Роальд Мандельштам: любая лужа есть окошко

           * * * 

Конечно, в лужах есть окошко
Сквозь землю в южный небосвод;
Не зря к нему приникла кошка –
Лакая звёзды – небо пьёт!
 
А рядом, чуть живой от жажды,
И я, – (боясь сойти с ума) –
(Любой бы сделал точно так же!)
Она подвинулась. Сама.
 
Внизу мяукнул изумлённо
Хвостатый, рыжий антипод:
Два зверя, полные солёным,
Лакали небо – я и кот!
 
Вот счастье! – Думать ночью поздней
О царствах мира, их тщете,
Когда безоблачно звёздно
В небесно-полном животе!
 
Любая лужа есть окошко,
Когда желающий забыть
Придёт к нему бродячей кошкой,
Лакая звёзды, небо пить!

 

Чем это интересно

Окно встречается в стихах Мандельштама реже, чем ночь или луна, но если учесть, что эти последние, как правило, возникают именно в окне, а не в каких-либо открытых пространствах, то можно смело утверждать: перед нами наиболее частотный образ его стихов.

Окно могло отталкивать поэта, как это происходит в стихотворении «Окнобоязнь»:

Больного всё тревожит,
А болен я давно –
Громадной белой ложью
Мне кажется окно.
 
Пускай меня задразнят –
В глазах от окон – резь –
Зовут «окнобоязнью»
Новейшую болезнь.
 
Однако главная болезнь все-таки называлась иначе: легочный, а потом и костный туберкулез. Из-за него Мандельштаму пришлось встать на костыли. Иногда он проводил в постели целые месяцы.



Полученная матерью в конце 1940-х квартира 19 в доме 107 по улице Садовой стала для поэта главным пристанищем до конца его дней (если не считать больниц). Эта история отчасти напоминает случай другого ленинградского поэта, Льва Друскина: правда, тот  вообще не мог сам передвигаться, но зато был семейным человеком и знал радости пусть и очень бедного, но все же любовно обустроенного быта. У Мандельштама была только приходящая жена, Нина Маркевич, и она не могла что-либо радикально изменить в его холостяцком жилище. Комната Мандельштама, почти без мебели, была скорее транзитным – в том числе богемным – пространством, поэтому взгляд естественным образом тянулся к окну. Окнобоязнь была одновременно и окнозависимостью. 



Именно от окна крохотной, под самой крышей, комнаты Мандельштама и строится значительная часть его городской топографии: Канонерская улица (Канонерка), канал Грибоедова, Никольский собор и дальше вплоть до Новой Голландии и набережной Мойки. Осенью в окно поэту стучатся сухие руки кленов. И он задумывается:

Если так красиво клёны умирают, –
Как хотел бы клёном быть на свете я!

В окне летит луна. Ночь обрушивается через окно «колючей готикой видений – / Картечью битых леденцов». «Угарные звезды шипят за окном». Через окна входят странные лунный зайцы. «За окном – рябые лужи, / (Запах лестницы и кошек)...» «Ночь застывала на чёрных лужах, / Вбитая в небо гвоздём луны». В общем, окнобоязнь совершенно очевидно неотделима от окнозависимости: лужи ведь – тоже окна.

Теперь по поводу выбранного нами стихотворения: если герой вместе с котом действительно через лужу и всю земную толщу видит край антиподов, то почему там тоже ночь и звезды? Ясно же, что у них должен быть день. И почему там к луже тоже подошел кот, а не голубь, допустим? Как ни крути, а получается, что лужа – это также и зеркало, несмотря на то, что бездонная скважина здесь подменяется плоской поверхностью. 



Не потому ли (не в одних же белых ночах дело!) поэт называл окно «громадной белой ложью», что оно, с изнанки, как раз подложено амальгамой и никуда на самом деле не ведет, а отбрасывает внутрь комнаты, к другим, куда менее поэтичным, болезням? Двойственность в любом случае налицо.

Но таково и место поэзии Роальда Мандельштама в литературной традиции. Вопрос об этом прямо называют роковым (См. Роальд Мандельштам. Собрание стихотворений. СПб.: Издательством Ивана Лимбаха, 2006. С. 314). Наиболее известное произведение автора, «Алый трамвай», датированное 22 апреля 1955 года, считается чуть ли не продолжением «Заблудившегося трамвая» Николая Гумилева (29–30 декабря 1919). На этом, мягко говоря, зыбком основании делается вывод, что Мандельштам «завершил линию акмеизма в русской поэзии» (с. 280). 

Представляется, что точнее всего роковой вопрос решает поэт Данила Давыдов (там же, с. 317). Он пишет, что Мандельштам «оказался "агентом влияния" Серебряного века в веке Бронзовом» и «закрыл собственным телом (жизнью, творчеством) дыру времён» – как раз между этими двумя эпохами. Поэтому для него естественно «постоянное балансирование на грани возвышенного и гротескного, тотальная демонстрация двоемирия...»



Но стихи не были бы стихами, если бы в них двоемирие лужи не было понятно само по себе. А оно понятно. Лужа всегда и окно в иной, неведомый мир – на другой стороне земли, и плоское отражение обыденности, глубина и плоскость, высокое небо и низкое брюхо, где барахтаются не пойми кем проглоченные звезды. И самое главное: неизменной остается эта жажда победить тщету мира и пройти насквозь, а зеркало это или окно – не так уж и важно. 

Справка об авторе

Роальд Мандельштам родился 16 сентября 1932 года в Ленинграде. Его отец, Чарльз Горович, родился в Америке, в еврейской семье из России. Он занимался боксом и даже стал чемпионом одного из штатов в легчайшем весе. С успехом окончил колледж и вполне мог остаться в Америке. Но родители с детства привили ему любовь к стране, которой он никогда не видел. В 1926 году Чарльз приехал в Россию. Учился в Ленинградском технологическом институте, продолжал заниматься спортом. В 1931 году он познакомился с Еленой Иосифовной Мандельштам, дочерью известного адвоката. Это был гражданских брак, и после рождения сына, названного в честь норвежского полярного исследователя Роальда Амундсена, супруги разошлись. В октябре 1936 году Чарльз Яковлевич из-за неосторожного высказывания о Троцком был приговорен к семи годам лагерей. После освобождения поселился в Казахстане.

Елена Иосифовна в 1937 году вышла замуж за Дмитрия Томина (впоследствии тоже репрессированного), и в 1940 году у Роальда появилась сестра. Ей посвящено стихотворение «Колыбельная», которое, наряду с «Алым трамваем», принадлежит к числу самых известных у Мандельштама.

Сестре Ленке

Стих давно трамвайный говор,
Ходят, бродят сны,
Ночь одела спящий город
В ласковую синь.
 
Осторожно улыбаясь,
Прыгнул на карниз
Хитрый-хитрый лунный заяц,
Сел и смотрит вниз.
 
Открывать окно не надо,
Надо крепко спать –
Зайка сам придёт из сада
Что-то рассказать;
 
Золотистых-золотистых,
В капельках росы,
Принесёт холодных листьев,
Чудный сон приснит.
 

Роальд учился в 300-й школе, но учеба давалась трудно: уже с четырех лет мальчик страдал астмой. В 1941 году, еще до блокады, Алик (так его называли близкие и друзья) вместе с бабушкой эвакуировался сначала в Куйбышевскую область, а затем переехал в Казахстан, к отцу, освободившемуся в 1943-м. Мать с дочерью остались в блокадном Ленинграде: они смогли покинуть город только в марте 1944-го и до конца войны жили в Тульской области. 

Общение с отцом, блестящим знатоком поэзии, помнившим наизусть множество стихов Осипа Мандельштама, Николая Гумилева, Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, оказало решающее влияние на сына. Кроме того, Чарльз Яковлевич заботился об Алике и каждый месяц присылал по 25 рублей до конца своей жизни. Если не считать небольшой помощи от матери и сестры, работавшей лаборанткой, это был единственный доход Роальда Мандельштама.

В конце 1940-х Елена Иосифовна устроилась на коксогазовый завод в Ленинграде, от которого получила квартиру на Садовой, 19. Роальд, вернувшийся в родной город в 1946-м, был вынужден остаться здесь один: болезнь (легочный туберкулез) приняла открытую форму, заразилась сестра. Однако родственники его регулярно навещали, а для себя снимали комнату. 

Роальд Мандельштам в 1948–1950 годах учился в Ленинградской городской заочной средней школе. Затем он поступил на восточное отделение ЛГУ, а еще позднее – в Политехнический институт, но учебу пришлось оставить: развился костный туберкулез. 

Квартира Мандельштама стала своего рода салоном, местом встречи художников так называемой арефьевской группы, изгнанных за формализм из СХШ: Александра Арефьева, Рихарда Васми, Леонарда Титова, Валентина Громова, Владимира Шагина, Шолома Шварца. В конце 1950-х за большинством из них следил КГБ, и судьба многих сложились драматически. Роальда не тронули только потому, что, как сказал один из следователей, он и так сдохнет.

После 1956 года болезнь еще сильнее обострилась. Поэт писал все меньше стихов. Роальд Мандельштам умер 26 февраля 1961 года и был погребен на Красненьком кладбище в Ленинграде. В 1990-м в его могилу был опущен прах Александра Арефьева (умер во Франции), а в 1998-м – Рихарда Васми. Памятник с именами троих друзей установлен в 2012 году. 

В качестве иллюстраций использованы фотографии автора из цикла «Лужи»