Виктория Беляева. Хотелось жить, как будто миру мир

Чем это интересно

Виктория Беляева развивает элегическую поэтику, в которой личное прошлое перерастает в историческое. Даже недавнее прошлое ее драматургия превращает в прошедшую эпоху, показывая, подчеркивая, лирически переживая необратимость этого перехода. В первой книге стихов, которую Виктория выпустила в конце 2024 года, такой «застывшей эпохой» были девяностые годы, в которых мы почему-то остались. А теперь таким «золотым» временем оказалось то, где мы «второстепенные герои мещанской прозы с пивом и борщом». Это тоже — «то, чего не будет больше с нами». 

Справка о Виктории Беляевой

Виктория Владимировна Беляева родилась в Ростове-на-Дону в 1980 году. Историк, писатель, поэт. Окончила исторический факультет Ростовского государственного университета (сейчас ЮФУ). Печаталась в журналах и альманахах «Москва», «День и ночь», «Дружба народов», «Подъем», «Четверговая соль», «Южная Звезда». Участник писательской резиденции Ассоциации союзов писателей и издателей России (АСПИР) в Приволжском округе 2022 года. В 2024 году выпустила книгу стихов «Отпустите до темноты» (М.: Стеклограф, 2024). Лауреат различных литературных конкурсов. Предыдущая публикация в Prosodia вышла в 2024 году. Живет в Ростове-на-Дону.


* * *

Мы были молодыми и худыми, 
скрывались в сигаретном сизом дыме.
И сон был, в основном, для слабаков.
И сон был смыслом жизни стариков.

Мы пивом причащались у подъезда,
а в будущее прорастала бездна.
Но Бог любил нас. Так любил, как мог.
Особенно, кого не уберёг.


* * *

Туман пробрался вновь в мою донскую степь -
продрогшим зайцем жмется.
Впитал мою печаль, впитал пшеницы свет
и розовое солнце.

Верни мою печаль. Отдай туман, назад
тоску степную, волью.
Забравший отдает. И целится гроза
в меня дождем и болью.


* * *

Был влажный август. Тихо уходил
за город, за ограды и дожди,
за нами недосказанные фразы.

Из льна и дынь, из нервных пустяков
был влажный август. Год был никаков,
и мы - им недособранные пазлы.

Хотелось дни простые удержать,
хотелось никуда не уезжать
растить цветы, зашторив окна в горе.

Хотелось жить, как будто миру мир,
как будто страшный сон размыл прилив
и мы - второстепенные герои

мещанской прозы с пивом и борщом
по выходным. И быт наш обречен
на выбор плитки, праздники с гостями,

на дни работы, монотонный лад,
на окна, растворившие закат.
На то, чего не будет больше с нами.


* * *

Над обветшалым домиком твоим 
трепещет хрупкий истонченный дым.
Он вверх идëт по тропам золотым,
и я его как нежность провожаю.
Теперь уже нечасто топишь печь.
Радиоточка потеряла речь,
А я хочу, хочу еë сберечь.
И нас, и сад, и всё, чего так жаль мне.
Но прошлое — остывшая зола, 
на памяти медовая смола.
Там я прозрачно-ветреной была,
теперь смиреньем называю опыт.
А день уходит в облако своë,
и на морозе сушится бельё.
Закатом жёлтым небо в окна льёт,
и золотом подсвечивает копоть.


* * *

Смотрю на мир сквозь поволоку смога -
внутри меня застывшая эпоха. 
Я вместе с ней застыла в прошлом тоже.
Не то что бы счастливей, но моложе
я там на тридцать гребаных потерь.
И вы, друзья, в эпохе той теперь.
Здесь, в настоящем, пересечься сложно -
мы в прошлом ложном или дотревожном.
Я вас люблю. Те тридцать лет назад.
Снежинки тополиные летят 
обратно, в дни, где мы без спроса верим -
в открытый мир италий и америк.
Во двор к нам мчится на мопеде май.

Гудбай, Америка. 
Америка, гудбай.


* * *

Глядим сквозь линии окна 
на дым из городской трубы.
Уходит он от нас с тобой.
Уходит к вечно молодым.
Нам остаётся тишина

его движения. В окне
заката желтый эликсир.
Возьмём губами этот мёд.
Иже еси на небесех.
Нас тоже выдохнет завод
в какой-то год. Прижмись ко мне.