ОЛЕГ ГРИГОРЬЕВ: ФИЛОСОФИЯ НА ПУАНТАХ

Моряк

Молодой моряк в матроске
Вышел к берегу реки.
Снял матроску по-матросски,
Снял морские башмаки,
По-матросски раздевался,
По-матросски он чихнул,
По-матросски разбежался
И солдатиком нырнул.

Чем это интересно

Юмористические миниатюры в стихах обычно этим и интересны – финальным пуантом, опрокидывающим читательские ожидания. Такое опрокидывание смешно уже само по себе и работает безотказно, как оплеухи, пинки под зад и падения в немом кино. С другой стороны, оно может быть и трагично, потому что реальная жизнь тоже во многом состоит из обманутых ожиданий. Для настоящего мастера, однако, мало и пуанта, и соединения в нем трагического и смешного. Самое интересное – прорыв к новому смыслу, а еще лучше – к множеству смыслов. Именно это и происходит в финале «Моряка».

Григорьев – настоящий виртуоз по части пуантов. Его ходы бесконечно разнообразны: от комбинаций противоположностей вроде хрестоматийного «Копали яму глубоченную, / Получили гору высоченную» до тавтологического самоотрицания приема, которое обманывает читательские ожидания от противного, да еще и в открытую заметает следы. Вот пример:

Тезки

Сергей и Сергей – тезки –
Строгали рубанком доски.
Смастерили качели,
Качались четыре недели.
Так они укачались,
Что, когда распрощались,
Сергей пошел в дом к Сергею,
А Сергей – в дом к Сергею.

Ясно, что здесь опрокидывание ожиданий опрокидывает уже самое себя, поскольку одурь обоих Сергеев не станет менее убедительной, если допустить, что они все-таки не перепутали дома (это как раз ожидаемо), а наоборот, вернулись каждый к себе, просто на чистом автопилоте. Более того, пытаясь выбрать между двумя совершенно равноправными допущениями, читатель сам словно бы усаживается на качели и тоже доходит до одури. Так чисто формальная путаница становится, словно бы в насмешку, инструментом классического мимесиса и эмоциональной сопричастности героям.

«Моряк» еще интереснее: это зрелая философская поэзия, без всяких скидок и оговорок, что, мол, написано для детей и к условно взрослым стихам поэта не относится (см., например, раздел «Стихи из взрослой жизни» в кн. Олег Григорьев. Птица в клетке. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2005). Это произведение можно трактовать сразу и как иллюстрацию, и как насмешку над законом о переходе количества в качество и обратно, сформулированным Фридрихом Энгельсом и хорошо знакомым в СССР каждому хоть сколько-нибудь образованному человеку. Стихи построены на количественном нагнетании отличительных признаков моряка и их радикальном переходе в противоположное, сухопутное качество, причем как раз в момент соединения героя с родной для него с водной стихией.

Возможна и другая трактовка. Нельзя не заметить, что качеством «матросскости» в стихах наделены не только элементы униформы, что естественно, но и действия, которые едва ли могут нести на себе печать какой бы то ни было профессии. Опиши поэт характерную для героя морскую походку вразвалочку, это было бы нормально и ожидаемо. Но что значит по-матросски раздеваться или чихать? Или разбегаться перед прыжком? Тут уже явно сквозит насмешка, например, над слишком горячей приверженностью морячка своему амплуа: профессиональный актер сказал бы, что паренек «зазернился в образе».

С философско-эстетической точки зрения речь и вовсе может идти о критике реализма с его концепцией типов, в каждом из которых его центральное качество определяет собой все периферийные: если ты моряк, то даже чихать обязан по-матросски. Философ, теоретик и историк искусства Михаил Ямпольский в недавней книге «Ловушка для льва. Модернистская форма как способ мышления без "больших идей"» (СПб.: Сеанс, 2020) убедительно показал, что такой реализм в итоге оборачивается подменой реальности абстракциями: «Проблема реализма заключается в том, что установка на максимально пристальное изучение реальности здесь очень быстро переходит в установку на прозрение в этой реальности неких сущностей и универсалий, которые, по существу, отменяют эту реальность, делая ее ненужной» (с. 52). Олег Григорьев, напротив, делает ненужным саму установку, демонстрируя, насколько она далека даже от той реальности, к которой привязывает свои типы. У моряка все моряцкое, и делает он все как моряк, но ровно до тех пор, пока не происходит контакт с родной стихией. Это ли не абсурд?

Здесь можно было бы добавить, что Григорьев был классическим советским люмпен-интеллигентом, для которого презрение к большим идеям нормально, но это снова означало бы разговор о типах. Пусть «Моряк» и философское произведение, но написан все-таки поэтом, а не идеологом. И самое прекрасное в этом стихотворении то, что именно его форма становится инструментом мышления и производства смыслов. И потом, если отвлечься от философии, можно просто порадоваться причудам языка: вот ведь, оказывается, и моряки тоже ныряют солдатиком.

Справка об авторе

Олег Григорьев (1943 – 1992) родился в Вологодской области в эвакуации. Мать работал фармацевтом. В 1946 году она рассталась с мужем и вместе с двумя сыновьями переехала в Ленинград. В 1956-м Олег поступил в Среднюю художественную школу (СХШ) при Академии художеств. Вместе с ним там учился будущий скульптор Михаил Шемякин. В 1960 году обоих выгнали за формализм. Как писал поэт и переводчик Михаил Яснов, Григорьеву на самом деле просто было скучно «целый семестр рисовать поставленные для натуры ведро и веник».

А еще Олег был насмешлив, мог в качестве школьного сочинения сдать собственную поэму под названием «Евгений Онегин на целине» (Олег Григорьев. Птица в клетке. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2005. С. 7–8). Всерьез литературным творчеством Григорьев занялся после школы, а на жизнь зарабатывал традиционными для люмпен-интеллигентов той эпохи профессиями: сторож, кочегар, почтальон, разнорабочий.

Культовое стихотворение про электрика Петрова, который намотал на шею провод, принято датировать 1961 годом (Яснов считал, что оно написано двумя годами ранее, когда автору было 16 лет). Это стихотворение положило начало детскому черному фольклору и многочисленным садистским стихотворения поэта в более поздние годы.

В 1971 году вышла первая книга Григорьева «Чудаки», и в том же году он был арестован и сослан за тунеядство на свою родину, в Вологодскую область, где трудился на стройке. После возвращения вернулся к литературе, активно печатался в детских журналах. Первая «взрослая» публикация состоялась в парижском альманахе «Аполлон-77», который издавал Михаил Шемякин.

Новая книга, «Витамин роста», вышла в 1981 году. Уже по произведениям из «Чудаков» были сделаны отдельные выпуски детского киножурнала «Ералаш». «Витамин роста» стал основой одноименных оперы (композитор Л. Десятников, 1985) и мультфильма (реж. В. Кафанов, 1988). Но сразу по выходе книга подверглась сокрушительной критике за будто бы недопустимые в литературе для детей абсурд и черный юмор. Это привело к тому, что на несколько лет стихи Григорьева исчезли из журналов.

Третья книга, «Говорящий ворон», вышла в 1989 году, и опять, как в 1971-м, поэт был арестован, на сей раз за дебош и сопротивление милиции. Несколько месяцев провел в Крестах, но благодаря заступничеству Союза писателей срок получил условный. К этому времени Григорьев сделался уже широко признанным поэтом, однако из-за склонности к выпивке и болезней всерьез работать уже не мог: сдавал квартиру, а сам жил в известном артистическом сквоте на Пушкинской, 10 (ныне арт-центр с тем же названием). За полгода до смерти был принят в Союз писателей. Похоронен на Волковском кладбище.