В. Брайнин-Пассек. Ещё немного попируем в чумном угаре

Чем это интересно

Брайнин-Пассек изображает сложный мир, самой интересной, притягательной и необъяснимой частью которого оказывается иллюзия. Пир во время чумы, транс, в который впадают зрители на киносеансе, упоение продажной любви – момент напряженного состояния, об иллюзорности которого, казалось бы, знают и автор, и читатель, неизменно оказывается узлом поэтической драматургии в этих непривычно изысканно выделанных стихах. Примечательно, что ценность, иррациональная привлекательность иллюзии не уничтожается, а как будто подкрепляется циничным и прагматическим тоном делового человека, который возникает здесь регулярно. Само искусство попадает в зону этой иллюзорности, абсурдной и понимаемой как «незнанья источник», – и тем не менее за способность «грезить» человек платит жизнью, и Господь, глядя на это, говорит своему ангелу: «бессилен ты им помочь».

Справка об авторе

Валерий (Вилли) Борисович Брайнин-Пассек – поэт, переводчик, эссеист, музыкальный педагог, композитор, музыкант и художественный руководитель международного конкурса музыкантов-исполнителей Classica Nova. Родился в 1948 году в Нижнем Тагиле, участник московской литературной жизни восьмидесятых. С 1990 года живет в Германии. Автор книги стихов «К нежной варварской речи» (СПб.: 2009).

* * *

Я за тебя не отвечаю, ты – за меня.
Ещё тебя я различаю в неровном свете,
но если туча снег обрушит на зеленя,
то раскидает наши души холодный ветер.

Мы по складам читаем Сартра – такой-сякой.
Сереет призрачное завтра судьбы-сквалыги.
Навалом камер-одиночек – кому покой,
кому – сгоранье между строчек правдивой книги.

Нас разведут после прогулки кого куда,
твои шаги пока что гулки, но стихнут скоро.
– Ау! – кричу, глаза таращу, но ни следа
не оставляет уходящий по коридору.

Ещё печальный август дышит своим теплом,
ещё писатель что-то пишет о бедной твари,
ещё солёным поцелуем украсим дом,
ещё немного попируем в чумном угаре.

* * *

Ты была со мной так трогательно мила
в тот день, когда я поймал тебя на вранье.
Хорошо, допустим, ты не вполне врала,
но как будто камлала в некоем забытье.
Допустим, это была не ложь, а так –
нежелание огорчить, но с тех пор во мне
поселился страх облажаться, попасть впросак
идиотом, блаженно радующемся брехне.

Всякий для нас учитель, никто не враг.
Предстоит одним по истеченье лет
вечный венечный свет, но увечный мрак
предстоит другим, не верящим в этот свет.
Зубы сожму, едкую боль стерплю,
поучусь глядеть в микроскоп, а никчёмный гнев
поучусь смирять, любуясь твоим «люблю»,
которое ты произносишь, не покраснев.

* * *

Литьё золотое из глиняных форм
ушло в закрома словаря,
чтоб выйти оттуда скотине на корм
свинцовыми каплями, лужей из ртути.
Тот – пробует на зуб, тот – сразу в карман,
но время потратит не зря,
кто жизнью готов заплатить за обман,
за каждую букву отдав по минуте.

Законник и вор, Робин Гуд и палач
найдут утешение в том,
что слово строптиво уносится вскачь
глухой повиликой, некошеным лугом.
В ладонях останутся три волоска,
получится – вставишь потом
в невинную трость ледяного смычка,
готового грезить о луке упругом.

Привет вам, девицы преклонных годов,
жующие соску стиха,
привет и тому, кто признаться готов,
что всякая книга – незнанья источник.
Пускай, задыхаясь, глядит человек
на адское пламя греха
и знает, что лошади вольный пробег –
неявного счастья жестокий подстрочник.

* * *

На стрелке часовой
повешен часовой –
он дурно охранял
свирепый циферблат.
Ликующий народ
гуляет сам не свой –
что там висит другой,
любой безумно рад.

Звезда дрожит в ночи,
за ней ползут волхвы,
они на циферблат
задумчиво глядят.
Иосиф пацана
таскает за вихры,
и гладит пса Пилат,
и пёс безумно рад.

Безумно рады все,
глядящие на казнь.
Старушка норовит
подбросить хворостку.
Хозяину – мигрень,
а псу – водобоязнь,
всем остальным – часов
недолгое ку-ку.

* * *

Не упускай того, что ухватил,
ведь только кажется, что здесь не надо сил,
пришло само – куда ему деваться?
Метнул колоду, счастье – вот оно,
хватай его – и вон из казино,
сняв по пути ногастую девицу.

Ломись в гостиницу, звоночек теребя.
Ты ей заплатишь – пусть послушает тебя,
пускай огонь покормит. Те поленья,
что вам хозяин штабелем сложил,
окрасят пустоту остывших жил
в горячий, благородный цвет пыланья.

Не всё ли нам равно, кто рядышком пригрет?
Отзывчивее слушателя нет,
чем честная родная проститутка.
А те, кто, кажется, не всякому дают –
не всякого и слушают. Приют
для слёз важнее, чем для простатита.

Твоей спасительнице вряд ли привыкать –
за психотерапию лишних пять-
десят, а то пятьсот каких-то местных бабок,
отдельно – за признание в любви,
а там, её пугая, разорви
рубаху на себе, валясь с инфарктом набок.

* * *

Их было много – солнечных и млечных,
акулья молодость глотала, не жуя,
но появился мастер дел заплечных
в дверном проёме бойкого житья.

С коллекцией ошибок и огрехов
он дверь палаты молча отворил –
здесь, умирая, отчего-то Чехов
с ним по-немецки вдруг заговорил.

Весна благоухает, пахнут вербы
пушистыми утятами, и здесь
панически-смиренное «Ich sterbe»
звучать могло бы, как благая весть.

Стволы деревьев на органном небе
притихли – лишь одна труба поёт,
шестнадцатифутовая: «Ich lebe» –
и этим бас хоралу задаёт.

* * *

С экрана летящий поезд
ладонью закрыт от глаз.
Писатель же, успокоясь,
уводит опасную повесть
в финальную кутерьму.
Что поезд ненастоящий –
он знает не хуже нас,
но что пассажир обрящет,
доверившийся ему,
неведомо никому.

А вот и читатель вздорный,
раскрывший смело глаза,
то белым путем, то чёрным
везомый себе гуртом,
рискующий ежечасно
свалиться с экрана в зал,
чаи распивать согласный
беспечно в поезде том.

Писатель – большой начальник.
Он может повелевать
громами и, глядя на чайник
заставит его кипеть,
но даже и он не в силах
читателей двинуть вспять,
когда уже упросил их
ломать вместе с ним комедь.

И ангел глядит печально
с горних своих высот.
Есть у него начальник
поболе того, кто тут
бессильно машет руками,
другим затыкая рот,
покуда за облаками
с докладом ангела ждут.

Он явится и доложит:
– Идёт своим чередом
кино. Никого не гложет
ни день, что напрасно прожит,
ни воздаянья ночь.
К обрыву сгоняет стадо
пастух в кинозале том.
Уже снесена ограда.
Погнать ли безумцев прочь?
Помочь ли им?
– Нет, не надо,
бессилен ты им помочь.