Ни к селу, ни к городу: куда бежит художник?
Поэтесса Варвара Заборцева продолжила серию размышлений о том, как выживать в качестве поэта в современном мире. Она отталкивается от тезиса об уходе художника – и показывает, что это уход с целью не потерять связи с нерукотворным.
- А в Москве-то, видать, живописцев без нас видимо-невидимо, а, Данила?
- Ничего, подыщем работёнку какую-нибудь.
Диалог Андрея Рублева и Даниила Чёрного
из к/ф «Андрей Рублёв». Реж. А. Тарковский.1966.
Художник от природы обладает личной творческой благодатью. Вручается ему по рождению горсть невиданно спелой, скажем, клюквы – а дальше, будь добр, пронеси ее по болоту до мира людей. По пути можно сберечь ягоды, даже дополнить подаренную горсть найденными по дороге, но легко и рассыпать, рассеять заветные, завещанные ягоды.
На пути ждёт будто бы неизбежная развилка: село или город. Где обустроить свой дом, в котором сможешь творить в полную силу. Где найти точку опоры, чтобы строить художественный мир: в провинции или поближе к столице? Выбор места, безусловно, важен, но эта антитеза «деревня-город» будто нарочно утрируется.
А если взглянуть на мир попросту, то подметишь: день наступает сменяется ночью – что в деревне, что в городе, одинаково. Снег повсюду падает одинаково. По весне сирень цветёт повсюду, без разбора – в центральном парке или у речного домика. Художник может писать весь белый свет и в городе, и в деревне. Разница лишь в том, где виднее естественный ритм жизни и так ли чувствителен творец к этим ритмам.
Природа не даёт ответов, но покоем может помочь отыскать ответы в самом себе. Создать условия для разговора с самим собой – доверительного.
Последние годы по разным причинам – внешним и внутренним – всё чаще художники тянутся к тишине, неспешной жизни вблизи с природой.
Мне кажется, важно проговорить и не спеша осмыслить причины этого порыва, чтобы очередной виток интереса к сельскому миру не стал попросту временным массовым увлечением. Боюсь, как бы лесные избушки, валенки, удочки не превратились в декорации, что забудут со сменой репертуара.
Недавно было модно бежать из деревни, теперь намечается обратное движение. Галоп - не самый подходящий стиль, если мы говорим об искусстве. Но если бы художник и правда побежал в "провинцию" и "дремучие леса», зная или хотя бы ощущая, почему этот порыв зародился именно в нём… ох, какое чудо может свершиться само собой.
Верится мне, ни к селу, ни к городу бежит художник. Уходя в глубь леса, творец надеется обрести себя через связь с нерукотворным.
Бегство само по себе не имеет никакого смысла. Бежит тот, кто не нашёл себя. Не пришёл к себе. Природа как таковая не даёт ответов, но покоем и тишиной может помочь отыскать ответы в самом себе. Создать условия для разговора с самим собой – доверительного. Разговора, когда сам себе честно задаёшь вопрос: что ищу именно я. Иначе может выйти бегство в никуда, только большее отдаление от себя. А куда творцу без нутра самобытного.
Другая причина ухода – стремление к разнообразию мира. Два одинаковых жилых дома найти просто, а две реки – невозможно. Вот и бежит художник на поиски своей реки, потому что ему от природы свойственная тяга к высоко индивидуальному. Никогда раньше это стремление не вступало в такой конфликт с миром внешним, как сегодня. От жилья и одежды до образа жизни и мысли – все типизируется.
Отсюда и страх вторичности – естественный страх. Существуя в городской среде, художник даже неосознанно вступает в диалог с другими создателями. Даже не желая того, просто выглянув в окно, слышит множество голосов, что могут перебить его собственный.
Из этого страха вырастает стремление к нерукотворному. Город всегда рукотворен. Природа – тоже творение, но творение неведомого нам автора, что не знает повторений. а значит, может помочь художнику преодолеть монотонность, если она успела зародиться в нем. Может стать непреходящим образцом – вне стилей и вкусов. Этот образец вовсе необязательно копировать. Можно как невидимый оберег всюду носить с собой. Достал оберег посреди любого незнакомого болота – сразу дорогу легче искать. И голосам посторонним труднее сбить с пути.
Только бы поиск идеала не превратился в идеализацию. Тут можно вспомнить Барбизонскую школу – молодых художников, что сбежали от Парижа, где расцветал строгий классицизм, и нашли романтический идеал в простой жизни деревенских лесорубов. На фоне столичных масштабных полотен их зарисовки стогов сена, лугов и мельниц стали тем самым глотком воздуха, что станет целебным для нескольких поколений творцов. Но возможно ли сейчас заново и будто впервые влюбиться в леса, озера, речные берега, после того, как их то романтизировали, то не замечали, то подчиняли? Мне отчаянно верится, можно. И даже нужно как никогда.
В итоге болотистые пути-перепутья выводят нас к одному: художник, куда бы он не бежал, рано или поздно стремится «обвести вокруг себя мелом круг и творить свою охранительную молитву». И Дай Бог каждому художнику совпасть со своим временем и местом, чтобы обрести в самом себе то самое слово для охранительной молитвы.
- Ничего, подыщем работёнку какую-нибудь.
Диалог Андрея Рублева и Даниила Чёрного
из к/ф «Андрей Рублёв». Реж. А. Тарковский.1966.
Художник от природы обладает личной творческой благодатью. Вручается ему по рождению горсть невиданно спелой, скажем, клюквы – а дальше, будь добр, пронеси ее по болоту до мира людей. По пути можно сберечь ягоды, даже дополнить подаренную горсть найденными по дороге, но легко и рассыпать, рассеять заветные, завещанные ягоды.
На пути ждёт будто бы неизбежная развилка: село или город. Где обустроить свой дом, в котором сможешь творить в полную силу. Где найти точку опоры, чтобы строить художественный мир: в провинции или поближе к столице? Выбор места, безусловно, важен, но эта антитеза «деревня-город» будто нарочно утрируется.
А если взглянуть на мир попросту, то подметишь: день наступает сменяется ночью – что в деревне, что в городе, одинаково. Снег повсюду падает одинаково. По весне сирень цветёт повсюду, без разбора – в центральном парке или у речного домика. Художник может писать весь белый свет и в городе, и в деревне. Разница лишь в том, где виднее естественный ритм жизни и так ли чувствителен творец к этим ритмам.
Природа не даёт ответов, но покоем может помочь отыскать ответы в самом себе. Создать условия для разговора с самим собой – доверительного.
Последние годы по разным причинам – внешним и внутренним – всё чаще художники тянутся к тишине, неспешной жизни вблизи с природой.
Мне кажется, важно проговорить и не спеша осмыслить причины этого порыва, чтобы очередной виток интереса к сельскому миру не стал попросту временным массовым увлечением. Боюсь, как бы лесные избушки, валенки, удочки не превратились в декорации, что забудут со сменой репертуара.
Недавно было модно бежать из деревни, теперь намечается обратное движение. Галоп - не самый подходящий стиль, если мы говорим об искусстве. Но если бы художник и правда побежал в "провинцию" и "дремучие леса», зная или хотя бы ощущая, почему этот порыв зародился именно в нём… ох, какое чудо может свершиться само собой.
Верится мне, ни к селу, ни к городу бежит художник. Уходя в глубь леса, творец надеется обрести себя через связь с нерукотворным.
Бегство само по себе не имеет никакого смысла. Бежит тот, кто не нашёл себя. Не пришёл к себе. Природа как таковая не даёт ответов, но покоем и тишиной может помочь отыскать ответы в самом себе. Создать условия для разговора с самим собой – доверительного. Разговора, когда сам себе честно задаёшь вопрос: что ищу именно я. Иначе может выйти бегство в никуда, только большее отдаление от себя. А куда творцу без нутра самобытного.
Другая причина ухода – стремление к разнообразию мира. Два одинаковых жилых дома найти просто, а две реки – невозможно. Вот и бежит художник на поиски своей реки, потому что ему от природы свойственная тяга к высоко индивидуальному. Никогда раньше это стремление не вступало в такой конфликт с миром внешним, как сегодня. От жилья и одежды до образа жизни и мысли – все типизируется.
Отсюда и страх вторичности – естественный страх. Существуя в городской среде, художник даже неосознанно вступает в диалог с другими создателями. Даже не желая того, просто выглянув в окно, слышит множество голосов, что могут перебить его собственный.
Из этого страха вырастает стремление к нерукотворному. Город всегда рукотворен. Природа – тоже творение, но творение неведомого нам автора, что не знает повторений. а значит, может помочь художнику преодолеть монотонность, если она успела зародиться в нем. Может стать непреходящим образцом – вне стилей и вкусов. Этот образец вовсе необязательно копировать. Можно как невидимый оберег всюду носить с собой. Достал оберег посреди любого незнакомого болота – сразу дорогу легче искать. И голосам посторонним труднее сбить с пути.
Только бы поиск идеала не превратился в идеализацию. Тут можно вспомнить Барбизонскую школу – молодых художников, что сбежали от Парижа, где расцветал строгий классицизм, и нашли романтический идеал в простой жизни деревенских лесорубов. На фоне столичных масштабных полотен их зарисовки стогов сена, лугов и мельниц стали тем самым глотком воздуха, что станет целебным для нескольких поколений творцов. Но возможно ли сейчас заново и будто впервые влюбиться в леса, озера, речные берега, после того, как их то романтизировали, то не замечали, то подчиняли? Мне отчаянно верится, можно. И даже нужно как никогда.
В итоге болотистые пути-перепутья выводят нас к одному: художник, куда бы он не бежал, рано или поздно стремится «обвести вокруг себя мелом круг и творить свою охранительную молитву». И Дай Бог каждому художнику совпасть со своим временем и местом, чтобы обрести в самом себе то самое слово для охранительной молитвы.