Роман Смирнов: «Для нового витка истории готово всё заранее»

Чем это интересно

Лирический герой стихотворений Романа Смирнова и сам автор отстоят во времени лет на двадцать. Герой помнит КПСС, Цоя, советские стаканы. Он – старик. Видимо, работал на сталелитейном предприятии или шофером. Может быть, сидел в тюрьме. Старик Смирнова готовится уйти в иной мир. Вместе с эпохой. Что останется от старика? Неизвестно. Может быть, сын когда-нибудь откроет блокнот с записями отца. А может, и не откроет.

Справка об авторе

Роман Смирнов родился в 1979 году. Живет в городе Электросталь Московской области. Публиковался в журналах и интернет-изданиях «Homo Legens», «Formasloff», «Топос», «Графит», «Фабрика Литературы», «Идель», «Казань», «Тропы», «Образ», «Твоя глава», «45-я параллель», «Сетевая Словесность», на международном портале «Текстура».



                    * * *
город сталеваров и кирпичных стен
я уеду я приеду насовсем
ты железный и бездонный как бидон
побрямчим с тобой об этом и о том
как стояли на штырях КПСС
и как падали не выдержав свой вес
как вдыхали сладкий выдох вечных труб
это мы с тобой конечно старый друг
это мы носили тару на пятак
чебурашку разноцветную за так
это нам прервали детство в миг один
сокисельник друг товарищ господин
я уехал я приехал я уе
только песенка В.Цоя на уме
город стали город варов и воров
я хочу пройти дары твоих дворов
там есть лавочка с отметиной ножа
где написано как мне она нужна
этим буквам веришь больше чем всему
что рассказано про тюрьмы и суму
дом стоит пятиэтажный свет горит
и окно всё так же даль твою хранит


               * * *
Из рутины, словно из руна,
но не золотого, а простого,
выходили мы, говоруна
говорливей, выпить. Что такого?

Собирая столик в гараже –
колбаса, бутылка, хлеб в нарезку –
Дядя Вася кармой хорошел,
а Шнурок искал стакан советский.

Наливалось, шло и не могло,
рассуждалось, плакалось, смеялось,
и клубилось время над столом,
смутно понимаемая малость.

Прогремела, стыками грозя,
не сказать эпоха – или, или.
Заводские вы мои друзья,
заводные, в общем, золотые.

Ах, казалось нам, что та вода –
не разлей, не выплесни осадок.
Дядя Вася, добрый тамада,
не ходи во сны мои, не надо…


                  * * *
Он был одиночка, немного сноб
Про таких говорят…
Нет, ничего.
Ему и не надо было.
Тянулись дни, автомобильные тросы,
натягиваясь, перед тем
как лопнуть.
Он доставал запасной.
Курево стоит денег.
Алкоголь не стоит того, чтобы пить.
Он и не пил. Ясная голова
не нужная никому,
кроме паспортного стола,
спала или ела,
иногда сочиняла стих,
где каждая строчка говорила ему
«Ты злой»,
говорила ему
«Ты скучный»
говорила ему
«Тебя нет».
И он брал связку ключей,
шёл в соседний металлоремонт.
Там улыбчивый мастер,
или тихо смеющийся,
под маской не разобрать,
делал ему со скидкой копии
в придачу к тем четырем
изготовленным год назад,
полгода назад,
месяц назад,
неделю назад.
В старом серванте чаша из хрусталя.
В ней связки на бирках,
подписанные:
отец, мать, сестра,… человек.
Одиночка, немного сноб.


              * * *
Воображая стариком
себя, представлю, что трико
под брюки толстые поддев,
пальто большое, аки Лев,
ботинки, шапку с козырьком,
чтобы почувствовать во всем
прекрасным человеком, я
пойду выгуливать меня.
Сначала, полнясь от идей,
как будто б был погожий день,
я, улыбаясь бородой,
пройдусь по улице одной,
потом по улице другой,
ещё силён рукой-ногой.
Затем захочется в Москву!
Но это мысль плохая, фу…
в горячке псевдоозорства.
Нет, лучше в парке круга два,
и выйти, три часа убив.
…При входе наломали ив.
Киоск газетный. Нет, пивной.
И воздух, кажется, иной…
Всё, дальше, и идти ещё,
хрустя суставом и хрящом
до загорода. Там дикий лес.
Тропинка там наперерез
к заросшей всякой ерундой
сторожке с лодками, водой
в канистрах, или не водой,
но в той,
глуши волшебной, перед тем,
как мне вернуться в город-мем,
я кину камень в пруд.
Пускай круги идут.


                 * * *
Купив себе блокнот для строк,
он думал: буду прям и строг,
правдив, внимателен и добр,
что если дом, то это – дом,
что если гроб, то это – гроб,
окошко, кошка…
Он думал так. Блокнот лежал.
Тянулись дни, базар, вокзал.
Женитьба, дети. Сына в сад,
а дочку в ясли. Сыт и рад.
Бежали годы. Долг, развод.
Завод и премия раз в год.
Он жил. Блокнот вблизи держал.
Когда же реже задышал,
пришли к нему и сын, и дочь,
просили, как ему помочь,
и он тихонечко привстал,
как будто только это ждал,
достал блокнот и… не открыл,
а сыну подарил.


                  * * *
По флангу пробирается зима.
Так раз за полугодие в реале
выходит на замену Бензема,
пугая золотого латераля.

А зимы словно мера да аршин,
понятные любому землерою.
Меж тем нетерпеливые моржи,
уже договорились на второе.

Писатели зуммируют итог,
в домашнем и на фоне домового,
что снег пока оторванный листок
из черного альбома мирового.

И чаша водружается на стол,
и век в неё заглядывают дети,
где горькое толчётся вещество
волшебное, как всё на этом свете.


                    * * *
Стоят на подоконнике горшки
цветочные. В них денежное дерево.
Одно спустило воду в корешки,
другое в процветание поверило.

Одно почти согнулось пополам,
не видя за окном погоду вешнюю,
другое перевыполнило план,
зелеными монетами увешано.

Вот так стоят два комнатных цветка,
неравные на общем основании,
и, видишь ли, для нового витка
истории готово всё заранее.


             * * *
всего что мне осталось
дана такая малость
ещё живая горсть
доска запястье гвоздь
не думаешь гадаешь
не между городами
а вдоль и поперёк
рождественский пирог
вот так себя врачуя
по тихому ворчу я
и свечи сгоряча
о будущем кричат


            * * *
куда тебе сейчас идти
ведь ты пришёл пришёл
поплачь над фильмами митты
так будет хорошо
найди закладку уголок
пока такой покой
вчера ты палец уколол
странице на какой
проверь на месте ли своём
катарсис малых форм
пусть фарувеет славы той
чернильный семафор
съязви о будущем усни
проснись без четверти
двенадцать адцать адцати
строкой крути верти
насыпь какао на лимон
налей и выпей весь
прочти последний арион
да голову повесь

 
               * * *
Ты вместо осени горишь,
пусть это выглядит бравадой,
то односложно говоришь,
то разражаешься тирадой.

Пройдут четыре колеса
друг другу медленною местью,
словесный пепел разнеся
по очумелому предместью,

и снова феникс энд пиит
устало взмолится: «Зачем я?»
пока собою не затмит
само свое предназначенье.