Максим Взоров. Карусель как будто исчезает

Что в этом интересного

Поэтические опыты Максима Взорова, аспиранта кафедры иностранных языков МГУ и переводчика, на первый взгляд, обращены к повседневности, к тихой музыке каждого дня. Идет дождь или мерцают огоньки аттракциона, или бьется бабочка о лампу, или дерево плодоносит – простые события становятся отправной точкой для рефлексии. Тем не менее, за микрокосмом, в котором укрывается лирический герой, проступает пугающий большой мир. Здесь он – лишь тени на магическом кристалле, лишь эхо. Где-то прошла война, эпидемия унесла людские жизни, погибла кошка, наконец – для поэзии все события слагаются, как писал Юрий Кузнецов, в «чернь на серебре». Тексты Максима Взорова современны с точки зрения языкового и формального поиска, однако концептуально находятся в непреходящем русле европейской традиции ХХ века. Это несерьезная поэзия, «безделица», происходящая от дыхания Катулла, другой полюс от «одических ратей». Может быть, именно такова чистая поэзия, обвиненная и в безыдейности, и в легковесности, и в мотыльковости. Но все же именно она – младшая и любимая спутница Кифареда. 

Справка о Максиме Взорове

Художественный переводчик, исследователь зарубежной поэзии и педагог Максим Взоров родился в Москве в 1992 году, работает школьным учителем английского языка. Окончил бакалавриат РУДН как переводчик-международник (французский и испанский языки) и магистратуру ФИЯР МГУ (лингвистика), работал в области теории перевода поэзии. Аспирант ФИЯР МГУ (направление теоретической и прикладной сравнительно-сопоставительной лингвистики), занимается исследованием текстов американских поэтов XX века. Имеет публикацию о произведениях Эзры Паунда, собственное поэтическое творчество представляет в печати впервые. Живет в Москве.


***
Меня влечёт холодная вода,
Хрусталь, прозрачность, отстранённость
стихов не о себе и не о чувствах,
таких изменчивых, в своем надрыве
таких однообразных, скучных, плоских —
меня влекут тяжелые каменья
строк ледяных и строгих, написанных
о том, что было и что будет 
всегда одним для всех —
для человека, каким всегда он был и будет.


***
Этот год — яблочный.
Как хорошо, что я дожил до него
(не взлетел, кувыркаясь в воздухе,
от разрыва снаряда — раз, и всё).

Позапрошлое лето почему-то забылось,
а вот то, которое было до него,
стоит перед глазами:

в то время, когда люди умирали,
прикованные к аппаратам ИВЛ,
шёл нескончаемый дождь —

и ежи повылезали из кустов,
осмелев от пустоты
и занимая человеческие пустоты —
умная природа правила всем.

Она и сейчас правит (я это вижу,
это видит каждый, кому муравей — брат,
а гусеница — друг)
и кормит яблоками.

И будет кормить всегда,
и всегда это будет важным,
пока есть руки, чтобы сорвать,
зубы, чтобы грызть,
и память, чтобы было, отчего
сладко и больно сжиматься сердцу.


***
Стоит жара, но ветерок трепещет:
Он спрятался куда-то, но его дыханье слышу.
Как мотылёк, стучится он о лампу у кровати,
Потом как будто пропадает, как лукавый Локи,
Но знаю, что он здесь!
К концу подходит ночь июльская.
Побалуй нас, о ветерок, хотя б под утро ты
Живительным дыханием своим!


***
Все просто:
Там, в ста километрах отсюда,
прошли войска, которые сделали бы жизнь
кошмаром, которые
перевернули бы все навсегда.
А здесь –
Трава и еловые ветки,
гул поезда,
крепкий чай,
и мерцает на старом
некрашеном потолке лампа.
Вот он я, хрупкий ребенок,
на этой ниточке
живу и дышу.

И буду дышать.


***
В парке, рядом с которым я живу
и который вижу со своего балкона,
стоит карусель.
Летом, когда парк цветет тюльпанами,
а соловей допевает последнюю песню,
карусель светится вдалеке.
Она светится по вечерам и даже ночью —
как маяк для моей души
в этом океане деревьев.

Зимой же все наоборот: хотя парк
по-прежнему виден с моего балкона, —
странная вещь — карусель как будто исчезает куда-то
(хотя листья облетели с деревьев, и, казалось бы,
я должен видеть её еще лучше).

Но всё просто: конечно,
она на месте. Просто на карусели больше
не мерцают волшебные огоньки.

Вместе с ней долгой зимой
погасает и моя душа,
которая (когда придет лето)
будет снова томиться и болеть,
плакать и радоваться,
когда я увижу вдалеке
(среди океана деревьев)
темной ночью
знакомые огни моей карусели.


***
            Из У.К. Уильямса

Был морозный день.
Мы похоронили кошку,
потом взяли ее коробку
и сожгли
во дворе позади дома.
Те блохи, что избежали
земли и огня,
умерли от холода.


Романтики. Иоганнес Брамс и Клара Шуман 

                                    Из Лайзел Мюллер

Современных биографов волнует,
«как далеко она зашла», их нежная дружба.
Им не дает покоя мысль: что же это значит,
когда он пишет, что постоянно думает о ней,
о своём ангеле-хранителе, своём возлюбленном друге.
Современные биографы задают
этот грубый, неуместный вопрос,
свойственный нашей эпохе,
будто два тела, которые сплелись в похоти, 
утверждают любовь в её правах,
забывая о том, какой нежной поступью
шёл Эрос в девятнадцатом столетии, о том,
как рука, задержавшаяся в руке,
или долгий взгляд прямо в глаза могли перевернуть сердце,
а тонкие оттенки обращений, неведомые
нашему демократичному языку,
могли заставить благоухающий воздух
дрожать и томиться жаром
возможного. Каждый раз, когда я слышу
такие печальные и полные нежности интермеццо,
я вижу их в саду,
среди поздноцветущих роз
и тёмных водопадов листьев.
Лишь природа говорит за них,
но нечего подслушивать: мы ничего не услышим.


***
В сумраке вечера
еду далеко от Москвы к Новгороду.
Проезжая мимо озера с черной водой,
я остановил машину
и вышел:
тишина вокруг, как осень, молчит.
Но с ней так хорошо,
что хочется побыть здесь еще.