Дама в химическом дыму
Дебютная книга стихов Бориса Пейгина «Гражданские сумерки» вышла в 2020 году. Что же заставило меня взяться за неё сейчас? Во-первых, за весьма продолжительное время на книгу не появилось ни одной рецензии. А книга явно достойна внимания.
Борис Пейгин. Гражданские сумерки. – М.: Воймега, 2020. – 116 с. – (серия «Пироскаф»)
Во-вторых, из-за пандемии у «Гражданских сумерек» не было даже презентации! А значит, читателю со стороны узнать о книге точно неоткуда. Хотя многие мои знакомые, услышав, что я решила о ней написать, сказали, что прочли её, а некоторые и не единожды.
Ну и в-третьих, хотя книга дебютная, Пейгин не такой уж и дебютант. Мы могли видеть его в финале премии «Лицей» (в 4 и 5 сезонах, то есть в 2020 и 2021 годах), а в 2020 году – в числе её лауреатов. Стихи его могли нам попадаться на страницах «Знамени», «Воздуха», ныне закрытого «Октября». Проигнорировать единственную книгу человека, находящегося на литературной арене больше десяти лет, было бы обидно для всех. А повод вспомнить о ней нашёлся: совсем недавно в майском номере «Знамени» вышла очередная подборка стихов Пейгина.
По книге сразу заметно, что Пейгин – мастер отнюдь не короткого высказывания. Строки стихов чаще всего длинные, синтаксически нагруженные, да и сами стихи часто занимают больше страницы. Семантически они тоже усложнены, причём не только многоступенчатыми метафорами, но и обилием сложных слов, специальных терминов:
Дыхание скрипит, как старая кровать;
Я видел профиль твой в свеченье Кирлиана,
В пропановых цветах, привычных бликовать,
Во вздохах фумарол дюралевых вулканов.
Вряд ли мы назовём это лёгким развлекательным чтением, оно вдумчивое, но – плавное и музыкальное. Сгущение смыслов не доходит до того предела, когда читатель каждый текст развинчивает как загадку для очень умных взрослых. Что касается сложности – это не Ерёмин и даже не ерёминский стиль, что касается метафорики – это не метареализм с его «накручиванием на катушку», наслаиванием одной метафоры поверх другой.
Пейгин мыслит вот так: говорит о любви, ссылаясь попутно на химию, географию, астрономию, инженерию, юриспруденцию, литературу, богословие, мифологию. Эклиптика, Анубис, Иеремия, Тропик Рака, окислительно-восстановительные реакции, унылые томские пейзажи – вот из чего, как из кубиков, собирается любовное послание.
По сути, все стихи в этой книге – любовные послания. Те, которые не женщине, предназначены городу, судьбе, Богу, памяти. Но чаще, конечно, женщине, потому что она для героя и город, и судьба, и Бог, и память. А ещё: небесное создание (ангел или звезда?), сам видимый и ощущаемый мир, подруга детства, накручивающая локон на палец. Если возможна современная инкарнация куртуазной любви и куртуазной поэзии, то она перед нами. Пейгин в последнем стихотворении книги манифестирует то, что уже и так стало понятно читателю, а именно главенство любви:
Что уж тут: ненаучно любить и совсем не ново,
Только я никогда не умел ничего иного.
О своей Прекрасной Даме поэт говорит всегда, в каждой строчке, называя её то Дамой треф, то любимой, то просто на «ты», но всегда очевидна её божественная, не такая, как у героя, природа:
Ты сидишь в четвёртых небесах Тушита,
Сложена канонами, сутрами расшита,
На стальных коленях Будды Шакьямуни,
Среди звёзд рубиновых, между полнолуний,
Пальцами вращая колесо сансары;
Волосы подвязаны слогом свитков старых...
Хочется подпрыгнуть и схватить за платье,
Да огреет палицей страшный Ваджрапати.
Герой даже не подпрыгивает – лишь мечтает о прыжке, что подчёркивает, насколько разительно она выше, чище, прекраснее него. И не рука, не губы выступают предметом вожделения, а подол платья. Как трепетные рыцари после ожесточённого турнира удалялись счастливыми, получив возможность коснуться платья своей госпожи. Из-за подобного неравенства персонажей невстречи с Дамой в поэтике Пейгина занимают едва ли не более важное место, чем встречи. Он всё время гонится за ней и никак не может нагнать, лишь фиксирует слабые свидетельства её присутствия:
Возле лона её голубой кувшин,
Над её головой восемь звёзд горят,
И эклиптика венкой на лбу дрожит.
Над её головой восемь звёзд горят -
Много-много мгновений подряд
Я смотрел, как смотрела она,
Как черпают сырую вскрышу небес
Грейферные ковши.
Сразу здесь вспоминается лирический герой текстов Блока о Прекрасной Даме – молящийся в темноте перед ней, как перед иконой; на алтаре взывающий почтить его хотя бы незримым присутствием. Ну и, конечно, герой Анненского, повторяющий имя одной звезды сами помните почему.
Когда мужчина и женщина спят в одной постели, обычно она ему кладёт на плечо голову, и он охраняет её сон. Как у Оксимирона (да, рэп, но не бессмысленный!): «Светает, она спит, я орудую словом». Стихи Пейгина здесь тоже лишены любого брутализма и мачизма: это его герой спит на груди у своей Дамы, устав от вечных странствий, и сон её – это не сон слабой женщины, а покой Вселенной. Он пришёл не добиться её любви, а из восхищения и благородства защищать её честь, как будто жизнь – это один большой турнир:
Если Страшный суд вызывает её на завтра,
Вот мой ордер, Господи; я приступлю к защите?
И всё это – на фоне унылых томских пейзажей, спальных районов и химических заводов. Индустриальная поэзия с нотками Средневековья. Госпоже выстроен трон, а что в его каркас случайно затесались обломки ретификационных колонн, глухих переулков и медных труб, которые герою вместе с огнём и водой пришлось пройти, так это ничего. Такова жизнь.
Во-вторых, из-за пандемии у «Гражданских сумерек» не было даже презентации! А значит, читателю со стороны узнать о книге точно неоткуда. Хотя многие мои знакомые, услышав, что я решила о ней написать, сказали, что прочли её, а некоторые и не единожды.
Ну и в-третьих, хотя книга дебютная, Пейгин не такой уж и дебютант. Мы могли видеть его в финале премии «Лицей» (в 4 и 5 сезонах, то есть в 2020 и 2021 годах), а в 2020 году – в числе её лауреатов. Стихи его могли нам попадаться на страницах «Знамени», «Воздуха», ныне закрытого «Октября». Проигнорировать единственную книгу человека, находящегося на литературной арене больше десяти лет, было бы обидно для всех. А повод вспомнить о ней нашёлся: совсем недавно в майском номере «Знамени» вышла очередная подборка стихов Пейгина.
По книге сразу заметно, что Пейгин – мастер отнюдь не короткого высказывания. Строки стихов чаще всего длинные, синтаксически нагруженные, да и сами стихи часто занимают больше страницы. Семантически они тоже усложнены, причём не только многоступенчатыми метафорами, но и обилием сложных слов, специальных терминов:
Дыхание скрипит, как старая кровать;
Я видел профиль твой в свеченье Кирлиана,
В пропановых цветах, привычных бликовать,
Во вздохах фумарол дюралевых вулканов.
Вряд ли мы назовём это лёгким развлекательным чтением, оно вдумчивое, но – плавное и музыкальное. Сгущение смыслов не доходит до того предела, когда читатель каждый текст развинчивает как загадку для очень умных взрослых. Что касается сложности – это не Ерёмин и даже не ерёминский стиль, что касается метафорики – это не метареализм с его «накручиванием на катушку», наслаиванием одной метафоры поверх другой.
Пейгин мыслит вот так: говорит о любви, ссылаясь попутно на химию, географию, астрономию, инженерию, юриспруденцию, литературу, богословие, мифологию. Эклиптика, Анубис, Иеремия, Тропик Рака, окислительно-восстановительные реакции, унылые томские пейзажи – вот из чего, как из кубиков, собирается любовное послание.
По сути, все стихи в этой книге – любовные послания. Те, которые не женщине, предназначены городу, судьбе, Богу, памяти. Но чаще, конечно, женщине, потому что она для героя и город, и судьба, и Бог, и память. А ещё: небесное создание (ангел или звезда?), сам видимый и ощущаемый мир, подруга детства, накручивающая локон на палец. Если возможна современная инкарнация куртуазной любви и куртуазной поэзии, то она перед нами. Пейгин в последнем стихотворении книги манифестирует то, что уже и так стало понятно читателю, а именно главенство любви:
Что уж тут: ненаучно любить и совсем не ново,
Только я никогда не умел ничего иного.
О своей Прекрасной Даме поэт говорит всегда, в каждой строчке, называя её то Дамой треф, то любимой, то просто на «ты», но всегда очевидна её божественная, не такая, как у героя, природа:
Ты сидишь в четвёртых небесах Тушита,
Сложена канонами, сутрами расшита,
На стальных коленях Будды Шакьямуни,
Среди звёзд рубиновых, между полнолуний,
Пальцами вращая колесо сансары;
Волосы подвязаны слогом свитков старых...
Хочется подпрыгнуть и схватить за платье,
Да огреет палицей страшный Ваджрапати.
Герой даже не подпрыгивает – лишь мечтает о прыжке, что подчёркивает, насколько разительно она выше, чище, прекраснее него. И не рука, не губы выступают предметом вожделения, а подол платья. Как трепетные рыцари после ожесточённого турнира удалялись счастливыми, получив возможность коснуться платья своей госпожи. Из-за подобного неравенства персонажей невстречи с Дамой в поэтике Пейгина занимают едва ли не более важное место, чем встречи. Он всё время гонится за ней и никак не может нагнать, лишь фиксирует слабые свидетельства её присутствия:
Возле лона её голубой кувшин,
Над её головой восемь звёзд горят,
И эклиптика венкой на лбу дрожит.
Над её головой восемь звёзд горят -
Много-много мгновений подряд
Я смотрел, как смотрела она,
Как черпают сырую вскрышу небес
Грейферные ковши.
Сразу здесь вспоминается лирический герой текстов Блока о Прекрасной Даме – молящийся в темноте перед ней, как перед иконой; на алтаре взывающий почтить его хотя бы незримым присутствием. Ну и, конечно, герой Анненского, повторяющий имя одной звезды сами помните почему.
Когда мужчина и женщина спят в одной постели, обычно она ему кладёт на плечо голову, и он охраняет её сон. Как у Оксимирона (да, рэп, но не бессмысленный!): «Светает, она спит, я орудую словом». Стихи Пейгина здесь тоже лишены любого брутализма и мачизма: это его герой спит на груди у своей Дамы, устав от вечных странствий, и сон её – это не сон слабой женщины, а покой Вселенной. Он пришёл не добиться её любви, а из восхищения и благородства защищать её честь, как будто жизнь – это один большой турнир:
Если Страшный суд вызывает её на завтра,
Вот мой ордер, Господи; я приступлю к защите?
И всё это – на фоне унылых томских пейзажей, спальных районов и химических заводов. Индустриальная поэзия с нотками Средневековья. Госпоже выстроен трон, а что в его каркас случайно затесались обломки ретификационных колонн, глухих переулков и медных труб, которые герою вместе с огнём и водой пришлось пройти, так это ничего. Такова жизнь.
Читать по теме:
Рабле: все говорят стихами
9 апреля 1553 года в Париже умер один из величайших сатириков мировой литературы – Франсуа Рабле. Prosodia попыталась взглянуть на его «Гаргантюа и Пантагрюэля» как на торжество не столько карнавальной, сколько поэтической стихии.
Дмитрий Данилов: поэзия невозможности сказать
Есть такое представление, что задача поэзии связана с поиском точных, единственно возможных слов. Но вот, читая стихи Дмитрия Данилова, начинаешь сомневаться в существовании таких слов. В рамках проекта «Десятилетие русской поэзии: 2014-2024» Prosodia предлагает прочтение книги «Как умирают машинисты метро».