Екатерина Симонова: «Уехать нельзя вернуться»

Об авторе

Екатерина Симонова родилась в 1977 году в Нижнем Тагиле. Окончила филологический факультет Нижнетагильского педагогического института. В 2013 году переехала в Екатеринбург. В 2019 году Екатерина стала первым лауреатом премии «Поэзия» (вместе с Дмитрием Веденяпиным). Её стихи переведены на английский, словенский, украинский языки.

Прямая речь

О непохожести

Понимание нашей непохожести дарит смирение перед неизбежным и твердое намерение жить в реальном мире – без ожиданий того, когда же наконец жизнь станет отвечать моим идеальным представлениям о ней.

О нарративе и иронии

Всегда хотела, чтобы у меня был дом с настоящей изразцовой печью. Потому что вот то, что больше всего похоже на истории – изразцы. Издалека одинаковые, а на самом деле, если приглядеться, все до одного разные, не похожие друг на друга, хотя бы маленьким цветочком в углу, похожим на синее пламя, хотя бы скривившейся улыбкой рыбака и рыбачки – одной на двоих. Что-то иногда согревает их изнутри, и они одновременно сохраняют это тепло и – отдают его... Жизнь вообще складывается, на самом-то деле, не из больших событий, а из маленьких историй, так же, как каждое время складывается из отдельных судеб, и нужно ли говорить, что самые интересные из них – это самые неизвестные, самые случайные, самые маленькие. Все, что от нас останется, – это обрывки историй и осколки вещей.

Что касается иронии, то тут не решусь что-то сказать – ни в серьезном ключе, ни в (само)ироничном. Это просто часть моего взгляда на мир, наверное.

О фотографиях

Старые фотографии отличает ощущение нежного и потустороннего ужаса от вида того, что не мертво, хотя должно быть мертвым. А еще они – все та же самая идеальная изразцовая печь из моего идеального дома: все те же маленькие чужие истории, из которых состоит жизнь, чужой взгляд, который хочется перевести в свое собственное слово.

Об Урале

Бажова люблю, Сальникова – тем более, посикунчики уважаю, перстень и серьги с малахитом есть, дома на холодильнике висит магнит из бетона с надписью «Урал – это сильно», в шкафу хранятся три подноса с тагильской росписью, слову «что» предпочитаю «чо». Кажется, перечислила все самые главные уральские символы, они же – триггеры. Кроме разве что современной уральской поэзии, но пусть мои взаимоотношения с ней останутся тайной.

Что касается заповедности, то начнем с того (да и закончим этим), что я родом из Нижнего Тагила. Мое детство – это заводские трубы, ярко-розовые, ржавые и оранжевые дымы вышеупомянутых бесконечных труб, конец восьмидесятых. Количество моих выездов из этого города лет до 30 чуть ли не равняется количеству пальцев на моих руках. Поэтому о заповедности говорить сложно, в отличие от обыденности.

Я до сих пор люблю этот город, но ощущение малой родины мне не совсем понятно. Малая родина – это мои родители. Не станет их – не станет и малой родины, если хорошо подумать, потому что тогда точно закончится детство.

О путешествиях во времени

Конечно, можно бы сказать, что я не против накатить абсента с Блоком или спеть песенку про соловья и розу, сидя в замке у окна и расшивая нательную рубаху для любимого рыцаря, который лет десять назад отправился освобождать Святую землю от неверных, но, будем честны, носить корсет, таскать блохоловку или пояс верности (умолчим о неизбежных почти ежегодных родах) я не рвусь, не говоря уже о варварской стоматологии и гинекологии, к примеру, эпохи хоть века XV, хоть все того же Серебряного века поэзии. И это еще в том случае, если хоть как-то повезло с родословной и деньгами.

Мечтать о будущем я тем более не хочу. Будущее - вообще предмет темный, как голова, и разъяснению не подлежит. Не факт, что оно не окажется гораздо менее обнадеживающим, чем все тот же вышеупомянутый XV век.

А время вообще… Ну что такое время… Вспыхнуло между пальцами, как спичка, и погасло. Чему здесь противостоять, с чем мириться? Просто живешь. Иногда зажигаешь еще одну спичку, иногда забываешь это сделать, иногда просто думаешь с ней обождать.

О котах

Признаюсь в страшном: коты, конечно, прекрасны, как идея, но люблю я по-настоящему только своих. Возможно, потому, что они дают возможность почувствовать это редкое чувство бескорыстной и бессмысленной любви, столь редкое и странное для такой эгоистки и неэмпатки, как я.

Что же касается их очарования, то оно заключается, в первую очередь, в совершенной кошачьей приземленности и непоэтичности: есть, спать, кусать, когтить, зевать во всю пасть, приваливаться безлюбовно к хозяйскому боку, радовать видом толстой мохнатой филейной части, быть совершенно бестолковым и непрактичным, но от этого вдвойне дорогим сердцу существом. То, что для человека – недостаток, коту всегда плюс.

О работе в библиотеке

Я – скопидом по натуре. Вот это вот «не выбрасывать пакетики, потом можно использовать их вместо мусорных мешков», «хранить пустые баночки, чтобы следующим летом заново налить в них варенья», «старое полотенце не выбрасывается, а переходит в разряд тряпки для протирания», «носки нужно сначала дважды зашить, а уж потом выкидывать, а лучше увезти в родительский огород, чтобы там уж точно сносить их в дырчатое сито» – это все про меня. И вот это все – точно так же про книги и библиотеки. Книги и библиотеки – это возможность сохранения несохраняемого.

Может быть, отчасти поэтому я впервые в жизни чувствую себя на своем месте. Бережное отношение к вещам вообще и к книгам в частности – то, что размягчает сердце и утишает бури. Как бы пафосно это ни звучало.

Общее между поэтом и библиотекарем? Ну… Ничто не мешает как поэту быть библиотекарем, так и библиотекарю – поэтом.

(Подготовил Алексей Чипига)



                            * * *
Малосольные огурцы лучше резать вдоль.

Достаешь из кастрюли за кургузый бочок, снимаешь с него
Мокрый листочек мяты, просоленный венчик укропа,
Берешь тупой нож – тупым почему-то вкуснее, режешь:
Вдоль, потом снова вдоль половинки.

Складываешь горкой на белой и толстой, как будто столовской, тарелке.

Вытираешь мокрый нож полотенцем, смотришь в окно –
Как будто случайно, как будто там ничего нет
И ты ничего не видишь:
Ни тяжелое небо, ни пересаженную малину, ни разбухшую землю,
Как будто не думаешь то, что думаешь –

Когда-то все это закончится, когда-то
Все это отнимут, все станет ненужным,
Кто-то другой будет резать вдоль, снова вдоль,
Складывать четвертинки на тарелку с трещинкой,
Прислушиваться к себе, присматриваться к пустоте.

Отворачиваешься от окна, закрываешь кастрюлю,
Уносишь тарелки в комнату – одну с огурцами, две с пирогами,
Подвигаешь стулья к столу:
Ешьте, пейте, живите, не думайте, что это закончится
(Хотя, конечно, закончится),

Дай уберу это пятнышко света с твоей щеки.



                               * * *
Вместо табличек с указанием «столько-то километров до…»:
Заяц на обочине, сбитый, с вывернутыми лапками, окровавленной головой,
Журавль, стоящий в желтом поле, посередине дождя,
Радужный рог, уткнувшийся в землю за полем и лесом,
Странные всполохи впереди.

Все проспала, конечно, не видела ничего,
Хотя, как проснулась, смотрела по сторонам во все глаза,
Завидовала тем, кто видел. Но оставалось только жалеть и вздыхать –
Вряд ли мне еще когда-нибудь встретятся
Настоящие журавль и заяц, живой и мертвый.

На автозаправке Лукойла вышла из машины,
Нагнулась перевязать шнурки на кроссовках,
Ко мне подошла рыжая большая собака,
Облизала мне щеку, руки, спросила: «Есть чо?»
Я ответила «Нет ничего, прости», погладила, перестала жалеть о зайце.

Когда зашли домой, была уже совсем ночь.
Накормили котов, съели по бутерброду, упали спать.
Кажется, любая дорога оставляет нас себе понемножку:
Снилось, как будто я – мертвый заяц, промокший журавль, большая собака,
Повторяющая у твоих коленей: «Уехать нельзя вернуться».



                          * * *
В понедельник в Ебурге резко похолодало,
Поэтому Таня была очень румяной –
То ли от мороза, то ли от спешки.
У Жени, как всегда, – новая книжка и красивые кольца.
Егана надела черное вечернее платье –
Оно постоянно сбивалось, приоткрывало что-то,
Видимое только ей. В общем,
Встретились: закусить и выпить.
Заказали суп в хлебе, том-ям, цветные настойки,
Гуляш, мясную закуску с гуакамоле.
Ели с удовольствием, аппетитом с мороза, говорили
О смешных и обычных вещах:
Об увольнениях, смерти, соседских драках,
Про Тагил и Москву, про работу, песни Стрыкало.
«Зачем православные, прощаясь с мертвыми,
Не закрывают им лица, видят их?» – спросила Егана,
И в тот же момент, как это обычно бывает,
Таня опрокинула стакан пива на ленкины джинсы.
Лампа над нами время от времени гасла,
Лица сидящих вокруг стола на мгновение, казалось,
Освещались изнутри.
Потом мы разошлись и разъехались.
Как всегда, не зная, увидимся ли когда-то снова.
Кажется, вот это и значит
«Просто жить, жить и надеяться» –
Яркие снежные блики, похожие
На маленькие машинные блики,
Теплый комок пара, остающийся в воздухе
После фразы «пока, до встречи»,
Оседающий на верней губе мелкой пылью,
Закрывающийся стеклянный цветочный киоск,
Белое маленькое такси большого темного города.



                      * * *
Впервые водку я попробовала в 23
На выездном литературном семинаре.
Сначала было пиво, потом снова пиво, потом красное,
Потом рюмка водки, потом белое, снова пиво,
Бутылка коньяка на голодный желудок, чтение вслух лесбийской прозы.
Утром в столовой давали вкусную рыбу и свежие булки,
Но есть я была не в состоянии. Конечно,
В этом виновата была только та самая рюмка водки.
Все зло от водки, учили меня дома.
Коньяк с тех пор я больше не пью.
Героями семинара были Вася и Саша.
На Васе держалась половина молодой поэзии нашего региона.
У него были самые красивые мальчики региона.
У него были самые рисковые тексты, самая крепкая водка,
Ножевая любовь, большая харизма.
Но однажды смерть и любовь его подвели, и он навсегда уехал.
На Саше держалась вторая половина поэзии региона.
Когда Саша был пьян, Саша был дерзок, у Саши
Были красивые детские глаза с выгнутыми ресницами.
Потом Саша встретил Наташу, уехал в маленький город,
Растил детей, выращивал кроликов, ел кроликов,
Запивал их водкой, писал стихи. Потом Саша умер от язвы.
Я понимаю, что никогда больше не увижу обоих.
Второй раз я пила водку почти через десять лет,
Когда мы познакомились с Галей.
Галя приносила к нам три сорта морской рыбы,
Варила уху – добавляла целую луковицу,
Жгла спички, бросала в воду, чтобы уха была будто с костра.
Мы доставали из морозилки водку, замороженные рюмки,
Галя разливала уху: капелька
Попадала на ее жемчужное ожерелье, Галя кричала:
«О...ая же уха, согласитесь?» Мы соглашались.
Очень боюсь, что мы больше никогда не увидимся.
Одно время водку возили казахи в наш театр кукол.
В театре кукол знали толк в водке.
В театре кукол у нас была своя мохнатая лапа – Наташа.
Через Наташу мы заказывали себе казахскую водку –
Две водки и еще три коньяка. Хватало на год.
Коньяк заканчивался первым, поэтому
В тесто новогоднего «Наполеона» я добавляла немного водки.
Получалось совсем не хуже, чем с коньяком.
Переживаю, что с Наташей мы теперь редко видимся.
Недавно Ленка захотела на ужин водки. Пошли, выбрали водку.
Я до сих пор в ней ничего не понимаю.
Заморозили в морозилке бутылку и рюмки.
Купили копченую рыбу, сварили картошку, порезали лук, сели.
Ели долго, пили еще дольше.
Я выпила половину рюмки, Ленка три –
За маму и папу, за Васю и Сашу,
Живых и мертвых, далеких и близких –
За новую встречу, так или иначе, новую встречу.



Среда (из цикла «Лето»)

Прочитала, что запахи, оказывается, могут воскрешать
Воспоминания. Большинство ароматических воспоминаний
Складывается в первые десять лет нашей жизни.
Пахнет томатным соком, гнущейся алюминиевой ложкой,
Горчицей в носках, нагревшейся на солнце фольгой.
Еще оказывается, самые глубокие воспоминания из детства
Обычно связаны с запахом только поточенных карандашей.
Наконец поняла, почему мои любимые французские духи
Пахнут карандашами «Конструктор» ТМ, М 1, М2,
Хотя должны пахнуть ванилью,
Почему графитом пахнет синее покрывало в маленькой комнате,
Розовые шторы, всегда задернутые, Ленка, играющая ранним утром
С умным котом Федором, с глупым котом Тимофеем.
Почему пахнут деревянной стружкой спины котов.
Я кричу всем им «до вечера», выхожу из дома, попадая из запаха в запах:
Кривая сирень рядом с подъездом, мягкий асфальт, автобусная остановка,
Деревянные наличники улицы Белинского, пиццерия
Все то, что я когда-нибудь забуду, помня
Только запах ее подмышки, тот самый, как будто из детства:
Томатный соль, гнущаяся алюминиевая ложка, прилипшие к ней
Несколько крупинок соли «Экстра».