О стихотворении Алексея Сомова «Тугарин и окрестности»

ТУГАРИН И ОКРЕСТНОСТИ

Городок в табакерке фабричной, где

всё давно до балды Левше-Балде –

раздолбаю, мученику во труде,

прокоптившему небо родимой «Примой», –

где шипит и квохчет людская молвь,

да река под боком, да семь холмов –

благодать четвертого, что ли, Рима.

Где каленым железом, да с матерком,

достоевский мужик тишком-ладком

ухайдакал-таки лошадку,

где двумя перстами грозил раскол –

молонья в руце на гербе градском

и тюрьма, довлеющая ландшафту.

А в прогале звёздном, как между строк, –

то ли начисто отмотавший срок,

то ль досрочно вышедший из-под стражи,

пролетает ангел моей земли,

отвернув к небесам похмельный лик,

ибо чёрен, одутловат и страшен.

Ибо не на что тут ему смотреть –

в хороводе путаниц и смертей

всё как есть, и отцы не лучше деток –

он видал всё это не раз в гробу,

он подносит к устам свою трубу

и орет в нее: «Эй, ну где Ты?»

2003

Стихотворение было написано в 2003 году. Алексей Сомов жил в городе Сарапуле Удмуртской Республики, но в поэтических текстах и эссе Сарапул у него ни разу не упоминается. Поэт поместил своих героев в вымышленный Тугарин, в чертах которого, конечно, узнаётся Сарапул, но всё-таки Тугарин ему не равен. Более того, в биографических справках (одна из них размещена на сайте «Сетевая словесность») поэт указывал, что живёт в Тугарине. Сомов, идя по пути мифологизации региона, в итоге пришёл к тому, что создал совершенно свой мир – своё Макондо. Образ Тугрина раскрыт и в нескольких эссе – «Кочегарка имени товарища Азина», «Один таран, один побег», «Облако имени Лены Руфовой». Но впервые о Тугарине говорится в поэтическом тексте, который можно назвать программным.

Сарапульских примет в стихотворении, вроде бы, немало. Во-первых, упоминается река – «да река под боком». Сарапул стоит на Каме, но интересно, что в эссе река, на которой стоит Тугарин, называется Любой («Люба-река»). И хотя существует несколько версий происхождения слова «Кама», в Удмуртии название реки часто связывают с именем индуистского бога любви (Кама – санскр. «любовь», «чувственное влечение»). В 2010-е ежегодно проводился Региональный этнический фестиваль «Кама Любви». В стихотворении Александра Корамыслова «вся наша многая лета…» о Каме тоже говорится как о «реке любви». Но в Тугарине как будто нет места любви. Это мрачный город, чем-то напоминающий Калинов: он весь сделан из «замков, засовов, заборов и ставней», хотя находится в живописных местах: «От ограды действительно открывался потрясающий вид на город и на Любу-реку. Солнце играло с водой» (эссе «Один таран, один побег» (2008)). Параллель с «Грозой» напрашивается сама собой: и герои Островского, и герои Сомова живут в мире, где красота природы сильно контрастирует с тем, что происходит внутри «тёмного царства».

Традиционно река связывается с представлением о границе между мирами: в случае сомовской мифологии – не миром живых и миром мёртвых, а миром мёртвых и миром живых, потому что Тугарин у Сомова – город смерти («ибо не на что ему тут смотреть / в хороводе путаниц и смертей»), и об этом очень подробно говорится в статье Марины Гарбер «Тугаринский светолов, или Чистая энергия взрыва»: «Мертвецы здесь воскресают и живут такой же жизнью, как и не умиравшие, для того, чтобы снова умереть и воскреснуть». Река словно напоминает о каком-то другом мире – любви, свете, самой возможности и одновременно невозможности этого мира. Она находится, вроде бы, «под боком», но в то же время где-то далеко: сомовский герой на неё только смотрит, но никогда её не пересекает и даже не заходит в её воду.

Кроме реки, из универсальных мифологем в стихотворении упоминаются холмы: «…да семь холмов – / благодать четвёртого, что ли, Рима». Сарапул, действительно, расположен на холмистой местности, однако интересно, что народное представление о городе, лежащем на семи холмах, относительно Сарапула не сформировалось. Но именное такое представление сформировалось относительно Ижевска, столицы Удмуртии, отчего стала возможной параллель между Ижевском и Римом, и она охотно проводится краеведами и творческой интеллигенцией. Это, в общем-то, один из региональных мифов, который оказался весьма жизнеспособным. Он связан с желанием вписать провинцию в круг известных культурологических констант – и через это подчеркнуть её сходство не только с первым Римом, но и со вторым, и с третьим, то есть объяснить неизвестное через известное, сравнить невеликое с великим, пусть основания для этого сравнения весьма формальные. То есть на статус четвертого Рима в Удмуртии претендует Ижевск, но отнюдь не Сарапул, и этот факт многое объясняет в стихотворении Сомова и в генезисе его Тугарина. Сама параллель между Тугариным и Римом уже существенно расширяет семиотическое поле стихотворения, а если к этому подключить параллель с Ижевском, мерцающую в подтексте, то получается смешение пространств. Тугарин у Сомова потому и не Сарапул, что сквозь вполне сарапульскую канву просматриваются иные топосы, словно наплывая друг на друга. «Тугарин и окрестности» – это ещё и название поэтической подборки Сомова, опубликованной в 2007 году на сайте «Сетевая словесность». Среди стихотворений, составивших подборку, – «Гонорарный январь, оснеженный Ижевск…». Так что наши соображения насчёт параллели между Тугариным и Ижевском – это не вольная интерпретация, а вывод, к которому подводит сам автор, под одним заголовком размещая и текст об Ижевске, и текст о Тугарине.

Весьма неоднозначно читается и начальная строка стихотворения – «Городок в табакерке фабричной…» Опустим сейчас интертекстуальный слой и обратимся к образу фабрики. В Сарапуле в начале нулевых было две фабрики – обувная и кондитерская, другие крупные предприятия – заводы: «Элеконд», «Сарапульский электрогенераторный завод», «Сарапульский радиозавод», можно упомянуть и «Ликёро-водочный». Вряд ли для Сомова так важна тонкая смысловая грань, существующая между понятиями «завод» и «фабрика», – скорее всего, имеется в виду, что Тугарин – город с промышленным, заводским лицом. Сарапул действительно является одним из крупных промышленных центров Удмуртии: по статистике, 30% занятого населения трудится на машиностроительных предприятиях. Но, в отличие от искусственных городов-заводов Ижевска и Воткинска, Сарапул возник и разрастался естественным образом: его прошлое – не заводское, а купеческое. Ижевский культуролог Игорь Кобзев в статье «Ижевск и Петербург» пишет о том, что «технизация Ижевска неизбежно привела к его саморазрушению как исторического организма», что «и сейчас в Ижевске особенно испытываешь приступы удушья из-за отсутствия следов истории, старины, искусства»¹. В Сарапуле эти следы истории и старины видишь почти на каждом шагу: купеческие дома, старинные церкви. Да и вода здесь не стоячая, в отличие от ижевской: дышится намного легче, чем в удмуртской столице. В сомовском Тугарине как будто больше ижевских смыслов, чем сарапульских. Купеческий Сарапул – город живой, а в заводском Ижевске жизни ощущается куда меньше. Корни мортальности, характерной для творчества Сомова, надо искать в том числе и в лоне региональной культуры, в специфике самоощущения регионального человека.

Удмуртию часто называют депрессивным регионом, и уровень смертности от самоубийств здесь существенно превышает средние показатели по Приволжскому федеральному округу и России в целом. Причины самые разные, но очевидно, что энергетика этого места во многом определяется историческими обстоятельствами, связанными со строительством городов-заводов, в частности Ижевска. Вот что об этом пишет Игорь Кобзев: «Самый крупный этнос Ижевска – русские – поселился здесь с самого рождения завода, появившегося в муках и слезах. Плотина и завод возводились варварским способом, на костях сотен крепостных, преимущественно русских… Русских заставляли селиться здесь принудительно. Естественно, это им не могло нравиться, и они убегали отсюда. Но их ловили в лесах, словно зверей, и возвращали обратно в Ижевск. Неудивительно, что первые жители Ижевска ненавидели его»². Метафора «городка в табакерке» больше ассоциируется с Ижевском, чем с Сарапулом: дымят заводские трубы, словно курят роботы-заводы.

Интересно, что в поэзии Удмуртии Ижевск часто раскрывается как «город-тюрьма»³. И именно городом-тюрьмой предстаёт сомовский Тугарин: «и тюрьма, довлеющая ландшафту», «то ли начисто отмотавший срок, / то ль досрочно вышедший из-под стражи, / пролетает ангел моей земли». В Сарапуле, действительно, есть несколько тюрем, но Тугарин – это город-гибрид, художественный конструкт, вобравший в себя черты и Сарапула, и Ижевска, и Удмуртии в целом. Что это за «моя земля», над которой пролетает ангел? Это «Умрудия» – так назвал её Сомов в эссе «Кочегарка имени товарища Азина». У ангела «похмельный лик»: он мало чем отличается от самих тугаринцев. Вот как они описываются в эссе «Один таран, один побег»: «Два бездельника, непонятно что вынюхивающие. Ещё хуже – совершенно трезвые. В Тугарине это всегда подозрительно».

За какую примету Сарапула в стихотворении «Тугарин и окрестности» ни возьмись – везде получается какое-то смещение смыслов. Описание сарапульского герба, на первый взгляд, вполне фактографично: «где двумя перстами грозил раскол – / молонья в руце на гербе градском». Действительно, в верхней части герба изображена рука, выходящая из бело-голубого облака, но держит она не «молонью», а натянутый лук со стрелой. В принципе, стрела и молния могут выступать в качестве синонимов. Но интересно значение этих деталей и тот контекст, в который их включил Сомов. Рука, держащая лук со стрелой, согласно официальному описанию герба, символизирует верность православию и борьбу с язычеством. Эти смыслы вполне коррелируют со строкой «благодать четвертого, что ли, Рима»: дважды в первой части стихотворения звучит намёк на христианство. Да ещё и упоминается раскол: в 17 веке, после реформ патриарха Никона, в Сарапуле распространилось старообрядчество. Но синтаксис сомовского стихотворения такой, что смысл «раскола» сводится именно к конфликту между христианством и язычеством, а церковный раскол здесь ни при чём: мол, «молонья в руце» – это как раз про то, что христианская вера здесь победила. Но это вряд ли, потому что иначе бы не шли сразу за описанием герба слова про тюрьму. И до описания герба не говорилось бы так развернуто про «достоевского мужика», который «ухайдакал-таки лошадку». Христианство здесь точно не победило. Да и вообще в Удмуртии до сих пор существует язычество – конечно, не в Сарапуле (он всегда был русским поселением), а в удмуртских деревнях. Но, когда читаешь описание смысла сарапульского герба, действительно, думаешь про насильственную христианизацию удмуртов – а иначе как это понимать?

«Раскол», упомянутый сразу после описания «достоевского мужика», ассоциируется в том числе и с Раскольниковым. К слову, в Сарапуле есть и улица Достоевского, и улица Раскольникова. Последняя названа в честь революционера Фёдора Раскольникова, но человек, этого не знающий, скорее вспомнит про героя «Преступления и наказания». Интертекстуальное измерение стихотворения позволяет соотнести Тугарин с любым небольшим провинциальным русским городом – примерно таким, каким он описан Достоевским в V главе романа – про «страшный сон» главного героя. В этом сне, кроме всего прочего, интересны несколько символических образов: кабак как олицетворение зла, жестокости и церковь как олицетворение духовной чистоты, святости, добра. А между ними – кладбище. В «Преступлении и наказании» победила церковь, а у Сомова – кабак и кладбище. Это совершенно ясно из второй части стихотворения: мёртвый ангел с «похмельным ликом», «хоровод путаниц и смертей». И никакого Бога: «он подносит к устам свою трубу / и орёт в неё: “Эй, ну где Ты?”» Первая часть стихотворения – про то, что в Тугарине есть (река, холмы, тюрьма, герб), поэтому и строится эта часть на анафоре «где», а вторая часть – про то, чего там нет (Бога): Сомов нарушает логику, заданную анафорой, и заканчивает стихотворение риторическим вопросом: «где Ты?» Так что «благодать четвёртого Рима» – только ирония.

Наконец, почему Тугарин? Почему Сомов выбрал именно такое название для города, в котором разворачиваются события его стихов и эссе? Очевидно, это как-то связано со Змеем Тугариным, персонажем русского фольклора. Марина Гарбер, ссылаясь на «Исторические корни волшебной сказки» В.Я. Проппа, отмечает, что всё дело в «двойственности драконьей природы»: «И поскольку подземное и небесное пространства – две среды обитания крылатого змея – традиционно связаны с потусторонним миром, то вывод очевиден: Тугарин – город смерти». Однако здесь важен не только мифопоэтический подтекст, но и былинный и литературный.

Тугарин – персонаж былины «Алёша Попович и Тугарин Змеевич». На её основе А.К. Толстой написал былину-балладу «Тугарин Змей» (1867). И в былине, и в балладе Тугарин – злой богатырь-оборотень. Согласно былинной традиции, он враг, носитель зла. У Толстого его образ связан с «символическим прорицанием, авторским предупреждением о том, что “татарщина” всё ещё не преодолена»⁴. По одной из версий, имя Тугарина – это искаженное «Тенгри», имя верховного бога в языческом пантеоне тюркских кочевников. То есть важно, что у Тугарина иноверная природа, иноземная. Эти смыслы созвучны финалу сомовского стихотворения и соотносятся с сюжетом о борьбе христианства и язычества. Формальная параллель с христианским Римом, символика герба – всё это внешнее и ничего не значащее. Тугаринцам чужда христианская мораль и надежда на жизнь вечную: здесь торжествует хтонь и смерть, как и во всех тугаринских окрестностях. В балладе А.К. Толстого злой богатырь Тугарин предсказывает гибель русской земле, а у Сомова она уже как будто бы погибла, но после этой гибели наступила смерть как большая новая жизнь в новой стране – Умрудии. Отметим также, что обе лексемы – «Тугарин» и «Сарапул» – тюркского происхождения. Сарапул в переводе с чувашского языка – «стерлядь» (буквально – «жёлтая рыба»). То есть параллелизм этих двух слов основан не только на фонетической близости (7 звуков, 3 слога, ударный [а] во втором слоге), но и на общем происхождении – тюркском. При этом интересно, что стихотворение строится на аллитерации – сквозь весь текст протянуты повторяющиеся звуки [р] и [л]: в этих повторах так и слышится эхо слова «Сарапул» («Городок в табакерке фабричной, где / всё давно до балды Левше-Балде»; «да река под боком, да семь холмов – / благодать четвертого, что ли, Рима. / Где каленым железом, да с матерком…»).

Стихотворение «Тугарин и окрестности» – это такая вполне себе постмодернистская склейка из аллюзий, реминисценций и явных отсылок к известным текстам – к былине о Змее Тугарине, к балладе А.К. Толстого, к сказкам Одоевского и Пушкина («Балда»), к сказу Лескова («Левша), к роману Достоевского. Тугарин стоит на региональном фундаменте, но к региональному контексту здесь подключаются фольклорный и литературный. В единстве возникает сложное символическое пространство – страшноватый, хтонический, гротескный, но вполне узнаваемый мир русской провинции. Периферия богата на смыслы – она неисчерпаема в своём смыслопорождающем потенциале. Жить в Тугарине для сарапульского поэта Алексея Сомова – это и значило жить в культурном измерении, пусть и напоминающем о тёмных сторонах нашего бытия.

1  Кобзев И. Ижевск и Петербург // Неделя Удмуртии. 1995. 27 окт. С. 5.

2 Кобзев И. Ижевские картинки. Ижевск: Удмуртский университет. С. 190-191.

3 Арзамазов А.А. Удмуртская поэзия второй половины 1970 – начала 2010-х годов: человек, природа, город. Ижевск: Институт компьютерных исследований. 2015. С. 263.

4 Иванова Т.В. Фольклор в творчестве А.К. Толстого. Петрозаводск, 2004. С. 45.