Владимир Молчанов. Спрячь меня, Боже, в спичечном коробке

Чем это интересно

Иногда кажется, что поэзия Владимира Молчанова и ее основные качества рождаются из ощутимой невозможности договориться с собой и миром — и остаться тем самым в покое. Очевидное остроумие, которое демонстрирует лирический субъект — способ с этой драматической ситуацией справиться — но не преодолеть ее, потому иногда кажется, что сюжетно эти стихи как бы топчутся на месте, что на самом деле закончить эти монологи нечем — их можно только прекратить. Или вовлекать в них культурное многообразие мира, стараясь найти в нем подтверждение того, что трагедия мира неслучайна. Однако не только неслучайна, но и довольно забавна.

Справка о Владимире Молчанове

Родился в городе Новосибирск, закончил НГУ. Защитил диссертацию в Якобс университете города Бремена. Живет в Германии, приват-доцент в университете города Мюнстер. Публиковался в журнале Prosodia (№21), финалист фестиваля «Эмигрантская лира 2024» в городе Льеж.  


Убожество

Дай мне исчезнуть без вести навсегда,
Не сохранив ни имени, ни следа.
Ведь если ты оставишь меня, как есть, – 
Собственный страх меня разорвёт и съест.
Я ведь и так не нужен-то никому.
Сжалься, о Боже, жизнь моя на кону.

Сжаться позволь (о гибели мысль жутка…)
До стрекозы, до бабочки, до жука.
Убереги за пазухой, в кулаке,
Спрячь меня, Боже, в спичечном коробке,
Чтоб не тревожил больше ни звук, ни свет.
Я в коробке, но вместе с тем как бы нет.

Только зачем я? Лучше бы ты меня
На два зелёных стёклышка обменял.
Просто б махнул не глядя – и с глаз долой.
Пусть обо мне решает теперь другой.
Если над ухом бережно потрясут,
То убедятся: бренькаю! Ergo sum!
Не открывая спичечного коробка,
Пусть так и выйдет жизнь моя, коротка.

После меня положат на антресоль.
Это и впрямь не худший из адресов.
Там и оставят. (Правильно. Я не злюсь.)
Я успокоюсь,
выпрямлюсь,
растворюсь...

…Снова найдут меня, вытирая пыль.
В пальцах повертят. Бросят в ведро, в утиль.
Буду лежать я там, повторяя вслух: 
«Боже!
Я стою стёклышка! 
Даже двух!»


Новичок в Мексике

Глухие окраины жаркой ночной Тихуаны.
Кромешная тьма и ни зги не видать, ни Хуана.
Накопленный зной, но озноб пробегает по коже
От мысли, что встретиться может случайный прохожий.
Он выйдет из темени, вежливо вытащит ножик,
И дальше идёшь и свистишь, как резиновый ёжик.

Сквозь дырочку впрок не надышишься воздухом спёртым.
Скорее бы кончилась ночь. Но не праздником мёртвых.

Запутавшись в крупноячеистом Мехико-сите,
Заблудший чужак напоследок кричит de spacite!
Здесь сдуру ли, с пьяну ли раз ошибившись кварталом,
Рискуешь при лучшем раскладе остаться картавым.
Поэтому лучше по звукам собачьего гава
Наощупь идти и молиться богине агавы.

Светает, а зубы на месте и бок не проколот,
И вдоль позвоночника волнами катится холод.

Туристы мы. Или как позже удачно шутили,
Мы просто приехали полюбоваться на шпили.
Нам нравится готика и городские пейзажи.
От них забываешь родное наречие даже
И, Кетцалькоатля сто раз помянув без запинки,
Язык создаёт узелковую письменность инков.

В ацтекской молитве беззвучно шевелятся губы
И в потной ладони горит рукоять ледоруба.


Летний луг

Летний луг усыпан мерцающими на ветру разноцветными точками,
которые и в жизнь не соединить мысленными паутинками,
не разбить на созвездия и не назвать случайными именами.
Человеческая жизнь и лето коротки для этого.
Да и лень.

Другое дело – пчёлы, что соединяют эти пятнышки,
перелетая от клевера к вереску,
от соцветия антилопы до созвездия донника,
от васильковой лужайки до гречишной галактики,
словно на двумерном космическом тренажёре.

Путешествуют от альфы медуницы к безымянным белым карликам.
Через тернии к астрам.
Вот кому следует поручить колонизацию Марса.
А у нас, у человеков, – то одно, то другое,
то лень.


Скрипичный ключ

Скрипичный ключ похож на нераскрытый зонт.
А если через «е», то более на скрепку.
И от него пять раз прочерчен горизонт,
Чтоб плоскостью Земли проникся семилетка,
Чтоб молодой талант щадил свой корасон,
Посильной высоты вытягивая репку.

А за ключом – бемоль, как навесной замок,
Чтоб уровень тревог на полутон понизить,
Чтоб долго бегать мог бетховенский сурок,
Как белка в колесе, в зацикленной репризе,
Чтоб он, как суслик, взмок и прогулял урок,
Пока играет бог одним перстом «К Элизе».

Живи на три восьмых! К чему размер другой?
А хочешь правым быть – придаст весомость фактам
Крещендо длинных фраз, трясенье бородой,
Но лучшим на века останется "Дурак ты!"
Как аргумент сыграй до-ре-ми-до-ре-до.
А можешь даже спеть. Насколько хватит такта.

В коробке черепной готовится фондю.
С работы на дому, как мухи, дохнут пони.
Тональность до-диез пора предать огню,
А пепел настоять на сжиженном аргоне…
…Про сжиженный аргон я написал фигню,
Чтоб Google всё узнал, но ничего не понял.


Отход ко сну

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Кларе

Диалектика ночи предельно проста:
Новолуние врёт, что орбита пуста.
Лунный маятник метит обратно.
Колыбельная напоминает спираль.
Диогеновой комнаты диагональ
Терпит длины шагов, коим кратна.

Между парой противолежащих углов
Исподволь замедляется эхо шагов
И вливается в ритм колыбельной.
Одолев полпути между двух полюсов,
Полумрак превращается в цепь полуснов,
Существующую параллельно.

Спи спокойно, ни пуха тебе, ни пера!
На подушку ложится щека до утра,
Плечи прячутся под одеяло.
На парящей перине сопит егоза…
Но ребёнок опять открывает глаза
И глядит, как ни в чём не бывало.

Диалектика ночи довольно проста:
Уроборос, вцепившийся в кончик хвоста,
Записал бесконечность возврата,
Обернувшись нулём. Словно сталью в хрусталь,
Пифагорова чёрная диагональ
Отрицает единство квадрата.

За периметром комнаты – тьмутаракань.
Вычисление площади – тонкая ткань,
Но и кругу нужна квадратура.
Бодрый перипатетик исследует ночь,
Прижимает к себе задремавшую дочь,
Образуя одну лигатуру.

Колыбельная стала безбрежной рекой.
И чем дольше движенье, тем глубже покой.
Пожелав ни пера и ни пуха,
На подушку ложится… Но жалобный плач
Призывает принять череду неудач
Со стоической твёрдостью духа.

Диалектика ночи ужасно сложна,
Сплошь и рядом догадками окружена,
И Сократу она непонятна.
Колыбельная клонит ко сну вертикаль.
Чёрный слон патрулирует диагональ,
Всё слоняясь туда и обратно

От стены до стены, из угла до угла,
Проследив, чтоб малышка удобней легла,
Под ребро упираясь коленкой.
На плечах взгромождается прожитый день
И бродящая сгорбленным призраком тень
От отчаянья лезет на стенку.

Продолжая борьбу, закусивши губу,
Колыбельная стоптана до «бу-бу-бу».
Общий смысл, тем не менее, ясен.
Час ходьбы ход часов не меняет ничуть,
Но соперник тебе не предложит ничью
И на выигрыш он не согласен.

В полутьме постепенно сужается круг,
Исчезают цвета, искажается звук.
Мой единственный друг, осязанье,
До угла, где кроватка белеет ладьёй,
Доведёт и шепнёт: «Спи спокойно, адьё!»
Бытие победило сознанье.


Притча о блудном сыне

Боже, уже четыре... Ну, как всегда!..
(Помни про Гавриила, Петра, Иуду...)
Трубку свою взяла? А ключи взяла?
И кошелёк взяла? Повторять не буду.

Чёрт, ну откуда мне знать?... Нет, в прихожей – нет.
(Помни о Ное, о Боге и Моисее...)
Воду закрыла? Везде погасила свет?
Знаешь, куда идти? Ну, тогда – присели.

Паспорт с собой? Положила в футляр очки?
Свежей еды насыпала котофею?
Я пробегусь по Евангелию от Луки,
Ты пробегись по Евангелию от Матфея.

В кресле всегда уютно, тепло, зато
Только шагнёшь за порог – и оно остынет.
Если вернёшься с улицы за зонтом,
Зеркало вспомнит притчу о блудном сыне.