Кристофер Миддлтон. Животная сила вползает в речь культуры
В день памяти британского поэта и переводчика Кристофера Миддлтона Prosodia публикует четыре его стихотворения в переводе Дениса Безносова.

Кристофер Миддлтон (1926 – 2015) – британский поэт и переводчик с немецкого. Родился в городе Труро (графство Корнуолл). Закончил Мертон-колледж (в составе Оксфорда). Служил в Королевских военно-воздушных силах Великобритании. Преподавал в Цюрихском университете (Швейцария) и в Королевском колледже Лондона (Великобритания). С 1966 по 1998 преподавал немецкую литературу в Техасском университете г. Остина. В его переводах выходили Готфрид Бенн, Пауль Целан, Роберт Вальзер, Фридрих Ницше, Фридрих Гёльдерлин и другие немецкоязычные авторы. Лауреат Премии им. Джеффри Фабера за книгу стихов Torse 3 и Премии Шлегеля-Тика за переводы из Герта Хофманна. Автор более 20-ти книг стихов, художественной прозы и эссеистики.
Видно бегущее, серебристо-серое,
вдоль верхней перекладины забора, между миртом и мной,
чересчур изящное для птицы и даже издалека
ясно, что четвероногое,
проворное, какое-то непорочное животное, но какое?
Несется, будто
повсюду – угроза, опасность,
давят его подошвы, калечат
шины, ястреб ловит, гриф
клюет, и никакие слова не умаляют боли,
даже кошка забавляется с ним, но потом спихивает в канаву
непригодное для пищи. Так она бежит
изящная, серебристо-серая Атланта среди рептилий,
тотчас исчезая из виду, ветер
сметает её с ног легким порывом,
оживляясь в паутинах магистралей,
ибо не всегда приземленность,
столь сладка и грациозна.
Вот-вот она проберется к яйцам богомола –
глотая личинки одну за другой,
она медленно жмурится от удовольствия.
С различимой на слух улыбкой ведущая признаётся,
Что Моцарт полон чувственности: «Через пятнадцать минут
Альфред Брендель продемонстрирует это нашим слушателям».
Солисты гибнут в битве с радикалами в горах.
Потом она рассказывает анекдот, она собой довольна.
Её время расписано, всплески болтовни – по сигналу.
Что мы с собой делаем, донельзя удешевляя
Слова о чувствах, статистику кровопролитий?
Везут больничную каталку, загроможденную частями тел.
Пока музыка едва осязаема, «дыханье»,
Как Рильке ощущал – «дыханье статуй», и пока
Тела отвечают ей, невидимые, безвкусные,
Пока её подвижность волнует мой бренный мозг,
Животная сила вкрадчиво вползает в речь культуры.
Он поставил дребезжащую тележку возле
меня, сказал, что не хотел потревожить.
Раскрыл сумку, достал оттуда коробку с землей
и червяками, рыболовные крючки, забросил
удочку, шлёпнув о середину речки.
Я, говорит, вырос у границы Техаса с Мексикой,
но испанского толком не знал, пошёл в школу
выучить его, чтоб болтать, как испанцы.
Говорит, был мал, когда умер отец.
Потом помогал по дому, убирался да подметал,
варил бобы, мыл посуду для мамы.
Потом появилась своя семья, два мальчика
и девочка, говорит, прям один за другим;
в моём доме не место бездельникам,
так он им сказал, когда пришло время взрослеть,
будет не просто, сказал, но вот вам стимул –
получите образование, чтоб стать кем-то.
Теперь сын в морской пехоте (хоть война и лишена
смысла), но хочет в авиацию, строить самолёты,
дочка учится на юриста, другой сын работает в медицине,
и все трое свободно говорят по-испански.
Забросил третью удочку – говорит, похороны
отчима стоили ему десять штук, а родной дядя
обошелся дешевле – кремировали.
Потом забросил четвёртую на самую
середину реки – сегодня, говорит, поедет
в Марбл-Фоллз, там хорошо клюёт сом –
а всё из-за похорон на прошлой неделе.
Поехал в Мексику – был от неё не в восторге,
не понравились мексиканцы, толпа врунов,
смотрели на него свысока, назвали гринго.
Я, говорит, плотник, могу построить
неплохой домик, починить, если подгнили доски,
что-то подправить, переделать, обустроить:
могу всё что угодно по дереву, делаю хорошо,
рыбалка – так, для отдыха, иногда хочется,
к тому же сейчас облачно, рыба это любит.
Да, говорит, с любой древесиной справлюсь;
так мы стояли под водяным кипарисом,
высоким деревом, коричневеющим к марту,
паутина его корней сбегала петляющими
цилиндрами под воду, пока он говорил.
В бейсболке цвета кобальта с монограммой NY,
в зелёной куртке (карманы на месте лейблов),
брюки-дудочки, замшевые ботинки на пористой подошве,
а я всего-то спросил, знает ли он, что значит
felo de se, мне показалось, это по-испански.
Точно не воровство, говорит, воровать – robar, robo;
может это из какой-нибудь книжки?
Дверь, лабиринт
теней, персиковые листья –
узоры древесного цвета, –
и порванные паутины,
что дышат – ах, ах –
когда она открывается –
две руки
на лестнице разбудили
тарантула, он проскользнул,
шипя, чёрный, по ступеньке,
на уровне глаз, –
коленки – рычажки с резьбой,
прыгун, рот летучей мыши
с прорезью ухмылки
на мохнатом брюхе –
с пользой: там –
персики, они всё круглее
и круглее,
на ветках, склонившихся дугой
под их весом над
нагретыми лезвиями травы; солнце
и луна тоже разворачиваются
вокруг горной
террасы, теперь морщась
от смертельно зелёного
чувства: все предметы
здесь – в чудовищных судорогах,
дрожат (чтоб никто
не смел войти), шум звучит сквозь
наши пещеры, я их слышу.
Полёт
Видно бегущее, серебристо-серое,
вдоль верхней перекладины забора, между миртом и мной,
чересчур изящное для птицы и даже издалека
ясно, что четвероногое,
проворное, какое-то непорочное животное, но какое?
Несется, будто
повсюду – угроза, опасность,
давят его подошвы, калечат
шины, ястреб ловит, гриф
клюет, и никакие слова не умаляют боли,
даже кошка забавляется с ним, но потом спихивает в канаву
непригодное для пищи. Так она бежит
изящная, серебристо-серая Атланта среди рептилий,
тотчас исчезая из виду, ветер
сметает её с ног легким порывом,
оживляясь в паутинах магистралей,
ибо не всегда приземленность,
столь сладка и грациозна.
Вот-вот она проберется к яйцам богомола –
глотая личинки одну за другой,
она медленно жмурится от удовольствия.
Сонет противоречий
С различимой на слух улыбкой ведущая признаётся,
Что Моцарт полон чувственности: «Через пятнадцать минут
Альфред Брендель продемонстрирует это нашим слушателям».
Солисты гибнут в битве с радикалами в горах.
Потом она рассказывает анекдот, она собой довольна.
Её время расписано, всплески болтовни – по сигналу.
Что мы с собой делаем, донельзя удешевляя
Слова о чувствах, статистику кровопролитий?
Везут больничную каталку, загроможденную частями тел.
Пока музыка едва осязаема, «дыханье»,
Как Рильке ощущал – «дыханье статуй», и пока
Тела отвечают ей, невидимые, безвкусные,
Пока её подвижность волнует мой бренный мозг,
Животная сила вкрадчиво вползает в речь культуры.
Felo de se
Он поставил дребезжащую тележку возле
меня, сказал, что не хотел потревожить.
Раскрыл сумку, достал оттуда коробку с землей
и червяками, рыболовные крючки, забросил
удочку, шлёпнув о середину речки.
Я, говорит, вырос у границы Техаса с Мексикой,
но испанского толком не знал, пошёл в школу
выучить его, чтоб болтать, как испанцы.
Говорит, был мал, когда умер отец.
Потом помогал по дому, убирался да подметал,
варил бобы, мыл посуду для мамы.
Потом появилась своя семья, два мальчика
и девочка, говорит, прям один за другим;
в моём доме не место бездельникам,
так он им сказал, когда пришло время взрослеть,
будет не просто, сказал, но вот вам стимул –
получите образование, чтоб стать кем-то.
Теперь сын в морской пехоте (хоть война и лишена
смысла), но хочет в авиацию, строить самолёты,
дочка учится на юриста, другой сын работает в медицине,
и все трое свободно говорят по-испански.
Забросил третью удочку – говорит, похороны
отчима стоили ему десять штук, а родной дядя
обошелся дешевле – кремировали.
Потом забросил четвёртую на самую
середину реки – сегодня, говорит, поедет
в Марбл-Фоллз, там хорошо клюёт сом –
а всё из-за похорон на прошлой неделе.
Поехал в Мексику – был от неё не в восторге,
не понравились мексиканцы, толпа врунов,
смотрели на него свысока, назвали гринго.
Я, говорит, плотник, могу построить
неплохой домик, починить, если подгнили доски,
что-то подправить, переделать, обустроить:
могу всё что угодно по дереву, делаю хорошо,
рыбалка – так, для отдыха, иногда хочется,
к тому же сейчас облачно, рыба это любит.
Да, говорит, с любой древесиной справлюсь;
так мы стояли под водяным кипарисом,
высоким деревом, коричневеющим к марту,
паутина его корней сбегала петляющими
цилиндрами под воду, пока он говорил.
В бейсболке цвета кобальта с монограммой NY,
в зелёной куртке (карманы на месте лейблов),
брюки-дудочки, замшевые ботинки на пористой подошве,
а я всего-то спросил, знает ли он, что значит
felo de se, мне показалось, это по-испански.
Точно не воровство, говорит, воровать – robar, robo;
может это из какой-нибудь книжки?
Потревожив тарантула
Дверь, лабиринт
теней, персиковые листья –
узоры древесного цвета, –
и порванные паутины,
что дышат – ах, ах –
когда она открывается –
две руки
на лестнице разбудили
тарантула, он проскользнул,
шипя, чёрный, по ступеньке,
на уровне глаз, –
коленки – рычажки с резьбой,
прыгун, рот летучей мыши
с прорезью ухмылки
на мохнатом брюхе –
с пользой: там –
персики, они всё круглее
и круглее,
на ветках, склонившихся дугой
под их весом над
нагретыми лезвиями травы; солнце
и луна тоже разворачиваются
вокруг горной
террасы, теперь морщась
от смертельно зелёного
чувства: все предметы
здесь – в чудовищных судорогах,
дрожат (чтоб никто
не смел войти), шум звучит сквозь
наши пещеры, я их слышу.
Читать по теме:
Ника Батхен. Баллады Мангазеи
Prosodia публикует цикл исторических песен Ники Батхен – в них создается авторская мифология вокруг древнего сгинувшего сибирского города Мангазея, оставшегося символом свободы и изобилья.
Си Чуань. Десять тысяч комаров образуют тигра
Си Чуань – один из наиболее влиятельных поэтов современного Китая, обладатель главной государственной награды в области литературы – премии Лу Синя (2001), а также шведской премии «Цикада» (2018). Prosodia предлагает эссе о поэте и избранные переводы в исполнении Ивана Алексеева.