Шекспир в махновской банде
В начале года издательство «Выргород» выпустило посмертное собрание лирики лидера рок-группы «Соломенные еноты». Сергей Толстов разыскал в книге сильные и слабые стороны.
Вселенский заповедник
Выход книги под названием «Эльд» – так должен был называться незаконченный последний альбом группы – стал логичным этапом перехода ее лидера Бориса Усова (Белокурова) из тесного музыкального подполья в более широкий культурный контекст, из андеграундного сонграйтера в поэты. Почва уже была разработана: за последние шесть лет cтараниями ряда музыкальных журналистов толком не замеченный в 90-х «экзистенциальный панк» «Енотов» привлёк к себе внимание: на стриминговые платформы загрузили новые версии альбомов, вышли две документальные книги о группе («Песни в пустоту» и «Формейшен: история одной сцены»), о ней стали писать крупные медиа, а среди нынешних деятелей культуры вдруг обнаружилось немало почитателей такого творчества.В общем-то свойственная всему русскому року текстоцентричность у «Соломенных енотов» достигла своего предела – музыка группы выступает скорее фоном, даже вынужденной необходимостью для зачисления в «рок-музыканты». Балом здесь правит Слово, остановить которое не смогло ни отсутствие вокальных навыков у Усова, ни плохое качество записи – люди услышали и заинтересовались. А потому перевод песен в формат напечатанных на бумаге стихов с самого начала казался лишь делом времени. Вопрос, собственно, в таких случаях один и тот же: зазвучат ли эти строки сами по себе, в отрыве от авторской интонации и рёва расстроенных гитар?
Под обложкой «Эльда» собраны стихи, написанные в период с 1991 по 2013 год, это преимущественно тексты песен «Енотов», а также других музыкальных проектов Усова. Предваряет поэзию предисловие журналиста Максима Семеляка, из которого становится понятно, что большую часть редактуры успел проделать сам Борис; здесь также объясняются некоторые задачи книги: облегчить труд по поиску текстов будущим исследователям творчества поэта и собрать воедино весь массив его лирики, который в таком виде являет собой «стройную и законченную картину мира». Поделившись на прощание рядом разрозненных мыслей о творческом методе Усова, критик оставляет читателя одного перед шумным эльдовским океаном.
Однажды в цирке на обочине галактики больной,
Убитой горем, но от этого не менее родной,
Случился странный удивительный курьёз –
Зверь дрессированный заговорил всерьёз
Толпа пришла на представление: аплодировать и пить
А вместо шоу слышит лекцию и думает: как быть?
Какой-то жалкий недопёсок рассуждает про любовь
Кипела в жилах обывательская кровь (с. 139).
Прежде всего бросается в глаза то, что художественный мир Усова – вселенский заповедник. Тут водятся самые необычайные существа: звёздные медведи, мотыльки-птеродактили, ежихи-форсихи, яки-истребители и волки-волноносцы. Они могут выступать лирическим «Я» произведения («Я – Балтазар, мудрый зверь» (с.194)), его центральными персонажами (как в истории про ревнивого ленивца), эпизодическими героями и просто вскользь брошенными метафорами (монетки в карманах шумят «диким зверьём»). Они могут предстать перед читателем в любой момент, неожиданные и движимые своей причудливой логикой, возникнуть вдруг посреди городского пейзажа, посреди отвлечённых рассуждений («и командой футбольною / пробежит стая лис / и погибнет любовь моя / впрочем, мы отвлеклись...» (с. 174)). Парадоксально, но именно эти заповедные животные и оказываются в мире Усова главными хранителями нравственного закона, эталоном морали и мудрости, даже человечности. «Неизвестный вомбат» стреляет в подлеца, «кошка по имени LA» спасает мир от зла, а самым непонятливым усовский Балтазар уже говорит прямо: «Я спящая совесть твоя, я твой талисман».
Вслед за зверями идут все остальные – огромная толпа самых разных реально существующих и вымышленных персонажей (особенно героев кино). Здесь «зомби, прошедший кастинг у Сиднея Поллака», здесь «прошлым летом вероятней всего на Урале / потерялось лекарство для Даны Скали» (с. 142), здесь «было ясно – даже для прикола / Солярис не покажет нам атолла» (с. 127), а «родное Подмосковье / не знает Кэри Гранта». И здесь бы заподозрить Усова в постмодернистском желании поиграть с читателем в «угадайку» или покрасоваться эрудицией, но нет – все «гостевые камео» в его лирике не срабатывают как отсылка, не подвергаются деконструкции или переосмыслению. Скорее возникает противоположное ощущение: поэт принципиально не желает быть доступным для всех, избыточностью образов он как бы отгораживается от мира, оставляя секретные ходы только потенциальным «своим». При этом «своим» является не тот, кто, например, знает писательницу Айрис Мёрдок («Домохозяйки в сторону отложат Айрис Мёрдок»), а скорее тот, кто готов разделить с Усовым его веру в превосходство фантазии над реальностью.
Что значит родиться в России
С пониманием и талантом
Это значит лететь в небо синее
Сквозь кордоны быковатлантов <...>
Что значит сломать свои кости
Об основы двадцатого века
Это значит найти свой остров
И любимого человека (с. 205).
Поэт и хулиган
Когда стихают первые впечатления от встречи с усовским бестиарием, когда в его вычурном художественном мире, собранном из всего попавшегося под руку (от советских фантастических книг до новинок кинопроката), начинают проявляться пешеходные тропки, на передний план выходит слой идей и эмоций.
Есть такой тиражированный типаж «поэта-хулигана», эдакого дикаря без образования, но с интуитивным чувством поэзии, променявшего боксёрские перчатки на перо. Поэзия Усова представляет собой полную противоположность такой поэзии – это стихи доведённого до ручки, «озверевшего» интеллектуала, променявшего домашнюю библиотеку на дешёвый алкоголь и панк-рок. Его герой – это отличник физико-математического факультета, покинувший лоно родного университета в бурные 90-е и столкнувшийся с диким и угрожающим миром, где не работают все полученные от родителей и учителей знания.
Так рождается «неврастеник и люмпен», «шекспир в махновской банде» бросающий практически ницшеанский вызов всему миру и одновременно старающийся максимально сократить с этим миром контакт. Отсюда и уникальная интонация Усова – почти всегда срывающаяся на крик, злая, но одновременно по-детски наивная и даже трогательная. «И пошёл я напрямик, словно воробей / В знаменитый новый мир с надписью "Убей"» (с. 257). Мироздание по Усову требует корректировки, решительных и где-то даже грубых преобразований: «Рядом резвятся детки / Швыряют зверям монеты, / А я сажала бы в клетки / Государства или планеты» (с. 364) (текст написан для исполнения девушкой). И отсюда же постоянная тяга к разграничению, отделению своих от чужих и самокалибровка, чтобы ни в коем случае не уподобиться врагам: «А я остаюсь и взрываю мосты / Их транспортного узла / Чтоб поднявшийся ветер рвал лепестки / Цветов мирового зла» (с. 206).
Но через какое-то время становится понятно, что конфликт с социумом не является главным конфликтом этого творчества. Если приглядеться, настоящего протеста здесь даже меньше, чем у ближайших музыкальных ориентиров (Летова, Гребенщикова, Высоцкого). Реакция на окружающую среду, конечно, может быть жестокой («Культурно провели время / Устроили в комнате бал / И бутылкой ударили в темя / Соседа, который мешал» (с. 220)), но это опять-таки скорее звериная реакция на раздражитель, не идейный бунт, а чистые инстинкты. Настоящий конфликт Усова онтологического, а то и эстетического свойства. Как и все большие поэты, он смотрит вглубь земли, людей, событий, вскрывая фундаментальные противоречия и выдавая их в виде ускользающих образов: «Моя Артемида с серебряным луком застрелила мою росомаху».
Завтра всё будет просто. Проще, чем в комиксах
Ну, а дальше куплет про дружбу яшмы и оникса
Да, они так дружили, но стерлось в памяти
В гавань туземных морей входит крейсер «Баунти»
Островитяне ликуют и машут шапками
А через день полетят с обрывами охапками
Выживут два ребёнка без имени-отчества
Это не про любовь. Про одиночество (с. 137).
Взгляд кинокамеры
Идейно-образный уровень определяет стиль и синтаксис Усова. Тут практически нет языковых игр, экспериментов с формой, даже художественные тропы используются ограниченным набором и никогда не стремятся перетянуть на себя все внимание. Рифма служит рабочей склейкой между строками, не претендуя на автономное существование. Ритм равномерно и однообразно выстукивается барабанной палочкой, иногда, впрочем, резко сбиваясь в лучших традициях панк-рока. Смысл здесь задаётся не словом, а целой строкой или даже последовательностью строк. Уже на условном десятом стихотворении появляется понимание, что Усов не стремится углублять закинутые мимоходом образы, его взгляд – это взгляд кинокамеры, проезжающей на тележке. По этой причине большая часть стихов, кажется, может продолжаться бесконечно – их структура будто бы не предполагает какую-то кульминацию и окончание, напряжение не утихает. Поток откровений от сказочных существ не прекращается. Рассказ, брошенный в одном произведении, подхватывается в следующем, как в сериале, рассчитанном на много сезонов. В общем, вся лирика действительно образует стройную картину мира, но тут стоит задаться принципиальным вопросом: каким маршрутом нам идти в этом мире?
Нужно признаться, все цитаты для этой рецензии я сперва вспоминал и потом уже находил на страницах. То есть мой путь в мире Усова уже был проложен, и книга скорее открыла новые интересные виды. К новоприбывшим читателям она строга и встречает скалами. Сомнительной кажется уже идея представить стихи в обратном хронологическом порядке, ещё и выставить самыми первыми работы с неизвестными точно датами, а в конец поставить тексты для сайд-проектов (занятные, но точно не годящиеся для красивого завершения). Движение вспять, от поздних и местами уже усталых стихов, требует терпения, а взамен не открывает никакой новой интересной логики. Также смущает то, что стихи делятся по годам, а не по альбомам или периодам (деление на альбомы хотя бы оправдано концептуально). Их последовательность кажется хаотичной: есть подозрение, что произведения сперва расположили в алфавитном порядке, а потом местами случайным образом перемешали. Схожая проблема на уровне самих текстов – тут не определили стандарт перехода песни в текст. Где-то строчка-рефрен повторяется после каждого куплета, а где-то обозначена только в конце. Может показаться удивительным, но это очень сильно меняет восприятие.
Всё это складывается в одну главную претензию – сборник не помогает читателю полюбить этого поэта, он просто сухо документирует поэтический материал. Есть сомнения, что это выгодная стратегия для популяризации творчества, для знакомства с ним новых читателей. В этом есть, конечно, некий «усовский жест», боязнь, что «обыватели» проникнут в его художественный мир, но сам факт выпуска книги, «адресованной широкому кругу читателей», уже делает такой подход нелегитимным. «Эльд» хорошо будет смотреться на книжной полке рядом с другими изданиями «Выргорода», его раскупят фанаты «Соломенных енотов» в поисках неизвестных им стихов, он станет приятным раритетом для ценителей, как лимитированный винил или диск. Но это, к сожалению, не идеальная точка входа в такую поэзию. Книга не работает как высказывание сама по себе, требует контекста, требует гида. Думается, всё это скоро появится, но желающим начать знакомство прямо сейчас порекомендую лучше альбом «Соломенных енотов» 1997-го года «Остров-крепость».
Читать по теме:
«Есть только два острия» — о книге Александра Скидана
Острие красоты и острие несчастья — между этими полюсами развивается драматургия книги Александра Скидана «В самое вот самое сюда», вышедшей в 2024 году. Prosodia публикует эссе филолога Михаила Бешимова, которое вышло в финал конкурса «Пристальное прочтение поэзии» в номинации «Книга десятилетия».
В разноголосице критического хора
Книга поэта, критика, литературтрегера Бориса Кутенкова, пятая в серии «Спасибо», запущенной в этом году издательством «Синяя гора», кажется, выражает идею этой серии с особенной точностью — она соединяет личностное прочтение стихов с филологическим анализом и даже дает нечто большее. Критик Ольга Балла предложила своей прочтение книги.