Циприан Камиль Норвид: под грудой пепла – твердого алмаза звезда

В альбом

(Из фантазии «За кулисами»)

1
Помимо Данте, кроме Пифагора,
Помимо женщин, склонных к исступленью,
Когда им чрево пучит мандрагора,
И я был в Лимбах... помню, к сожаленью!
2
В порядке подтвержденья или моды
Томов двенадцать накатать бы кряду...
Устал! Махну куда-нибудь на воды;
Довольно я постранствовал по Аду!
3
Предпочитаю мыкаться в коляске,
Вращать глазами, клацая зубами,
Века, эпохи смешивая в тряске
В мозгу, как в чаще ягоды с грибами,
4
Быть здесь и там, сегодня, но и после,
Как ниже – выше – явствует из текста,
Но и не рваться из пучины вовсе,
И не забыть, что посетил то место...
5
Как было там? Встречался ли с родными
И с ближними? Что делал там так долго?
Там близких нет, лишь опыты над ними,
Над сердцем человеческим – и только.
6
Там чувств не видно. Только их пружины,
Взаимосвязью одержимы мнимой,
Подобие бессмысленной машины,
Инерцией в движенье приводимой.
7
Там целей нет. Там введена в систему
Бесцельность. Нет и Времени. В коросте
Там циферблаты без цифири в стену
Тупые заколачивают гвозди.
8
Но не событий считыватель точных,
А неизбежности колючий ноготь,
Переводящий стрелки их, источник
Их стрекота и дребезга, должно быть.
9
Что большая для Вечности потеря:
Минута, год ли? Вскидывая руки,
Самим себе и времени не веря,
Не колокол свиданья, но разлуки.
10
Они друг другу внемлют, настигая,
Иронии глухой не изменивши:
За каждою минутою – другая.
Хоть век звони, не по себе звонишь ты.
11
И вечный этот двигатель бесцельный
Трагедия без текста и актера,
Отчаянья и скуки беспредельной
Мелодия, взыскующая хора.
12
Он сотрясает судорогой чрево,
Как океан, когда в нем первый раз мы.
Но это спазмы ярости и гнева,
Непониманья их причины спазмы.
13
Вот испытанье подлинное. То есть,
Собой владея иль трясясь от дрожи,
Ты здесь осознаешь, чего ты стоишь,
И что ты есть в действительности – тоже.
14
Пристали ль имена тебе и клички,
Что выдумало время – или предок,
И что в тебе от моды, от привычки,
И что – твое, ты видишь напоследок.
15
Как древо, просмоленное, пыланьем
Ты там охвачен весь, но не уверен
В свободе, порождаемой сгораньем:
Не будешь ли ты по ветру развеян?
16
Останется ли хаос лишь и масса
Пустой золы? Иль результат конечный:
Под грудой пепла – твердого алмаза
Звезда, залог победы вековечной!..
17
А впрочем – хватит. Разрешенье споров,
Что был там, нахожу невыносимым.
Качу на воды! Обалдел от сборов,
И описанья Ада не по силам.
18
Да, право же, довольно! В седла вскочим.
Попутчик мой – верзила конопатый,
Не смыслит ни в истории, ни в прочем,
Как статуя молчит, и сам – как статуй.
19
С двумя концами выберем дорогу:
На север – страны, а эпохи – с юга.
Граница им – пространство... ей-же Богу!
А небосвод – лишь пыльная округа.

(пер. Иосифа Бродского)

Чем это интересно

Лимб (край) – термин, использовавшийся в средневековом католическом богословии и обозначавший состояние или место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся адом или чистилищем.

В «Божественной комедии» Данте лимб – это первый круг ада, где вместе с некрещеными младенцами пребывают добродетельные нехристиане – философы, атеисты, поэты и врачи Античности, а также герои языческого мира. Кстати, у Шарля Бодлера, важного для Норвида поэта, «Лимбы» – первоначальное название его книги «Цветы зла».

В общем, поэт побывал в Лимбах. Жизнь (если это можно назвать жизнью) мало отличается от земной. Или земная от тамошней: близких нет, чувств не видно, целей нет, нет и времени. Есть ли у человека хоть какой-то шанс оставить след после себя? Ответа поэт не дает: ему пора на воды, в сопровождении безразличного к подобным вопросам попутчика.

С двумя концами выберем дорогу:
На север – страны, а эпохи – с юга.
Граница им – пространство... ей-же Богу!
А небосвод – лишь пыльная округа.

Подобный – амбивалентный – взгляд на мир был непонятен современникам. К концу жизни Норвида считали или графоманом, или спившимся гением. При жизни была опубликована лишь незначительная часть его стихов и прозы. Так, стихотворение «В альбом» впервые увидело свет уже после смерти поэта, в 1904 или 1905 году (в разных источниках указаны разные даты).

Взгляды на поэзию у Норвида были не в общепринятом тогда романтическом русле. Вот что он писал, имея в виду романтизм: «Польская поэзия переживает, по моему разумению, критический момент. Мои великие и славные предшественники, поистине, если не больше, чем могли, то совершили все, что только можно было. Однако: школа эта, для которой характерно освещение широких исторических ситуаций и вынесение им приговора или разъяснение прав нации, не имела, вероятно, достаточно времени, чтобы в творениях ее заняла важное место сторона обязанностей, моральная сторона...»

И еще: «...развитие журналистики освободит от многих вещей и грузов, которые до сих пор несла на своих крыльях поэзия развитие живописи перенесет на палитры художников многое из того, что раньше размещалось на страницах рукописей».

В недоумение современников приводили и знаки препинания в стихах Норвида. Вот как выглядит в оригинале 13-я часть стихотворения «В альбом»:

Wtedy to pr;ba jest, wtedy jest waga,
Ile? nadsob; wzi;;e; panowania;
Warto;; si; twoja ci ods;ania naga –
I oto widzisz, kto;-ty?... bez pytania.

Справка об авторе

Циприан Камиль Норвид родился 24 сентября 1821 года в имении матери, в деревне Лясково-Глухы, в сорока километрах северо-восточнее Варшавы (Царство Польское входило тогда в Российскую империю).

В апреле 1825 года умерла мать поэта. В июле 1835-го в варшавской долговой тюрьме скончался отец.

Весной 1842 года Циприан Норвид получил заграничный паспорт для поездки в Европу «с целью совершенствования искусства ваяния».

В 1846 году по дороге из Вены в Берлин Норвид встретился с одним варшавским знакомым (как оказалось позже, провокатором). Знакомый сказал, что дезертировал из царской армии и бежал из России. И Норвид отдал беглецу свой паспорт.

В Берлине, по наводке российских дипломатов, беспаспортного Норвида бросили в тюрьму. Дипломаты предлагали Норвиду сотрудничество, но он отказался. В тюрьме Норвид провел неделю, но успел заболеть: стал глохнуть и к концу жизни почти ничего не слышал.

В Польшу поэт, объявленный российскими властями изгнанником, уже никогда не возвращался. География скитаний Норвида – Париж, Лондон, Нью-Йорк. Последние годы его жизни были отмечены сильным пристрастием к алкоголю.

С февраля 1877 года Норвид жил в польском благотворительном приюте на окраине Парижа, где и умер 23 мая 1883 года, всеми заброшенный и забытый.

Признание Норвид получил посмертно, главным образом после того, как польский критик Зенон Пшесмыцкий заново «открыл» его в 1904 году. По-настоящему поэт вернулся к публике лишь во второй половине XX века.

Популяризации Норвида помог и фильм Анджея Вайды «Пепел и алмаз» (1958), снятый по одноименному роману Ежи Анджеевского.

Название фильма и романа было взято из стихотворения «В альбом». В Советском Союзе фильм разрешили к показу лишь в 1965 году. В русской версии фильма фрагмент стихотворения дан в переводе Галины Андреевой (1933–2016). Андреева в середине 1950-х годов входила в «группу Черткова», была хозяйкой «Монмартрской мансарды».

Когда сгоришь, что станется с тобою:
Уйдешь ли дымом в небо голубое,
Золой ли станешь мертвой на ветру?
Что своего оставишь ты в миру?
Чем вспомнить нам тебя в юдоли ранней,
Зачем ты в мир пришел?
Что пепел скрыл от нас?
А вдруг из пепла нам блеснет алмаз,
Блеснет со дна своею чистой гранью…



В 1969 году в издательстве «Художественная литература» вышла антология «Польская лирика в переводах русских поэтов». Там были стихотворения Норвида «Памяти Бема траурная рапсодия» (перевод Давида Самойлова) и «Времена» (перевод Владимира Корнилова). В 1972 году вышла книга Норвида «Стихотворения». Среди переводчиков – Давид Самойлов, Иосиф Бродский, Владимир Корнилов, Леонид Мартынов. Переводы Бродского были подписаны именем Владимира Корнилова (незадолго до выхода книги поэт эмигрировал).

Известны восторженные высказывания Бродского о Норвиде:

«Скажу только, что Норвида считаю лучшим поэтом XIX столетия – из всех мне известных, на любом наречии. Лучше Бодлера, лучше Вордсворта, лучше Гёте. Для меня, во всяком случае. Мне он больше других у нас Цветаеву напоминает: говорю это не из-за сходства судеб, а из-за сходства тональностей и размаха».

«Думаю, что вообще одним из самых сильных моих впечатлений был Норвид. Я переводил Норвида на русский. Не так много, шесть-семь стихотворений, правда довольно больших. И наверное, я не знаю ни на одном языке стихотворения более великого, чем его "Скорбный рапорт памяти генерала Бема". Я помню это стихотворение наизусть – но только это стихотворение. Просто его голос – он намечает вектор трагедии. Для меня он более значительный поэт, чем Бодлер, принадлежащий тому же периоду. Хотя мне не особенно нравятся длинные драматические поэмы, некоторые из них абсолютно великолепны, он далеко впереди своего времени. Найти в человеке прошлого века подобный строй чувств – нечто совершенно ошеломляющее».