Вадим Шершеневич: штопаю браки и веру Христа

Эстетические стансы

Каждый раз

Несураз –

Нос брякая

Я в спальню вкатившийся мотосакош*.

Плотносложенным дням моя всякая

Фраз –

А

Раз –

Разрезательный нож!

Я зараз –

Ой дымлюся от крика чуть,

Весь простой, как соитье машин.

Черпаками строчек не выкачать

Выгребную яму моей души.

Я молюсь на червонную даму игорную,

А иконы ношу на слом,

И похабную надпись узорную

Обращаю в священный псалом.

Незастегнутый рот, как штанов прорешка,

И когда со лба полночи пот звезды,

Башка моя служит ночлежкой

Всем паломникам в Иерусалим ерунды.

И на утро им грозно я в ухо реву,

Что завтра мягчее, чем воск,

И тащу продавать на Сухареву**

В рай билет, мои мышцы и мозг.

Вот вы помните: меня вы там встретили,

Так кричал, что ходуном верста:

– Принимаю в починку любовь, добродетели.

Штопаю браки и веру Христа.

И работу окончив обличительно тяжкую,

После с людьми по душам бесед,

Сам себе напоминаю бумажку я,

Брошенную в клозет.

(Июнь 1919)

*мотосакош – мотоцикл

**на Сухареву – большой рынок возле Сухаревской башни в Москве, который в первые годы после Революции стал центром спекуляции.

Чем это интересно

«Эстетические стансы» – одно из экспериментальных стихотворений Вадима Шершеневича, вошедшее в сборник «Лошадь как лошадь» (1920). Именно его на «чистке поэтов» (1922 год) прочел Владимир Маяковский, после чего вынес автору приговор: «Браться мне за Шершеневича немножко совестно и невозможно отвратительно. Шершеневич рубит поэтическую капусту из всех поэтов. Огромная способность, не краснея, тащить ото всех».

Думается, Маяковский был не очень справедлив к своему бывшему соратнику по футуризму (до «Ордена имажинистов» Шершеневич состоял в футуристической группе «Мезонин поэзии»). Определенная компилятивность в «Эстетических стансах», конечно, присутствует, но она другого рода: это компиляция художественных установок имажинизма.

Большая часть стихотворений книги «Лошадь как лошадь» является своеобразной иллюстрацией к теории имажинизма – на тот момент молодого литературного течения, только начавшего «обрастать» собственной теорией. Именно за эту излишнюю иллюстративность многие современники критиковали сборник. К примеру, Валерий Брюсов, которого Шершеневич считал своим учителем, писал: «Не из стихов т. Шершеневича можно выводить теорию, а его стихи написаны в угоду теории. Это вредит и имажинизму, и стихам т. Шершеневича». Даже если принять такую точку зрения и согласиться с тем, что подобные стихи – не вершина русской поэзии, то все же стоит признать, что они значительно расширяют представления о ее возможностях.

В литературе имажинизма (и русского авангарда в целом) возможности жанров переосмысляются, в результате чего жанры часто приобретают статус маргинальных. В данном случае трансформацию претерпевают стансы: в споре с классической традицией элегическое стихотворение, часто медитативного, философского содержания, превращается в стихотворение-бунт. Оно не лишено исповедальности, однако деформированной настолько, что иногда хочется отвернуться, а не проникнуться: «…Сам себе напоминаю бумажку я, / Брошенную в клозет». Тем не менее именно такой характер исповедальности – броский, громогласный, порой обнаженный до неприличия, до низменности – свойственен поэзии имажинизма (ср. с раннеимажинистскими стихами и поэмами Сергея Есенина и Анатолия Мариенгофа). Как правило, «исповедующийся» лирический герой скрывается под маской арлекина, гаера (кстати, один из псевдонимов Шершеневича – Георгий Гаер).

В «Эстетических стансах» читателей больше всего задевала не каталогизированность образов, ставших доминантой поэтики имажинизма, а слишком вольное обращение с религиозной тематикой и образностью. Это явление свойственно авангардному искусству в целом, особенно в новых, пореволюционных условиях. В творчестве поэтов-имажинистов религиозные образы десакрализуются, помещаются в новый контекст. Часто подобная интерпретация связана с бунтом против прежнего мироустройства, с провозглашением конца старого мира. В новой действительности поэт «похабную надпись узорную» обращает в «священный псалом» (а иногда и наоборот). Кстати, именно строки «И похабную надпись узорную / Обращаю в священный псалом» украсили стены «Стойла Пегаса» – поэтического кафе, принадлежавшего имажинистам и располагавшегося на Тверской, 37. Стены расписывал художник Георгий (Жорж) Якулов, в 1919 году ставший членом «Ордена имажинистов».

Конечно, в «Стансах» присутствует и элемент эпатажа, и стремление «перевоспитать» читателя – пробудить его к новой поэзии через шокирование образом. И на этом пути можно «штопанье браков» поместить в один ряд с «религией Христа».

Справка об авторе

Вадим Габриэлевич Шершеневич (25 января [5 февраля] 1893 – 18 мая 1942) родился в Казани в семье известного юриста, профессора Габриэля Феликсовича Шершеневича, впоследствии члена партии кадетов и одного из депутатов I Государственной думы. Мать, Евгения Львовна, была оперной певицей. В 1907 году семья переезжает в Москву, и Вадим Шершеневич поступает в знаменитую гимназию Л.И. Поливанова, которую ранее закончили Валерий Брюсов, Андрей Белый, Сергей Соловьев.

Первую книгу стихов («Весенние проталинки») напечатал в 18 лет, вторую («Carmina») – в 1913 году. Критики отмечали, что на юного поэта оказали сильное влияние Константин Бальмонт и Александр Блок. Однако в том же 1913 году Шершеневич отходит от символизма и сближается с эгофутуристами. Вместе с Граалем Арельским, Львом Заком, Рюриком Ивневым и др. создает футуристическую группу «Мезонин поэзии». Шершеневич знал несколько иностранных языков, активно переводил зарубежную литературу и был хорошо знаком с ее современными тенденциями. В частности, он переводил футуристские манифесты Филиппо Томмазо Маринетти, был знаком с поэзией английских имажистов.

Благодаря неиссякающим энергии и энтузиазму, а также стремлению быть современным Шершеневич не мог надолго задерживаться в рамках одной поэтики, он постоянно обновлял свой творческий метод. В 1919 году вместе с поэтами Сергеем Есениным, Анатолием Мариенгофом, Рюриком Ивневым, а также художниками Георгием Якуловым и Борисом Эрдманом Шершеневич подписывает «Декларацию имажинистов». Таким образом, «Орден имажинистов», задумывавшийся годом ранее, получил официальный статус. Новое течение – самостоятельное, но так или иначе вобравшее в себя опыт имажизма и футуризма – в начале 1920-х годов вышло на передовую русской литературы. Имажинисты были известны не только своими яркими стихами, но и эпатажными выступлениями (в литературных кафе и на диспутах), и провокативными перфомансами и акциями.

В конце 1924 – 1925 гг. «Орден имажинистов» фактически распался. В это время Шершеневич, как и многие другие поэты его времени, активно сотрудничает с театрами: переводит пьесы, пишет собственные, заведует литературной частью. В середине 1930-х работает над воспоминаниями «Великолепный очевидец». В последние годы писал мало стихов, больше переводил: последней масштабной работой стал перевод «Цветов зла» Шарля Бодлера.

Поэт болел туберкулезом, поэтому в начале Великой Отечественной войны был признан не годным к службе. Вместе с Камерным театром был эвакуирован в Барнаул. Умер 18 мая 1942 года в барнаульской больнице.