ПЕЛЕВИН И НЕСПРОСТА

Элегия 2

                                                            Вот так придумывал телегу я

                                                            О том, как пишется элегия

Мы скоро встретимся едва ль.

За болью боль,

За далью даль,

За дыркой catcher in the rye,

За раем тоже рай.

За полднем вечер голубой,

За боем буй,

За геем гой.

Проснись и пой, и бог с тобой

Задрыгает ногой.

Товарищ, тырь. Товарищ, верь.

За дурью дурь,

За дверью дверь.

Здесь и сейчас пройдет за час,

Потом опять теперь.

Семь бед – один переворот.

За кедом кед,

За годом год,

И только глупый не поймет,

Что все наоборот.

Милиционер, миллионер,

За торой бор,

За хором хер.

Премного разных трав и вер.

Бутылка, например.

Катюшин муж объелся груш.

За горем Гор,

За Бушем Буш.

Гомер, твой список мертвых душ

На середине уж.

За приговором приговор,

За морем мур,

За муром вор,

За каламбуром договор.

Гламур, кумар, amor.

Мы испекаем каравай.

За киром кар,

За воем вай.

Лжедмитрий был Первомамай,

И я люблю свой край.

Вокруг качается ковыль.

За далью даль,

За былью быль,

И небольшой автомобиль

Вздымает в поле пыль.

Довольно быстрая езда,

Закат,

Вечерняя звезда

И незнакомые места.

Все это неспроста.

(2003)

Чем это интересно

Да, это интересно прежде всего тем, что Пелевин здесь не прячется за персонажей, а выступает от собственного лица. Для сравнения: сборник «Relics. Раннее и неизданное» (2005) тоже предваряется стихотворением-прологом, сонетом «Психическая атака», но в качестве автора указан все-таки Петр Пустота, один из главных героев романа «Чапаев и Пустота» (1996) и главный поэт у Пелевина, возможно даже, отчасти его альтер-эго. К тому же там вообще нет текста: его заменяют имитирующие буквы пиктограммы – солдатики с винтовками. Они сгруппированы в 14 рядов-строчек (два условных катрена и два терцета), внутри которых, благодаря пробелам между солдатиками, должны вроде как прочитываться слова. Короче – пустота как она есть или, если угодно, наглядная реализация взятой в качестве эпиграфа неточной цитаты цитаты из Маяковского: «Я вывожу страниц своих войска...».

В «ДПП (НН)» Пелевин выступает от своего лица и пишет нормальными словами из букв. Но вот цитату в эпиграфе, на сей раз из «Элегии» Александра Введенского, уже не просто перевирает, а ставит с ног на голову. В оригинале: «Так сочинилась мной элегия / О том, как ехал на телеге я». У Пелевина: «Вот так придумывал телегу я / О том, как пишется элегия». 

Мало того, что строчки поменялись местами, так еще и пропала всякая реальность первого порядка – хотя бы в виде езды на телеге. Теперь она полностью вытеснена второй реальностью – письмом. В этом, пожалуй, и состоит главный смысл цифры 2, помимо очевидного указания на формальную преемственность текстов. Мария Федянина в своем замечательном анализе («"Символический обмен и смерть" Ж. Бодрийяра как пратекст "ДПП (НН)" В. Пелевина», журнал НЛО, №2, 2015) упомянула также «Культуру Два» Владимира Паперного в качестве возможной аллюзии. 

Интерпретация Федяниной в целом сводится к тому, что в тексте Пелевина устраняется всякая темпоральность и время подменяется коллекций симулякров, в том числе в виде отсылок к разного рода словесной продукции (цитаты тут слишком заметны, чтобы на них специально останавливаться). 

Еще раньше Алла Латынина в статье с говорящим названием-цитатой «Потом опять теперь» («Новый мир», №2, 2004) написала, что, собственно, в этом и состоит вся ДПП (НН), то есть диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда: «Перечисление существительных, кажется ничем не сцепленных, кроме каламбурных созвучий... рождает тоскливое ощущение дурной бесконечности, в которую проваливаются… предметы, явления, само время».

Все это, безусловно, очень глубокие наблюдения. Вот только темпоральность, пусть и природная, а не историческая, в стихотворении все же присутствует. Хотя бы потому, что в эпиграфе, кроме Введенского, присутствует по умолчанию и «Телега жизни» Пушкина. В ней время размечается элементарно от утра, в смысле – начала жизни, к вечеру – ее закату. Эта разметка сохранена и у Пелевина, разве что отсчет начинается не с утра, а с полудня. Но ведь время все равно течет и никуда не проваливается, не так ли?

Непостижимым образом, кроме времени, у автора, известного своей трактовкой Вселенной как одной сплошной иллюзии, сохраняется и пространство, причем именно в качестве трехмерной реальности первого порядка. Да, интенсивность нагнетания тавтологических конструкций оттягивает на себя все внимание: за далью даль, за болью боль, за дурью дурь, за дверью дверь, за кедом кед, за годом год. Но ведь нельзя не заметить, что кончается этот ряд все-таки былью, а не иллюзией. И потом, если нет ничего, кроме бесконечного повторения, то каким образом в финале мы вдруг оказываемся в незнакомых местах? С чего им быть незнакомыми-то, если все видено-перевидено тысячу раз?

Конечно, несложно предположить, что это не реальные пространства, а снова некое поле аллюзий: вот, пожалуйста, Винни-Пух из мультика («Это ж-ж-ж неспроста!»), а вот и тургеневский «Бежин луг» из школьного диктанта: «Быстрыми шагами прошел я длинную "площадь" кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой равнины <...> увидал совершенно другие, мне не известные места». При таком подходе эти неизвестные места и впрямь становятся «ожиданными» и знакомыми. Стало быть, опять постмодернистская ирония, которая дезавуирует всё и вся?

Не исключено. Но если не погружаться слишком глубоко в пучины интертекстуальности, то мы видим то, что видим. В эпиграфе автор как будто бы избавился от реальности времени и пространства и анонсировал не то метаописание жанра элегии, не то урок креативного письма для начинающих поэтов. Но дальше стихи действовали сами по себе, а не только в соответствии с заданной программой, и получилось, что время так никуда и не исчезло, а  методично распыляемое хорошо аллитерированной бессмыслицей пространство взяло да и вернулось, совершенно незнакомое и безусловно реальное. Такое поведение словесного материала характерно как раз для настоящей поэзии – «поэта далеко заводит речь». Тут вам уже не ходульные декларации Петра Пустоты вроде его «Вечного невозвращения». Все как раз вернулось. И что именно эти стихи Пелевин решил оставить себе, а не Петьке – очень и очень неспроста, это точно. 

Справка об авторе

Пелевин Виктор Олегович (ПВО, как он любил подписывать свои школьные сочинения) родился в семье директора московского гастронома №8 Зинаиды Ефремовой и Олега Пелевина, преподавателя военной кафедры МВТУ им. Н.Э. Баумана, в прошлом – офицера войск ПВО, начальника группы технического обеспечения зенитно-ракетного полка в пос. Нудоль Клинского р-на Московской обл. В 1979 г. Виктор Олегович окончил престижную 31-ю школу (ныне ГБОУ школа №1520 имени Капцовых). Одновременно с ним там учились будущие актеры Антон Табаков и Михаил Ефремов, дети крупных партийных работников, а также Татьяна Поляченко (ныне писательница Полина Дашкова). Пелевин ни с кем из них не общался. 

После школы он поступил в Московский энергетический институт (МЭИ) и автоматизации промышленности и транспорта. Затем окончил здесь еще и аспирантуру. В 1988-м подал документы в Литинститут. Вступительное сочинение писал по «Теме родины в поэзии С. Есенина и А. Блока», где выказал больше интереса к колдунам, чем собственно к поэзии (см. Полотовский С.А., Козак Р.В. Пелевин и поколение пустоты. М.: Манн, Иванов и Фарбер, 2012. С. 45). В 1989 поступил на заочное отделение Литинститута (семинар прозы Михаила Лобанова). Учебу не закончил. Почему именно – единого мнения нет, как его нет и относительно защиты диссертации в МЭИ об электроприводе троллейбуса с асинхронным двигателем и армейской службе (в ПВО? ВВС? не служил вообще?). 

Первое произведение Пелевина, рассказ «Колдун Игнат и люди», было опубликовано в журнале «Наука и религия» в декабре 1989 года, без указания в содержании. Важно, что автор от него в дальнейшем не отказывался и даже поместил в уже упоминавшийся сборник «Relics...» с предисловием Петра Пустоты. Этот Пустота – наиболее продуманный и интересный образ поэта в творчестве Пелевина: хотя это только одна из множества ложных личностей, он упорно не отнимает ладоней ото лба. Для сравнения: Вавилен Татарский из «Generation "П"» перестал писать стихи, как только понял, что советская вечность закончилась. Видимо, как и сам Пелевин: его жизнь после «Чапаева и Пустоты» – перечень романов и литературных премий. Тем интереснее в ДР ПВО еще раз перечитать его замечательную «Элегию 2». Между прочим, «ДПП (НН)» стала не только финалистом «Нацбеста»-2004, но и вошла тогда же в шорт-лист премии Андрея Белого, а годом ранее получила премию им. Аполлона Григорьева – все-таки поэтические имена.