Николай Оцуп: молодость, а страшно поневоле

Буря мглою

Мчатся тучи… Пролетают годы,
Пролетают и свистят в ушах.
Снова то за ветром непогоды…
Буря мглою… Снова мы впотьмах.

И не домового ли хоронят?
Ведьму ль замуж?.. В жалобе стихий,
Как в метели, пушкинское тонет…
Буря… Кони стали… Гоголь… Вий…

Мчатся бесы… Бесы… Верховенский…
Федька Каторжный… Топор. Петля.
Кто-то где-то про Собор вселенский,
Про Мессию… И поля, поля.

Молодость, а страшно поневоле…
Прокламации, нагайка, кнут…
За мечтами о земле и воле
Ночь. Ужасен там и краток суд…

Лучше спать тяжелым сном медведя,
Спать и спать… Обломов, Домострой,
И цыганка, и Протасов Федя,
Добрый, ласковый… но труп живой.

Мчатся бесы, искрами мелькая,
Вьюга, кони дышат тяжело…
Но Волконская и Трубецкая –
И уже от сердца отлегло.

И такое же, как те, в кибитке,
Чудное лицо… Опять она:
Сонечка на улице в накидке…
Мармеладов… Страшная страна.

Буря мглою… Стелется и свищет,
И Хома над Гробом… Страшный час.
Может быть, она и нас отыщет,
Уничтожит каждого из нас.

Панночка прелестная из гроба
Смотрит… Буря мглою… Мелом круг…
Поднимите веки мне!.. и в оба
На меня и палец… ах! И вдруг

Буря мглою небо застилает:
Свет с Востока!.. Будет вам уже
Свет, когда рванет и запылает
Рядом – на восточном рубеже.

Буря мглою… Варвары под Римом.
Под ударом Лондон и Париж.
Расставаясь с невосстановимым,
Ты уже на Западе горишь.

Ты горишь, как мы, как наше пламя,
Потому что ты жива всегда.
Буря мглою… но за облаками –
Ты как неподвижная звезда.

Нет, не с Запада и не с Востока
Эти незакатные лучи,
Этих глаз огромных поволока,
Этот лоб над пламенем свечи.

Маленькое пламя задувая,
Буря мглою… Только над звездой
Там, за вихрем, вечная, живая –
Божья Мать и рядом ангел мой.

(1940-е гг.)

Чем это интересно

Оцуп – поэт вполне традиционный, ученик Иннокентия Анненского, Николая Гумилева и Александра Блока. Стихотворение написано в страшные годы Второй мировой. А между тем перед нами образец безусловно центонного текста: здесь легко различимы Пушкин, Гоголь, Достоевский, Некрасов, Толстой, отчасти Фет, Владимир Соловьев. Это неожиданно. Нечто подобное в русской поэзии станет нормой только в конце ХХ века.

Конечно, сам по себе центон – то есть стихотворение, целиком составленное из строк других стихотворений – жанр очень древний: греки собирали центоны из гекзаметров Гомера, римляне – из строчек Вергилия. Но изначально это было игрой и именно как игра возродилось после долгого забвения в постмодернизме. Автору, между тем, явно было не до шуток. Он воевал. Сидел как антифашист в итальянской тюрьме, бежал из нее, потом, в 1942-м, – из концлагеря, куда был отправлен за побег из тюрьмы. До освобождении Франции (куда уехал еще в 1920-е годы) сражался в рядах Сопротивления. И тем не менее перед нами именно центонный текст, густо замешанный на цитатах, хотя и не собранный из них целиком и вроде бы по природе своей подразумевающий иронию и отстраненность.

У Оцупа ничего подобного нет. Каскады цитат нужны здесь не для того, чтобы от них дистанцироваться, а ровно наоборот, в качестве неба общих звезд, пусть и печальных – страшная страна Россия, ничего не поделаешь. Да и потом, даже как игра центон возможен, только если это небо общих звезд реально существует, так что поэт, безусловно, уточняет игровую память жанра.

Интересно, что цитата из Пушкина, вынесенная в название, от частого повторения совершенно теряет смысл, срастаясь в какое-то «бурямглою». Но этим она не развенчивается, а опять-таки, ровно наоборот – превращается в главное заклинание, в некий центральный «мутабор» текста, на котором держится уже не только он сам, но и вообще вся Вселенная, и даже то, что выше.

Стихотворение заканчивается местоимением «мой», хотя до этого здесь присутствовало только лирическое «мы». Почему? Потому ли, что небо общих звезд в России в самом деле беспросветно и надо пробиваться к чему-то личному, интимно своему? Или это оттого, что посреди вселенской «буримглою» рассчитывать можно лишь на персонального ангела-хранителя? Вот только кто он?

Понятно, что точного ответа здесь быть не может. Но есть подозрение, что таким ангелом вполне может оказаться сама поэзия. Занятие это бессмысленное, прямо как «бурямглою». Лирическое «мы» Оцупа уже лет двадцать как сообразило, что объяснений для путей поэзии не найти.


Но, поняв безнадежность усилий,
Отчего же себя и потом
Бесполезному мы посвятили,
Не ища оправданья ни в чем?

(«Мы поэзии верим вначале...», 1918 – 1923)


Тут уже разобраться может только лирическое «я», потому что это бесполезное и есть его личный ангел-хранитель, при всем уважении к Той, вечно живой, над звездой, со свечой.

В любом случае они рядом.

Справка об авторе

Николай Авдеевич Оцуп (1894–1958) родился в Царском Селе в семье придворного фотографа. Закончил Царскосельскую гимназию. Работал репетитором у родственников Иннокентия Анненского, где многое узнал и о самом поэте, и о его интересе к Гумилеву, кстати, тоже выпускнику Царскосельской гимназии. Позднее Оцуп познакомился с Гумилевым лично. Вместе с ним в 1919 году он сумел возродить «Цех поэтов», в издательстве которого выпустил свой первый сборник стихов «Град» (1921), а затем, уже в эмиграции, помогал в переиздании трех альманахов «Цеха...» и в выпуске нового, четвертого. Был также знаком с Александром Блоком и даже, как сам потом сам напишет, «Блока гроб я подпирал плечом...». Влияние этих трех авторов определило творческую манеру Оцупа.

Заложив гимназическую золотую медаль, он уехал учиться в Париж. В пореволюционной России работал под началом Максима Горького в издательстве «Всемирная литература». В 1920 г. был расстрелян брат Оцупа Павел, в 1921-м – Гумилев, главный кумир и учитель, о снятии обвинения с которого ученик ходил хлопотать в ЧК. Не помогло. После этих событий Оцуп навсегда покинул Россию: сначала уехал в Берлин, потом перебрался в Париж. В 1930-м основал журнал «Числа», где и опубликовал программную статью под названием «Серебряный век» (1933, №7/8).

После войны преподавал в парижской Высшей педагогической школе («Эколь Нормаль»). Там он защитил диссертацию по творчеству Гумилева.

Главной поэтической работой Оцупа стал «Дневник в стихах» (1950) объемом в 12 000 строк.

Поэт умер от разрыва сердца в 1958 году.

Интересно, что фамилию Оцуп (ударение допустимо на обе гласные) многие в советской России воспринимали как аббревиатуру. Корней Чуковский, зная талант Николая Авдеевича привозить с собой из поездок разные ценные продукты, расшифровал ее как Общество Целесообразного Употребления Пищи. Сегодня напрашивается скорее Объединенный Центр Управления Полетами. Ну или Управления Превращениями, если все-таки не забывать про наш «мутабор».