Алхимия комического - «Карлик» Яниса Грантса

Напоминаем, что заявки на конкурс «Пристальное прочтение поэзии» принимаются до конца сентября 2024 года, подробнее - в Положении о конкурсе. 

Карлик

карлик кашляет, как Чехов,

карлик ходит, как по Ялте,

по моей шестой палате,

под плафоном, как под солнцем.

слизь отхаркивая с кровью,

слизь отхаркивая в марлю,

наклонившись к изголовью,

убаюкивает карлик:

«спи-поспи…»

уснул. а карлик

рвёт из Чехова страницы,

за корабликом кораблик

выплывает из больницы.

шпиц уплыл. его хозяйка.

опустела лужа порта.

и лежит.

убита.

чайка.

на линолеуме стёртом.

Янис Грантс - алхимик. Он прикасается к наследию Антона Павловича Чехова, чтобы превратить удивительную поэтику его юмора в поэзию. Впрочем, чудо любой алхимии материально - извлечь драгоценные слова можно не из любого источника. Скажем, таинство сокровищницы Чехова притягательно своей неуловимостью: юмор вырастает из печальной повседневности, которая, на первый взгляд, должна быть его противоположностью. На самом деле юмор чаще противоположен смеху - в реалистичном, но отточенном до символизма мире грустную улыбку (но далеко не всегда - смех) вызывают эскизы житейских ситуаций. 

Сын политического ссыльного, Грантс родился во Владивостоке, в паре километров от Сахалина, где под свинцовыми облаками, среди каторжан, когда-то проходил свой путь созерцательных странствий «Поэт мелодии печали». Возможно, отсюда происходит общая для обоих писателей эстетическая оппозиция мертвящему быту, заслоняющему мечты об обновлении мира. Критики обвиняли Чехова в холодности, не понимая, что эта кажущаяся отстраненностью автора от героев - прием, благодаря которому особенно остро воспринимаются тончайшие движения души. К тому же отстраненность - одно из правил жизнеспособности комического и источник той оптической способности к познанию, которое оно привносит. Потому что погружение в ситуацию, напротив, рождает трагедию, а подчас слепоту.

Игривые искорки юмора рождаются из игры человеческих отношений так же, как крупицы золота проявляются в реторте алхимика. Такими порой представляются улыбки в театральном зале во время драмедии «Вишневый сад» - ее юмор заключен в оптике драматурга, но корень комического - боль, преображенная и побежденная. Не удивительно, что в моменты юмора «слеза сострадания появляется на мечтательном оке зрителя», как писал русский мыслитель Иван Ильин.

Стихотворение Грантса приоткрывает механику этого процесса.

«Стихи - это концентрированная проза, - говорит он в одном из интервью, - Где все согласуется со всем. Только в поэзии по соседству могут оказаться слова и рождённые ими смыслы, которые никогда не окажутся вместе в жизни». Сосуществование – кредо поставангарда: временами агонистическое, но в целом мирное соседство традиции и эксперимента, разных агентов искусства. В «Карлике» живут своей жизнью (и соседствуют) аллюзии на разные художественные образы Чехова, больше не разделенные границами отдельных сюжетов. 

Грантс добивается максимальной кристаллизации образов, заключая их в оборванные отдельными строками неполные и назывные предложения («и лежит», «убита», «чайка»). Их же освещает «зловещее зарево» туберкулезного кашля, предшествующего и сопричастного чахоточным видениям, которые напоминают реминисценции известного стихотворения Эдуарда Багрицкого «ТВС». Но там, где Багрицкий разжигает патетику мученической встречи умирающего героя с напутствующим видением Феликса Дзержинского, Грантс позволяет услышать сердцебиение юмора. 

Глубокое отличие юмора от сатиры в том, что он не столько обличает несуразность жизни, а приоткрывает ее внезапную мудрость. Лишь когда нежданное знание дарят комические маски повседневной глупости, жизнь раскрывается в своей целостности. Грантс мастер ваять такие маски: проникая через поэзию к  доязыковым основам речи, он приглашает читателя к дивным превращениям. Так его рассказ «Череп» буквально вырастает из строчки поэтического романа Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин»: «…вот череп на гусиной шее…» (глава 5, строфа XVII), играя многообразными гримасами буффонады одной гротескной семейки. В «Карлике» показана обратная реакция: в туберкулезных наитиях лирического героя «Палата № 6», «Чайка», «Дама с собачкой» смешиваются в стихотворной реторте, создавая облик типичного чеховского героя, «маленького человека», а в данном случае буквально - карлика.

Меж строк читается трагедия одной болезни. Одной из многих: Ялта часто оказывалась последним пристанищем туберкулезных больных, которым там, практически до конца жизни, пытался помочь доктор Чехов, сам смертельно больной. После смерти в его ялтинском доме обнаружат более ста томов медицинской литературы. 

А как же юмор? Он не между, а над строками: в разлетающихся, уплывающих «корабликами» страницах чеховских произведений. В том самом отстранении, позволяющем сфокусироваться на самоценности деталей. В оптике, раскрывающей комическое через детали трагического. 

Для творчества Грантса - прием частый. Это делает его поэтом и сказочником в одном лице, наделяет его художественные миры лирической поэтикой сказки. 

Вот пример из его прозаического текста («MARSHAK»), где горечь разрыва превращается в комедию деталей: «Что скажешь... Что я могу сказать, если уже семь дней не видел ее пупка? Ну, не пупка, а этой бриллиантовой блямбы, которая его накрыла. Это ж надо проколоть собственное тело по обе стороны от пупочной впадины (пупочная впадина? – уж не сошел ли я с ума?), чтобы впаять туда брошь, отливающую ультрамарином. Цыганщина какая-то. Да какая бы ни была – значения не имеет; а имеет значение то, что уже семь дней она передо мной не раздевалась. И вообще. Конечно, нет никакой трагедии в том, что уже неделю мы не спим вместе. Что мне, спать не с кем? Есть мне с кем спать. И все же…»

Боль открывается через второстепенную деталь (пирсинг), умножающую, казалось бы, избыточные качества, но они же позволяет рассмотреть эту боль снаружи и превратить ее в задумчивую меланхолию.

«Карлик» - поэтический концентрат аналогичного подхода, с помощью которого можно даже улыбнуться, сохранив сострадание к чужой боли. Где-то совсем рядом с ним светится печальным отблеском надежда врача Андрея Рагина, показанная в одной из первых бесед с Иваном Громовым в «Палате № 6». Победить боль созерцанием, изменив представление о ней. Болезненный невроз Рагина связан с чистотой его совести в затхлом обществе провинции, однако ему недоступно оружие юмора, и Рагин терпит поражение.

…Напомним, что некогда упомянутый в «Даме с собачкой» шпиц породил легенду о моде ялтинских девушек гулять по набережной с собаками этой породы, осеняя себя ожиданиями внезапного возлюбленного. Не улыбнуться ли после этого, представив при прочтении стихотворения Грантса такого же шпица, деловито плывущего мимо набережной Ялты? В начале стихотворения идет сопоставление «всего со всем» - «Палаты № 6» и Ялты, что притупляет трагизм первой. В завершении стертый линолеум вокруг убитой чайки обесцвечивает мрачный символизм второй. Как и буквальный маленький рост «маленького человека». Как и пожелание сна («спи-поспи»), леденящее кровь напоминанием об одном из, пожалуй, самых страшных чеховских рассказов («Спать хочется»).  

Карлик в палате, мертвая чайка, плывущий шпиц, строка Пушкина, пирсинг на пупке отвергающей возлюбленной... В настроенной оптике символизма разрастающиеся качества деталей позволяют Грантсу, не забывая о трагедии, выйти за ее пределы. Это и есть алхимия, где проявляется комическое - удивительный момент, в котором юмор роднится с любовью в поэтике индивидуальной сказки.

«Чудо любви – всегда смешное чудо», - однажды заметила из чертогов Люблянской школы психоанализа Аленка Зупанчич. И не напрасно: сила любви в принятии избранника со всеми его недостатками, со всеми причудами и несуразностями.

Придя к комическому через трагическое, можно увидеть обаяние рыцаря и нелепость клоуна в одном человеке, чтобы затем принять эту раздвоенность… с улыбкой. Также и читатели принимают и любят чеховских героев - в коллективной памяти из осколков слов, из вырванных со страниц запомнившихся фраз, они живут и возвращаются в наших снах. Помогают плести ткани индивидуальных сказок, сражаться с собственными болезнями.

Поэтическая алхимия Яниса Грантса показывает то, с чем, в сущности, сталкивается каждый. Рождаясь из боли, юмор утешает и позволяет подняться над ней. 

Чтобы принять и вынести скорбь мира.

Чтобы в дальнейшем черпать из нее силы для борьбы.