пор недоумевают, почему Олейников остался на свободе: его имя присутствует во многих протоколах допросов. Но, видимо, его час еще не пробил. Олейников даже попытался было «легализовать» свое «взрослое» творчество, мол, вот вам недетские стихи, ничего не протаскиваю, взрослые поймут, что я имею в виду. В 1934 ему удалось пристроить три своих стихотворения в столичный журнал «30 дней», среди них была и «Муха». 

«Муха» вызвала особый гнев властей. «Взрослые» все поняли, все что нужно в стихотворении увидели. Ну, или увидели то, что им хотелось: принципиальной разницы между мухами и людьми нет. Они это и так знали. 

Публикация сразу же была опознана как диверсия. В «Литературной газете» появилась статья «Поэт и муха» (10 декабря 1934 года). 

Олейникову пришлось объясняться на партсобрании. Он, в отличие от не имеющих постоянной работы беспартийных обэриутов, – коммунист, редактор детских журналов «Чиж» и «Ёж», по большому счету, он вписан в систему.

На первом собрании Олейников не согласился с предъявленными ему обвинениями; было назначено второе собрание.

«Внимательно обдумав свое выступление на последнем писательском партийном собрании, я пришел к выводу, что мое поведение на этом собрании заслуживает самого решительного осуждения. Я до сих пор не могу понять, каким образом я, член партии с 15-летним стажем, мог докатиться до тех высказываний, какие имели место в моем выступлении.

В первый момент я никак не мог согласиться, что мои стихи благодаря своей двусмысленности могут играть на руку людям враждебно настроенным по отношению к нам. Мне казалось, что поскольку стихи мои известны целому ряду крупных партийцев и некоторым ответственным работникам НКВД – постольку ничего предосудительного они в себе не заключают. Почти все без исключения ленинградские писатели-коммунисты знали мои стихи. Вплоть до последнего партсобрания никто из них не указал мне на недопустимость произведений подобного рода. 

Уже с первых шагов в этом направлении я должен был остановиться и понять, в какую тину засасывает меня моя юродствующая юмористика. Но я ничего не замечал. Ни разу никем не одернутый как следует, я продолжал пребывать в убеждении, что мои стихи могут принести какую-то пользу, что они действительно высмеивают литературный эстетизм, мещанство, глупость, идеалистическое копание в мелочах, упадочничество, пошлость, обжорство, замогильную тематику, беспредметный скептицизм и т.п.

Суровая и беспощадная критика не сразу была осознана и понята мною. Мне становится страшно при мысли, что я навсегда буду лишен возможности быть в первых рядах строителей социализма...»

Как-то так. Трудно понять, всерьез все это сказано или тоже «юродствующая юмористика».

Справка об авторе

В юности Николай Макарович хотел стать педагогом. Закончив Каменское окружное училище, в 1916 году он поступил в Каменскую учительскую семинарию. Обучение прервала революция. Когда гражданская война закончилась, Олейников отнес документы в Ростовский педагогический техникум. Вступил в партию.

Из «Выписки из протокола № 9 заседания комиссии по проверке нерабочего состава РКП(б) ячейки № 9 при редакции газ. "Молот" Ленрайона, гор. Ростова н/Д. 15 июня 1925 г.»:

«Слушали: дело члена ВКП с июня 1920 года, билет № тов. Олейникова Николая Макарьевича. Родился в 1898 году в Донской области (в станице Каменской. – С.М.). Отец служащий. Сам тоже служащий. Образование среднее – окончил реальное училище. Во время гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца. Служил в Красной армии, с конца 1919 года по 1920 год. В Профсоюзе с 1920 года. В партии с 1920 года. Сейчас зав. отделом «Партийная жизнь» ред. газеты "Молот". Постановили: Считать проверенным. Политически развит удовлетворительно. Предложить знания углубить».

Кстати, про убийство отца в других автобиографиях Олейников не упоминает. Убил ли отца Макар Свирепый (под таким псевдонимом Олейников выступал в детских журналах) на самом деле или это было символическое убийство, неизвестно.

В 1925 году Николай Олейников получил направление на работу в газету «Ленинградская правда». Лидия Гинзбург писала: «Он показывал мне официальную справку, с которой приехал в Петроград. Справка эта, выданная его родным сельсоветом, гласила: "Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию Художеств". Печать и подпись. Олейников вытребовал эту справку в сельсовете, уверив председателя, что в Академию Художеств принимают только красивых. Председатель посмотрел на него и выдал справку».

В 1928 году Олейников организовал в Ленинграде издание детского журнала «Еж» и стал его редактором. С «Лучшим в мире журналом для детей» (рекламный слоган) сотрудничали Корней Чуковский, Самуил Маршак, Борис Житков, Виталий Бианки, Михаил Пришвин, Евгений Шварц, Ираклий Андроников и обэриуты – Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Александр Введенский.

С 1930 года по инициативе Олейникова начинает выходить еще одно издание для детей – «Чиж». «Чрезвычайно Интересный Журнал» – так расшифровывалось это название.

Олейников был арестован 3 июля 1937 года в Ленинграде. На рассвете за ним пришли сотрудники НКВД. В издательстве сразу же была выпущена стенгазета, именовавшая Олейникова «врагом народа». Газета разоблачала деятельность «контрреволюционной вредительской шайки врагов народа, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе».

24 ноября 1937 года Н.М. Олейников был расстрелян в числе 50-ти «японских шпионов», вместе с писателями Сергеем Безбородовым, Абрамом Серебрянниковым, Вольфом Эрлихом. 24 ноября 1937 год в Ленинграде расстреляли 719 человек. Их приговорили к высшей мере наказания по пяти протоколам особой тройки УНКВД ЛО (219 человек), трем спискам «польских шпионов» (254 человека), одному списку «немецких шпионов» (97 человек), одному списку «эстонских шпионов» (99 человек), одному списку «японских шпионов» (50 человек).