Поэзия темного инстинкта: «Гадалка» Владимира Нарбута
Цикл очерков о разных сторонах русского акмеизма продолжает разговор о Владимире Нарбуте. В его книге «Аллилуйя», вышедшей 110 лет назад, оживает язык гоголевской низшей демонологии. Однако эффект от ее появления был противоположный.
Гадалка
Слезливая старуха у окна
гнусавит мне, распластывая руку:
– Ты век жила и будешь жить – одна,
но ждет тебя какая-то разлука.
Он, кажется, высок и белоус.
Знай: у него – на стороне – зазноба... –
На заскорузлой шее – нитка бус:
так выгранить гранаты и не пробуй!
Зеленые глаза – глаза кота,
скупые губы – сборками поджаты;
с землей роднится тела нагота,
а жилы – верный кровяной вожатый.
Вся закоптелая, несметный груз
годов несущая в спине сутулой, –
она напомнила степную Русь
(ковыль да таборы), когда взглянула.
И земляное злое ведовство
прозрачно было так, что я покорно
без слез, без злобы – приняла его,
как в осень пашня – вызревшие зерна.
1912
Книга Владимира Нарбута «Аллилуйя», куда входит «Гадалка», произвела по выходу настоящий скандал. Надо думать, что, обращаясь в синодальную типографию с просьбой напечатать этот поэтический сборник, в котором представлена разная копошащаяся нечисть, явившаяся из гоголевского мира («Упырь», «Нежить»), колдовство и причудливые эротические сюжеты в духе фольклорной фантазии («Лихая тварь»), Нарбут на этот скандал и рассчитывал. История с типографией синода была частью промоушена. Однако масштаб скандальности оказался явно превзошедшим ожидания автора: книга была запрещена цензурой «за порнографию и богохульство», весь тираж (всего 100 экземпляров) уничтожен, а самому поэту, чтобы избежать судебного разбирательства, пришлось бежать. Как раз в это время товарищ по «Цеху поэтов» Николай Гумилёв отправлялся в Африку и взял с собой сочинителя «Аллилуйи».
В книге Нарбута совмещаются натуралистические картины магического низового мира и упоминания церковных праздников, звуков ангельских труб и небесных колокольчиков. «Аллилуйя» – не просто выходка, провокация в футуристическом духе, это подлинный гимн, восхваляющий тёмную и путанную земную, телесную жизнь по всем канонам акмеизма. Сергей Городецкий писал о своём товарище по «Цеху»: «…этот новый Адам пришел не на шестой день творения в нетронутый и девственный мир, а в русскую современность. Он и здесь огляделся тем же ясным, зорким оком, принял все, что увидел, и пропел жизни и миру: аллилуйя! «И майор, и поп, и землемер», «женщина веснушчатая», и шахтер, который «залихватски жарит на гармошке», и «слезливая старуха-гадалка» – все вошло в любовный взор Адама... Владимир Нарбут является поэтом, осмысленно и непреклонно возлюбившим землю».
Книга отличалась цельностью поэтического замысла и графического исполнения. В «Аллилуйе» всего 12 стихотворений, но оформлена она была весьма колоритно: бумага «под старину», старославянский шрифт, специальные водяные знаки. В подготовке издания поэту помог брат Георгий, известный украинский художник-оформитель, ученик Билибина, в будущем выполнивший эскизы банкнот гривны образца 1918 года. Георгий в этот период сотрудничал в петербургском «Аполлоне».
Тексты стихотворений Нарбута изобилуют народно-бытовыми, телесными деталями, многое настолько изобразительно зримо и осязательно, что воссозданное «уродство маленьких уютов» способно даже отталкивать. Вот поэт, например, пишет об угарном застолье в украинской хате («Пьяницы»):
Объедки огурцов, хрустевших на зубах,
бокатая бутыль сивухи синеватой
и перегар, каким, комод-кабан пропах, –
бой-баба, баба-ночь, гульбою нас посватай!
Нарбут вообще старательно подчеркивает малороссийский колорит поэтического мира «Аллилуйи» эпиграфами из Гоголя, Григория Сковороды, Ивана Котляревского («Энеида») и густо населяет его ведьмами, попами и попадьями, бурсаками и тёмными, знакомыми по «Вечерам на хуторе близ Диканьки» персонажами. Вся нарбутовская нечисть – это не мистические злые духи, возникающая и исчезающая как дым. Это плотные, материализованные существа, тесно взаимодействующие с человеком. Например, здесь «кургузый лесовик» то ли снится, то ли является «верткой девке», которая зачастила в лес за грибами и ягодами («Лихая тварь»):
Лапой груди выжимает,
словно яблоки на квас, –
и от губ не отымает
губ прилипчивых карась…
«Гадалка» выписана с реалистической достоверностью. Её слова, обращенные к лирической героине (стихотворение написано от лица женщины), подчёркнуто типичны, это ходовой арсенал уличных цыганок, которые просят позолотить ручку в обмен на предсказание судьбы: «ждёт тебя какая-то разлука», «знай: у него – на стороне – зазноба». В реалистической манере, кажется, подан и портрет гадалки: зелёные глаза, скупые поджатые губы, жилистое тело, землистого оттенка кожа, нитка гранатовых бус «на заскорузлой шее»:
Вся закоптелая, несметный груз
годов несущая в спине сутулой, –
она напомнила степную Русь
(ковыль да таборы), когда взглянула.
Такой портрет цыганки мог бы написать Максим Горький. Но всё-таки стихотворение Нарбута – это не реализм. Городецкий настаивал: «От реалиста Владимира Нарбута отличает присутствие того химического синтеза, сплавляющего явление с поэтом… Горшки, коряги и макитры в поэзии, например, Ивана Никитина, совсем не те, что в поэзии Владимира Нарбута. Горшки Никитина существовали не хуже и до того, как он написал о них стихи. Горшки Нарбута рождаются впервые, когда он пишет своего «Горшечника», как невиданные доселе, но отныне реальные явления». Это горшки, выписанные модернистом, порожденные его «самовитым» сознанием. Есть и в образе типичной гадалки некая натуралистическая изобразительная избыточность: в подробностях тела, лица, в самой передаче ощущения её присутствия рядом. Она явилась из того истока, из того порожденного авторской творческой прихотью мира, из которого пришли и другие персонажи «Аллилуйи».
Главное событие стихотворения «Гадалка» – это приятие «земляного злого ведовства» лирической героиней. Оно открывается ей во взгляде гадалки, которому она добровольно покорилась. Но почему? Потому что это «ведовство» было «прозрачно»: и приёмы цыганки просты и очевидны, и сама она неподдельна, подлинна. Лирическая героиня ощутила какое-то исконное родство с этой «напомнившей степную Русь» цыганкой. Наконец, героиня хотела этого предсказания, была готова к его приятию «без слез, без злобы» потому, что нечто, открывшееся ей во взгляде гадалки, уже давно таилось в ней самой, всегда было в ней.
Собственно, в этом чувстве глубинного родства тёмному миру, из которого явилась гадалка (вытесненному в подсознание, в глубину инстинкта, в томление предчувствия), и заключено странное обаяние низшей демонологии Владимира Нарбута. Он сумел дать фантасмагорическому гоголевскому миру свежую живую кровь. Не опасаясь последствий, пропустил его через себя, чтобы он вызрел как плод, выращенный из семени, объёмный, выпуклый, ощутимый, полнокровный – по всем канонам акмеизма. На фоне других стихотворений «Аллилуйи» «Гадалка» может показаться неброской, так как здесь буйство собственно нарбутовского поэтического почерка (натуралистическое смакование низовой жизни и жизни «нижнего» мира) намеренно, сознательно сдерживается. Приметы его мира только проступают в некоторых телесных подробностях портретного описания гадалки, а инфернальное начало лишь ощущается, но не выпущено на свет. Зато именно в этом стихотворении поэтом найдено равновесие, поэтическая мера между ориентацией на классическое искусство и собственной неприручаемой поэзией тёмного инстинкта.
Слезливая старуха у окна
гнусавит мне, распластывая руку:
– Ты век жила и будешь жить – одна,
но ждет тебя какая-то разлука.
Он, кажется, высок и белоус.
Знай: у него – на стороне – зазноба... –
На заскорузлой шее – нитка бус:
так выгранить гранаты и не пробуй!
Зеленые глаза – глаза кота,
скупые губы – сборками поджаты;
с землей роднится тела нагота,
а жилы – верный кровяной вожатый.
Вся закоптелая, несметный груз
годов несущая в спине сутулой, –
она напомнила степную Русь
(ковыль да таборы), когда взглянула.
И земляное злое ведовство
прозрачно было так, что я покорно
без слез, без злобы – приняла его,
как в осень пашня – вызревшие зерна.
1912
Спланированный поэтический скандал
Книга Владимира Нарбута «Аллилуйя», куда входит «Гадалка», произвела по выходу настоящий скандал. Надо думать, что, обращаясь в синодальную типографию с просьбой напечатать этот поэтический сборник, в котором представлена разная копошащаяся нечисть, явившаяся из гоголевского мира («Упырь», «Нежить»), колдовство и причудливые эротические сюжеты в духе фольклорной фантазии («Лихая тварь»), Нарбут на этот скандал и рассчитывал. История с типографией синода была частью промоушена. Однако масштаб скандальности оказался явно превзошедшим ожидания автора: книга была запрещена цензурой «за порнографию и богохульство», весь тираж (всего 100 экземпляров) уничтожен, а самому поэту, чтобы избежать судебного разбирательства, пришлось бежать. Как раз в это время товарищ по «Цеху поэтов» Николай Гумилёв отправлялся в Африку и взял с собой сочинителя «Аллилуйи».
В книге Нарбута совмещаются натуралистические картины магического низового мира и упоминания церковных праздников, звуков ангельских труб и небесных колокольчиков. «Аллилуйя» – не просто выходка, провокация в футуристическом духе, это подлинный гимн, восхваляющий тёмную и путанную земную, телесную жизнь по всем канонам акмеизма. Сергей Городецкий писал о своём товарище по «Цеху»: «…этот новый Адам пришел не на шестой день творения в нетронутый и девственный мир, а в русскую современность. Он и здесь огляделся тем же ясным, зорким оком, принял все, что увидел, и пропел жизни и миру: аллилуйя! «И майор, и поп, и землемер», «женщина веснушчатая», и шахтер, который «залихватски жарит на гармошке», и «слезливая старуха-гадалка» – все вошло в любовный взор Адама... Владимир Нарбут является поэтом, осмысленно и непреклонно возлюбившим землю».
Книга отличалась цельностью поэтического замысла и графического исполнения. В «Аллилуйе» всего 12 стихотворений, но оформлена она была весьма колоритно: бумага «под старину», старославянский шрифт, специальные водяные знаки. В подготовке издания поэту помог брат Георгий, известный украинский художник-оформитель, ученик Билибина, в будущем выполнивший эскизы банкнот гривны образца 1918 года. Георгий в этот период сотрудничал в петербургском «Аполлоне».
Тексты стихотворений Нарбута изобилуют народно-бытовыми, телесными деталями, многое настолько изобразительно зримо и осязательно, что воссозданное «уродство маленьких уютов» способно даже отталкивать. Вот поэт, например, пишет об угарном застолье в украинской хате («Пьяницы»):
Объедки огурцов, хрустевших на зубах,
бокатая бутыль сивухи синеватой
и перегар, каким, комод-кабан пропах, –
бой-баба, баба-ночь, гульбою нас посватай!
Нарбут вообще старательно подчеркивает малороссийский колорит поэтического мира «Аллилуйи» эпиграфами из Гоголя, Григория Сковороды, Ивана Котляревского («Энеида») и густо населяет его ведьмами, попами и попадьями, бурсаками и тёмными, знакомыми по «Вечерам на хуторе близ Диканьки» персонажами. Вся нарбутовская нечисть – это не мистические злые духи, возникающая и исчезающая как дым. Это плотные, материализованные существа, тесно взаимодействующие с человеком. Например, здесь «кургузый лесовик» то ли снится, то ли является «верткой девке», которая зачастила в лес за грибами и ягодами («Лихая тварь»):
Лапой груди выжимает,
словно яблоки на квас, –
и от губ не отымает
губ прилипчивых карась…
Странное обаяние низшей демонологии
«Гадалка» выписана с реалистической достоверностью. Её слова, обращенные к лирической героине (стихотворение написано от лица женщины), подчёркнуто типичны, это ходовой арсенал уличных цыганок, которые просят позолотить ручку в обмен на предсказание судьбы: «ждёт тебя какая-то разлука», «знай: у него – на стороне – зазноба». В реалистической манере, кажется, подан и портрет гадалки: зелёные глаза, скупые поджатые губы, жилистое тело, землистого оттенка кожа, нитка гранатовых бус «на заскорузлой шее»:
Вся закоптелая, несметный груз
годов несущая в спине сутулой, –
она напомнила степную Русь
(ковыль да таборы), когда взглянула.
Такой портрет цыганки мог бы написать Максим Горький. Но всё-таки стихотворение Нарбута – это не реализм. Городецкий настаивал: «От реалиста Владимира Нарбута отличает присутствие того химического синтеза, сплавляющего явление с поэтом… Горшки, коряги и макитры в поэзии, например, Ивана Никитина, совсем не те, что в поэзии Владимира Нарбута. Горшки Никитина существовали не хуже и до того, как он написал о них стихи. Горшки Нарбута рождаются впервые, когда он пишет своего «Горшечника», как невиданные доселе, но отныне реальные явления». Это горшки, выписанные модернистом, порожденные его «самовитым» сознанием. Есть и в образе типичной гадалки некая натуралистическая изобразительная избыточность: в подробностях тела, лица, в самой передаче ощущения её присутствия рядом. Она явилась из того истока, из того порожденного авторской творческой прихотью мира, из которого пришли и другие персонажи «Аллилуйи».
Главное событие стихотворения «Гадалка» – это приятие «земляного злого ведовства» лирической героиней. Оно открывается ей во взгляде гадалки, которому она добровольно покорилась. Но почему? Потому что это «ведовство» было «прозрачно»: и приёмы цыганки просты и очевидны, и сама она неподдельна, подлинна. Лирическая героиня ощутила какое-то исконное родство с этой «напомнившей степную Русь» цыганкой. Наконец, героиня хотела этого предсказания, была готова к его приятию «без слез, без злобы» потому, что нечто, открывшееся ей во взгляде гадалки, уже давно таилось в ней самой, всегда было в ней.
Собственно, в этом чувстве глубинного родства тёмному миру, из которого явилась гадалка (вытесненному в подсознание, в глубину инстинкта, в томление предчувствия), и заключено странное обаяние низшей демонологии Владимира Нарбута. Он сумел дать фантасмагорическому гоголевскому миру свежую живую кровь. Не опасаясь последствий, пропустил его через себя, чтобы он вызрел как плод, выращенный из семени, объёмный, выпуклый, ощутимый, полнокровный – по всем канонам акмеизма. На фоне других стихотворений «Аллилуйи» «Гадалка» может показаться неброской, так как здесь буйство собственно нарбутовского поэтического почерка (натуралистическое смакование низовой жизни и жизни «нижнего» мира) намеренно, сознательно сдерживается. Приметы его мира только проступают в некоторых телесных подробностях портретного описания гадалки, а инфернальное начало лишь ощущается, но не выпущено на свет. Зато именно в этом стихотворении поэтом найдено равновесие, поэтическая мера между ориентацией на классическое искусство и собственной неприручаемой поэзией тёмного инстинкта.