Ольга Берггольц: нет, судьба меня не обижала
113-ю годовщину со дня рождения Ольги Берггольц Prosodia отмечает ее автобиографическим стихотворением.
Нет, судьба меня не обижала,
Щедро выдавала, что могла:
И в тюрьму ежовскую сажала,
И в психиатричку привела.
Провела меня через блокаду,
По смертям любимейших вела,
И мою последнюю отраду —
Радость материнства отняла.
Одарила всенародной славой, —
Вот чего, пожалуй, не отнять.
Ревности горючею отравой,
Сердцем, не умеющим солгать.
В скудости судьбу я упрекнуть не смею,
Только у людей бы на виду
Мне б стихами рассчитаться с нею,
Но и тут схитрила: не дадут.
1960
Популярность пришла к Ольге Берггольц в годы ленинградской блокады. С августа 1941 года она работала на радио.
Я хочу говорить с тобою
о тяжелой нашей вине,
так, чтоб больше не знать покоя
ни тебе, товарищ, ни мне.
…
Чтобы стыдно было и больно,
чтоб забыть о себе,— пока
плачет русская девушка Ольга
у германского кулака.
20 сентября 1942
С такими призывами, а также со словами утешения и поддержки Ольга почти ежедневно обращалась к жителям города и солдатам Ленинградского фронта. Ее «терапевтические» беседы, в которых стихи сочетались с бытовыми зарисовками, принесли поэтессе всенародную известность.
Берггольц писала в мае 1942 года: «Какая-то страшная пожилая женщина говорила мне: «Знаете, когда заедает обывательщина, когда чувствуешь, что теряешь человеческое достоинство, на помощь приходят ваши стихи. Они были для меня как-то всегда вовремя. В декабре, когда у меня умирал муж, и, знаете, спичек, спичек не было, а коптилка все время гасла, и надо было подталкивать фитиль, а он падал в баночку и гас, и я кормила мужа, а ложку-то куда-то в нос ему сую — это ужас, — и вдруг мы слышим ваши стихи. И знаете — легче нам стало. Спокойней как-то. Величественнее…»
К началу войны у Берггольц было уже полтора десятка книг – в основном детских, проза и стихи.
К 1941 году судьба уже «выдала», Ольге «что смогла».
Например, детство в приюте. Бабка по отцу не пустила её в дом как «зачатую во грехе» - военный хирург Фёдор Берггольц (1885—1948) и дочь рязанского мещанина Мария Грустилина обвенчались за несколько месяцев до рождения Ольги.
К 1941 году Ольга потеряла двух дочерей. В 1936 году в возрасте 7 лет умерла Ирина, дочь от первого брака (с поэтом Борисом Корниловым). В 1933 году умерла Майя – дочь от второго брака (с литературоведом Николаем Молчановым).
В 1937 году Берггольц исключили из Союза писателей по делу видного рапповского критика Леопольда Авербаха, с которым у нее был роман. Авербах был близким родственником наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды. Ягоду расстреляли, заодно решили избавиться и от его родственников.
После допроса, будучи на большом сроке беременности, поэтесса попала в больницу, и потеряла ребёнка.
В декабре 1938 года друг семьи писатель Леонид Дьяконов на допросе под пытками оговорил Берггольц. Сам Дьяконов после допросов был помещён в психиатрическую больницу — из тюрьмы он вышел инвалидом.
«В одной из маленьких комнат ее квартиры мы в течение нескольких дней обсуждали план покушения на Жданова… На первомайском параде 1937 г. мы готовили два теракта. По одному из них предполагалось произвести выстрел по трибуне из танка. Это дело, как сообщила мне Бергольц, было задумано военной террористической группой, но не состоялось из-за внезапного заболевания надежного танкиста».
После побоев и пыток Ольга прямо в тюрьме родила мёртвого ребёнка.
В 1938 году был расстрелян и ее первый муж Борис Корнилов (как террорист и троцкист).
Летом 1939 года Берггольц была реабилитирована, восстановлена в Союзе писателей, а в феврале 1940 года наконец-то ее приняли в партию.
Но на этом ее злоключения не кончились. Ужасы блокады были «дополнены» двумя личными трагедиями: 29 января 1942 года от голода в больнице умер второй муж Берггольц Николай Молчанов.
«Война сжевала Колю, моего Колю, — душу, счастье и жизнь. Я страдаю отчаянно», - это запись в дневнике Ольги Берггольц от 9 марта 1942 года.
В марте 1942 года органами НКВД был «выслан» из блокадного Ленинграда в Красноярский край отец Ольги – Федор Берггогьц. За отказ стать осведомителем НКВД.
Берггольц записала в дневнике: «Папу держали вчера в НКВД до 12 ч. Власть в руках у обидчиков. Как их повылезало, как они распоясались во время войны, и как они мучительно отвратительны на фоне бездонной людской, всенародной, человеческой трагедии».
И в послевоенное время судьба Берггольц «не обижала». В 1945-ом ответственный секретарь Ленинградского отделения Союза писателей Александр Прокофьев раскритиковал Берггольц: «Я хочу сказать, что Берггольц, как и некоторые другие поэты, заставила звучать в стихах исключительно тему страдания, связанную с бесчисленными бедствиями граждан осаждённого города». Страдания много, героизма мало.
Еще одна деталь, упомянутая в стихотворении Берггольц, – про «психиатричку». В 1952 году Берггольц лечилась от алкоголизма в психиатрической больнице.
Выяснения отношений со своей страной и судьбой стали одной из главных тем поэзии Берггольц.
В 1939 году она писала:
Не искушай доверья моего.
Я сквозь темницу пронесла его.
Сквозь жалкое предательство друзей.
Сквозь смерть моих возлюбленных детей.
Ни помыслом, ни делом не солгу.
Не искушай – я больше не могу...
Во стихотворение 1940 года.
Гнала меня и клеветала,
Детей и славу отняла,
А я не разлюбила – знала:
Ты – дикая. Ты – не со зла.
Служу и верю неизменно,
Угрюмей стала и сильней.
…Не знай, как велика надменность
Любви недрогнувшей моей.
Вот еще дно выяснение отношений. Тоже 1940-й
Изранила и душу опалила,
лишила сна, почти свела с ума...
Не отнимай хоть песенную силу, –
не отнимай, – раскаешься сама!
Не отнимай, чтоб горестный и славный
твой путь воспеть.
Чтоб хоть в немой строке
мне говорить с тобой, как равной
с равной, –
на вольном и жестоком языке!
К 1960-му Берггольц поняла, что говорить с родиной на равных вряд ли получится.
В скудости судьбу я упрекнуть не смею,
Только у людей бы на виду
Мне б стихами рассчитаться с нею,
Но и тут схитрила: не дадут.
13 ноября 1975 года Ольга Берггольц скончалась. Она просила, чтобы ее похоронили на Пискаревском, «со своими». Власти не дали. Берггольц похоронили на Литераторских мостках Волкова кладбища.
«Со своими» Берггольц все равно осталась: на мемориальной стене на Пискаревском кладбище высечен фрагмент ее стихотворения 1959 года.
Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
они защищали тебя, Ленинград,
колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням,
никто не забыт и ничто не забыто.
Щедро выдавала, что могла:
И в тюрьму ежовскую сажала,
И в психиатричку привела.
Провела меня через блокаду,
По смертям любимейших вела,
И мою последнюю отраду —
Радость материнства отняла.
Одарила всенародной славой, —
Вот чего, пожалуй, не отнять.
Ревности горючею отравой,
Сердцем, не умеющим солгать.
В скудости судьбу я упрекнуть не смею,
Только у людей бы на виду
Мне б стихами рассчитаться с нею,
Но и тут схитрила: не дадут.
1960
Чем это интересно
Популярность пришла к Ольге Берггольц в годы ленинградской блокады. С августа 1941 года она работала на радио.
Я хочу говорить с тобою
о тяжелой нашей вине,
так, чтоб больше не знать покоя
ни тебе, товарищ, ни мне.
…
Чтобы стыдно было и больно,
чтоб забыть о себе,— пока
плачет русская девушка Ольга
у германского кулака.
20 сентября 1942
С такими призывами, а также со словами утешения и поддержки Ольга почти ежедневно обращалась к жителям города и солдатам Ленинградского фронта. Ее «терапевтические» беседы, в которых стихи сочетались с бытовыми зарисовками, принесли поэтессе всенародную известность.
Берггольц писала в мае 1942 года: «Какая-то страшная пожилая женщина говорила мне: «Знаете, когда заедает обывательщина, когда чувствуешь, что теряешь человеческое достоинство, на помощь приходят ваши стихи. Они были для меня как-то всегда вовремя. В декабре, когда у меня умирал муж, и, знаете, спичек, спичек не было, а коптилка все время гасла, и надо было подталкивать фитиль, а он падал в баночку и гас, и я кормила мужа, а ложку-то куда-то в нос ему сую — это ужас, — и вдруг мы слышим ваши стихи. И знаете — легче нам стало. Спокойней как-то. Величественнее…»
К началу войны у Берггольц было уже полтора десятка книг – в основном детских, проза и стихи.
К 1941 году судьба уже «выдала», Ольге «что смогла».
Например, детство в приюте. Бабка по отцу не пустила её в дом как «зачатую во грехе» - военный хирург Фёдор Берггольц (1885—1948) и дочь рязанского мещанина Мария Грустилина обвенчались за несколько месяцев до рождения Ольги.
К 1941 году Ольга потеряла двух дочерей. В 1936 году в возрасте 7 лет умерла Ирина, дочь от первого брака (с поэтом Борисом Корниловым). В 1933 году умерла Майя – дочь от второго брака (с литературоведом Николаем Молчановым).
В 1937 году Берггольц исключили из Союза писателей по делу видного рапповского критика Леопольда Авербаха, с которым у нее был роман. Авербах был близким родственником наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды. Ягоду расстреляли, заодно решили избавиться и от его родственников.
После допроса, будучи на большом сроке беременности, поэтесса попала в больницу, и потеряла ребёнка.
В декабре 1938 года друг семьи писатель Леонид Дьяконов на допросе под пытками оговорил Берггольц. Сам Дьяконов после допросов был помещён в психиатрическую больницу — из тюрьмы он вышел инвалидом.
«В одной из маленьких комнат ее квартиры мы в течение нескольких дней обсуждали план покушения на Жданова… На первомайском параде 1937 г. мы готовили два теракта. По одному из них предполагалось произвести выстрел по трибуне из танка. Это дело, как сообщила мне Бергольц, было задумано военной террористической группой, но не состоялось из-за внезапного заболевания надежного танкиста».
После побоев и пыток Ольга прямо в тюрьме родила мёртвого ребёнка.
В 1938 году был расстрелян и ее первый муж Борис Корнилов (как террорист и троцкист).
Летом 1939 года Берггольц была реабилитирована, восстановлена в Союзе писателей, а в феврале 1940 года наконец-то ее приняли в партию.
Но на этом ее злоключения не кончились. Ужасы блокады были «дополнены» двумя личными трагедиями: 29 января 1942 года от голода в больнице умер второй муж Берггольц Николай Молчанов.
«Война сжевала Колю, моего Колю, — душу, счастье и жизнь. Я страдаю отчаянно», - это запись в дневнике Ольги Берггольц от 9 марта 1942 года.
В марте 1942 года органами НКВД был «выслан» из блокадного Ленинграда в Красноярский край отец Ольги – Федор Берггогьц. За отказ стать осведомителем НКВД.
Берггольц записала в дневнике: «Папу держали вчера в НКВД до 12 ч. Власть в руках у обидчиков. Как их повылезало, как они распоясались во время войны, и как они мучительно отвратительны на фоне бездонной людской, всенародной, человеческой трагедии».
И в послевоенное время судьба Берггольц «не обижала». В 1945-ом ответственный секретарь Ленинградского отделения Союза писателей Александр Прокофьев раскритиковал Берггольц: «Я хочу сказать, что Берггольц, как и некоторые другие поэты, заставила звучать в стихах исключительно тему страдания, связанную с бесчисленными бедствиями граждан осаждённого города». Страдания много, героизма мало.
Еще одна деталь, упомянутая в стихотворении Берггольц, – про «психиатричку». В 1952 году Берггольц лечилась от алкоголизма в психиатрической больнице.
Выяснения отношений со своей страной и судьбой стали одной из главных тем поэзии Берггольц.
В 1939 году она писала:
Не искушай доверья моего.
Я сквозь темницу пронесла его.
Сквозь жалкое предательство друзей.
Сквозь смерть моих возлюбленных детей.
Ни помыслом, ни делом не солгу.
Не искушай – я больше не могу...
Во стихотворение 1940 года.
Гнала меня и клеветала,
Детей и славу отняла,
А я не разлюбила – знала:
Ты – дикая. Ты – не со зла.
Служу и верю неизменно,
Угрюмей стала и сильней.
…Не знай, как велика надменность
Любви недрогнувшей моей.
Вот еще дно выяснение отношений. Тоже 1940-й
Изранила и душу опалила,
лишила сна, почти свела с ума...
Не отнимай хоть песенную силу, –
не отнимай, – раскаешься сама!
Не отнимай, чтоб горестный и славный
твой путь воспеть.
Чтоб хоть в немой строке
мне говорить с тобой, как равной
с равной, –
на вольном и жестоком языке!
К 1960-му Берггольц поняла, что говорить с родиной на равных вряд ли получится.
В скудости судьбу я упрекнуть не смею,
Только у людей бы на виду
Мне б стихами рассчитаться с нею,
Но и тут схитрила: не дадут.
13 ноября 1975 года Ольга Берггольц скончалась. Она просила, чтобы ее похоронили на Пискаревском, «со своими». Власти не дали. Берггольц похоронили на Литераторских мостках Волкова кладбища.
«Со своими» Берггольц все равно осталась: на мемориальной стене на Пискаревском кладбище высечен фрагмент ее стихотворения 1959 года.
Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
они защищали тебя, Ленинград,
колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням,
никто не забыт и ничто не забыто.
Читать по теме:
Самуил Маршак: бедный Робинзон Крузо
305 лет назад, 25 апреля 1719 года, был впервые опубликован роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо». Prosodia с трудом нашла стихотворение о герое романа.
Владимир Набоков: молчанье зерна
22 апреля исполняется 125 лет со дня рождения Владимира Набокова. Prosodia отмечает эту дату стихотворением «Поэты». Оно было опубликовано под чужой фамилией, но позволило автору обрести собственный поэтический голос.