Григорий Медведев. Экран озарился светом нездешним
Prosodia представляет поэта Григория Медведева, вошедшего в шорт-лист Волошинского конкурса в номинации журнала Prosodia «"Время порывисто дует в лицо…" (cимволы современного мира в поэзии)».
Справка об авторе
Григорий Васильевич Медведев родился в 1983 году. Живет в подмосковных Мытищах. Его стихи были опубликованы в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Юность» и др. Автор книги «Нож-бабочка» («Воймега», 2019). Лауреат премий «Лицей» и «Звездный билет».
О Григории Медведеве читайте в материале Prosodia “Неожиданно взрослый поэт Медведев”
Предел человекам
«Электроника»
Антону Васецкому
Выпало нам, до самой смерти,
каждодневно смотреть на экраны
то с любопытством, то с гневом,
то с отвращением, то с надеждой.
Чаще всего с надеждой.
На маленькие экраны.
Нас, я имею в виду рожденных
в преддверии перестройки,
готовили к этому ab ovo.
Игра «Электроника»: в двухмерном
пространстве дисплея
(хотя мы не знали такого слова)
Волк из «Ну, погоди!» или Микки Маус
собирали в корзину яйца,
катящиеся по четырем наклонным
желобам, ускоряясь и ускоряясь.
Две кнопки справа и слева
заставляли персонажа
метаться туда-сюда, чтобы
не кануло ни одно из бесценных
бездонного мимо лукошка.
Уронить можно было трижды,
после игра кончалась.
Счет хрупким трофеям
велся вверху, над схваткой.
Мне ни разу не удавалось
набрать больше трех сотен.
Но я знавал виртуозов,
не расстававшихся часами
с вместилищем плоским
отчаяния и восторга.
Губу закусивши,
асы игру продолжали,
когда яйца катились
по всем лоткам непрерывным
потоком одновременно,
а Волк (или Микки Маус)
раздваивался от спешки.
Для них мои триста были
рутинной разминкой.
Они покоряли высоты
в семьсот, в восемьсот и
где-то уже в стратосфере
со стоном, исполненным скорби,
последнее упуская,
швыряли игрушку оземь,
ибо се есть предел человекам.
А тот – не из нашей школы –
не человек, потому что
999
очков набрал, и внезапно
экран озарился светом
нездешним, а победитель
узрел неизвестный прежде
выпуск «Ну, погоди!». Об этом
мне поведал мой лучший
друг, которому доверяю
как самому себе. Он видел
того в лагере летом
в силе его и славе,
внимал словам откровенным.
Потом утверждали профаны,
что мультфильм был про Микки
Мауса. Мы не перечили, только
улыбались в лицо им кротко.
Вылупившись на экраны,
собираем все яйца в одну корзину,
ускоряясь и ускоряясь
в непрерывном потоке
двухмерной жизни
с отчаянием или скукой,
но иногда с любовью.
Некоторые говорили,
что никакого мультфильма
нет потом и, обнулившись,
игра начинается снова.
Ну, это еще позырим.
Дом
Я просыпаюсь в доме моего прадеда.
Редкий русский может так о себе сказать.
Я просыпаюсь в доме моего прадеда на рассвете в конце января,
в маленьком городе у реки на границе леса с подстепьем,
на Красноармейской (бывшей Подьяческой),
ведущей к Красной площади (бывшей Нижней Торговой).
От нее раскинулись улицы, словно пальцы:
как если бы, сидя спиной к реке,
ладонь положить на землю.
Крепко держали городок в кулаке купцы
Нечаевы, Паршины, Грязевы.
Девять храмов построили.
Прадед не участвовал, сумел увернуться, ломали другие.
Болдин какой-то особо усердствовал, по воспоминаниям,
Пестерев и Сопронов.
Все храмы свели на нет.
Потому крестили меня не здесь.
Повезли в деревню за тридевять километров,
вниз по Советской (бывшей Соборной) и дальше.
Тайно, чтобы без неприятностей на работе.
Морозно, окна заиндевели, шумит АГВ.
Две крохотные комнаты и одна чуть побольше.
Как они все здесь умещались? —
Прадед, прабабка, четверо их детей
да еще родственники-приживалы.
После войны им стало свободней, втроем.
А позже уже мой дед
дом расширил: кухню пристроил, веранду,
новые яблони посадил.
В доме тепло, за стеной заснеженные деревья.
На соседней улице, Карла Маркса (бывшей Дворянской), —
пять сотен шагов отсюда —
жили Бунины в каменном одноэтажном особняке.
Иван у них часто гащивал, у матери с братом.
Писал здесь «Чашу жизни», «Деревню» и прочее.
Я читал, понял почти все слова, я еще русский?
Люблю вообразить их встречу,
Бунина с мои прадедом Алексеем.
Писатель бы яблок купил у него
на Верхней Торговой (сейчас Комсомольской)
или случайно плечами столкнулись бы
где-нибудь на Московской (ныне Свердлова).
Мне приятно думать об этом.
Но нет, не могли.
Я просыпаюсь один в доме моего прадеда,
куда он заселился в середине двадцатых,
как ценный руководящий кадр,
вместо прежних жильцов —
священника с женой и их дочек,
чьи имена мы постарались забыть.
Бухта
Так много времени, что я завел
дневник наблюдений за погодой.
В этом году весна
здесь небывало холодная.
В марте мы видели снег, в апреле
носили московские теплые куртки.
По-настоящему жаркие дни начались
только сейчас.
Плюс 27, облачно, ветер южный до 10 м/c.
Два дельфина
вынырнули вдали,
показав спинные плавники.
Ворочаются черные зубчатые колеса, –
как писал Шмелев.
Должно быть, они уже в Instagram:
их разглядели подробно
с оказавшейся рядом яхты.
Утопает белый парус в море, –
Не бури он ищет, мятежный, а гречанок,
которые, говорят, хороши на Босфоре.
Загляну к ним в сторис.
Сколько идти под парусом до пролива –
день, два, три?
850 километров по карте наискосок –
на юго-запад.
Славный Стамбул, – мечтает Шмелев, –
где грузчики завтракают сардинками,
швыряют в море недоеденные куски.
Бунинский Мушкет,
отправившийся в путь, очевидно, по суше,
был в Цареграде через сорок суток,
но едва ли успел прельститься гречанками.
Изъян здешнего климата – бора, борей.
Его предвестник – плотный туман –
собирается над хребтом
и целиком закрывает вершины.
Этот ветер, родственный трамонтане и мистралю,
сбивает с ног, сносит птиц далеко в море
и поднимает темную смурь со дна души.
В такие ночи не спишь, слушая его беспрестанный рев,
и кажется, что дом шатается от порывов.
Чтобы унять тревогу, открываем старые книги.
Сейчас какой-то мистраль дует,
и во мне дрожь внутри, и тоска, тоска...
Название города означает
«Белая невеста» или «Белая дева».
Не потому ли уж, что в этом месте
собирали светловолосых полонянок
для отправки на тот берег?
Но последний парусник с ними отплыл так давно,
что ни старухи, бредущие в черном по нашей улице
к полузаброшенному греческому кладбищу,
ни упокоенные там, не расскажут.
Я смотрю на волны и слушаю рокот (ропот)
перекатываемых камней.
Они провели четыре месяца
под одной крышей в Грассе.
Тезки и такие, кажется, похожие.
Гость радовался саду, фисташкам, огурцам
и заканчивал свою страшную,
свою главную книгу.
Хозяин хлопотал о нем, не забывая
съязвить за обедом о собратьях-писателях.
Но почему-то не сошлись близко,
оставили прохладные отзывы друг о друге
в частных письмах.
Думаю о них, глядя на бухту,
на охотящихся чаек,
на облака, на их тени,
медленно сползающие
по склону Маркотха.
Не оставят они меня и в бессоннице,
когда снова задует борей.
Опять только гул и тьма, в которой
всюду реет что-то как бы светящееся...
Так много времени.
Купаться еще нельзя,
упражняюсь в древнем бесцельном искусстве
пускать по воде «лягушки».
Мировой рекорд – 88 подскоков.
Я не сдаюсь.
Читать по теме:
Виктор Цененко. Понял ли ты своё сердце?
Андрей Ренсков. Всегда хотелось спеть на птичьем
Prosodia публикует стихи калининградского художника, музыканта и поэта Андрея Ренскова. В этих верлибрах ощутима щемящая нота эфемерности самого дорогого.