ЗАЯЦ – ПТИЦА БЕЗРОГАЯ

Заичьи уши

                       Толкнул когда-то льва рогами зверь;

                       Царь лев прогневался: сей миг, сей час, теперь

                       Чтоб в царстве у меня рогов ни крошки боле!

                            Пришел о том указ

                            В приказ.

                       Рогатые спешат оттоле: –

                       Коровы и быки, бараны и слоны,

                       И рогоносцы все, сколь было, сосланы. –

                  За ними заяц прыг – ему в глаза лисица,

                  А ты куда спешишь, комола заяц птица?

                  Боюсь прищепок я, боюсь судей, судов

                            И их крючков. –

                  Опомнись куманек, как счесть рогами уши? –

                  Я робок, а притом подьяческие души

                  Легко произведут в оленьи их рога;

                       Мне жизнь всемерно дорога;

                  И так в запас – прощай. – Простился

                       И долго он домой не возвратился.

(1802, 1812)  

Чем это интересно

Славу величайшего графомана Хвостов заслужил именно благодаря таким притчам и басням. В них он поразил публику исключительно вольным обращением с анатомией и повадками зверей и птиц. Наибольшую известность приобрела притча «Два голубя». Один из них, попав в силок, «кой-как разгрыз зубами узелки и волю получил». С легкой руки А.С. Пушкина за автором навсегда закрепилось прозвище «отца зубастых голубей», а сама эта птичка стала символом его поэзии. На самом деле, подобного рода мутантов у Дмитрия Ивановича гораздо больше. Заяц, объявленный «комолой» (безрогой) птицей, ничем зубастому голубю не уступает. Спотыкаешься и о рогатого слона, конечно, но у того хотя бы бивни есть. В других случаях торжествует полный анатомический произвол. Осел у Хвостова пытается спрятаться от дождя в кроне рябины «и крепко лапами за дерево хватает». Мало того, он еще его и грызет, цепляется за ветки ушами и, наконец, усевшись на одной из них, тут же повисает (сидя!) «и отпуска с рябины ждет» («Осел и Рябина»). У червяка, как и у осла, есть лапы: «ползуча тварь червяк, – искусно лапкой загребает», и он тоже умеет сидеть – на чаше («Червяк и Собака»).  Змея то гложет пилу слесаря (!), завидуя блеску ее полотна на солнце («Змея и пила»), то, рассеченная топором на три части, скачет, ища эти части «съединить» («Мужик и змея»). Лягушка влюбляется в широкие бычьи бока и, желая им соответствовать, надувается до упора: «Каков же был успех? <...> / Лягушка треснула и породила смех». 

Литературовед Александр Кобринский доказал, что все это были вовсе не ляпы или абсурд и Хвостова никак нельзя назвать предтечей, скажем, обэриутов. Просто жанр притчи или басни в его понимании «предписывал автору не видеть персонажей, но лишь знать о них», «полностью подчиняя природу знака природе означаемого». Претензий к плану выражения тут попросту быть не может. Но такой суровый радикализм не был понятен тогдашнему читателю, даже самому образованному, и произошло то, что произошло: из зубастого голубя родился король русских графоманов. 

Филолог Илья Виницкий в 2017 году в издательстве НЛО выпустил монографию «Граф Сардинский. Дмитрий Хвостов и русская культура». Это на сегодняшний день самый значительный вклад в отечественную хвостовиану, причем как научный, так и художественный: в ней автор приводит и свои собственные стихи, написанные в подражание объекту исследования, например, такие:

Горькие мысли Собаки Аввы

– О чем задумалась, Собака?

– О том что наша жизнь – клоака.

Принципиально важно, что Виницкий уточняет роль Хвостова в качестве единственного в своем роде анти-Пушкина, и в этом качестве – тоже национального достояния: наше все и все наше. Исследователь также показывает, что, преданный уже сошедшему со сцены классицизму, граф Хвостов на самом деле прожил жизнь образцового поэта-романтика, у которого, как и положено, эта жизнь и поэзия слиты воедино. На его примере, задолго до жизнетворческих опытов символистов, стало понятно, насколько попытки такого слияния инфантильны. 

Справка об авторе 

Строго говоря, жизнь Дмитрия Ивановича Хвостова (1757 – 1835) не была такой уж цельной: она четко разделялась на службу как таковую и служение музам. В миру он стал вполне уважаемым человеком: на военной службе получил звание подполковника, «на гражданке» – чин действительного статского советника. Он был доверенным лицом самого А.В. Суворова, пусть отчасти и благодаря женитьбе на племяннице великого полководца. Это Суворов выхлопотал для него титул Сардинского графа. Хвостов служил обер-прокурором Сената, потом Святейшего Синода, затем стал сенатором сам. Был удостоен звания почетного члена Императорской Академии наук. 

Современников это поражало: как такой солидный муж мог на собственные деньги издавать без конца все новые собрания своих сочинений (он выпустил их четыре, дойдя в итоге до семитомника), скупать тиражи, создавая видимость ажиотажа, писать на себя хвалебные рецензии, а главное, терзать всех подряд чтением своих виршей. В итоге это привело к тому, что образ графомана заслонил собой все остальное, даже сами стихи Хвостова, среди которых были вовсе не одни только притчи и басни. 

Книга Ильи Виницкого восстанавливает справедливость и открывает новые пути в  осмыслении такого важного (и распространенного) явления, как графоманская поэзия.