Диковинный поэтический гибрид Дмитрия Строцева

поэт

как всякий человек

хочет проспать

весь этот ужас

он

нечаянно для себя

ускользает в сон

гефсиманский апостольский

В борьбе с «гефсиманским сном» Строцев обратился не только к поэзии прямого высказывания, но и к прямому действию в виде открытых писем и участия в акциях протеста после выборов президента в 2020 году, за что даже получил 13 суток ареста. Последний факт важен, так как он во многом определяет контекст, в котором оказалась новая книга, чей жанр Строцев определяет как «гневопею». Велик соблазн увидеть в «Монахе Вере» лишь эмоциональную антиутопию, художественное выражение гражданской позиции творца, пытающегося скрыть свои мысли о текущем состоянии страны за фантастическими метафорами. Однако представляется верным, что более глубокое понимание работы даст взгляд, учитывающий как «лирический», так и «гражданский» аспект творчества поэта. Учитывающий и пробующий объяснить возможность их взаимодополняющего существования.

В жанре плутовского жития

Мама, зверушки и вещи,

Я рыцарь вашей лишней чести!

В морозном дереве, на каменных горах,

Ваш умирающий брат,

Пою в дупле о счастье вольными стихами,

Чтобы сердца услыхали!

О Вере, Любови и Ниле

Сохранили предание!

Строцев начал писать гневопею в 1998 году – в другом веке, при других обстоятельствах. Потребовалось больше 20 лет, чтобы произведение «в теории бесконечное» (по версии автора предисловия к «Газете» поэта Андрея Анпилова) получило финальную точку и было выпущено в стильном черном издании без корешка. Фрагменты Строцев периодически показывал публике: первая часть выходила в TextOnly в 2000 году, там же через 6 лет была опубликована вторая, в 2009-м в журнале «Рец» появилась третья глава, а в уже упомянутой «Газете» можно было прочитать четвертую. Финальную пятую часть, по объему превосходящую все предыдущие вместе взятые, пришлось ждать еще 8 лет.

Конечно, обращают на себя внимание значительные временные разрывы между выходами глав, тем более что за такой период Строцев успел несколько раз существенно обновить свою поэтику, выпустить большое количество других книг. Однако язык гневопеи удивительно целостен и равноудален как от ранних, так и от нынешних произведений поэта. Книга будто рождалась на фоне остального творчества, параллельно основным процессам, вне времени, как подобает настоящему эпосу, и не позволяла отдельным событиям и состояниям полностью определить ее замысел и стиль. Вместе с тем, она же объединяет в одно большое высказывание тот набор, с которыми Строцев работал или продолжает работать в течение жизни. Здесь много богоискательства (как и богоборчества), экзальтации, мелодичной напевности и забавной языковой абсурдности, характерных для первых сборников поэта. От более позднего периода здесь же – пронзительный, граничащий со злой иронией прозаизм отдельных строк, интерес не только к «небесному», но и к «земному» со всей его грязью:

«Кругом сады дымились мая,

Яблони цвет красиво падал,

А посреди земного рая

Воняла какая-то падаль!»

Вообще, это противостояние двух полюсов – наиболее очевидный мотив гневопеи. Например, в первой части под названием «Звероносец» мы наблюдаем борьбу между телом и душой главного героя по имени Вера. В «Любви бездомной» побеждающая смерть любовь зажигается в сердцах убийцы и проститутки. В «Антипаломниках» действие происходит «на вершине диких гор», прямо перед «гангреной мира – Антирусалимом». В заключительной части то ли техногенный, то ли апокалиптический Большой взрыв одновременно является точкой принятия себя героем.

Строцев, укорененный в православной традиции, не боится сталкивать христианскую мораль с трудными этическими вопросами. Уже в начале книги мы становимся свидетелями сложной драмы. Веру не пускают в монастырь, потому что он не хочет оставлять за порогом свою «многострадальную ношу» – мешок с мертвыми котятами, символизирующими раскаяние героя. В результате Вера проникает в обитель тайком, он вынужден обманывать корыстолюбивого послушника, чтобы там остаться. В финале герой и вовсе должен выбирать – погибнуть вместе с фронтовыми товарищами от голода или съесть собственного сына. Движение от греха к прощению и снова к греху не останавливается до самого конца, до точки полного принятия неотделимости этих двух явлений (у Строцева показано буквально в слиянии двух сущностей: Веры и верки). Это вынесено даже на уровень жанра: гневопея является диковинным гибридом плутовского романа и жития.

Убогий мир, получивший голос

Из разодранных, разбитых,

Уничтоженных вещей

Превращайтесь в людоедов

И зловещих палачей!

За увечье отомстите,

За бессилие во зле,

И засилье прекратите

Человека на Земле!

Вера, Иуда, верка, бельмоносец, звероносец – у главного героя много имен. Он до самого конца лишен цельности, разрываясь между ипостасями, возложенными на себя им самим или данными ему другими персонажами. Этот раскол по ходу книги становится буквальным, и Вера разваливается на отдельные личности, каждая из которых стремится к своей цели. При этом сложно сказать, была хоть одна из них изначальной, учитывая, что до смерти матери и принятия ее имени героя звали просто «Оно» или «тело». Личность обретается постепенно в процессе сложных нравственных испытаний. Ее антипод – глиняная башня, которую Вера очень боится.

Расколот не только главный герой, но и другие персонажи. Они тоже существуют в своеобразной сансаре, вынужденные раз за разом перевоплощаться, менять позывные и попеременно становиться то жертвами, то палачами. Они связаны друг с другом одним грехом и одной возможностью спасения. Даже рассказчик (необходимая фигура для эпоса) не существует в тексте как отдельный герой, а попеременно «вселяется» в тела персонажей, порой в пределах одной строфы. Этот прием хорошо переносит центр тяжести истории с какого-то конкретного героя на весь мир гневопеи.

К слову, этот мир у Строцева тотально живой, включая неодушевленные предметы, безголовых животных и явления природы. Он постоянно норовит выйти на передний план, он хочет высказаться. Это соответствует установке Строцева «возвышать голос за потерянного и гонимого, быть человеком рядом с другим человеком и в бездне горя, и в солнце радости». И здесь мы наблюдаем интересный нюанс. Не то что каждый человек, а каждый листик или любая соринка мира гневопеи хранит в себе огромную боль и одновременно огромную любовь. Получая право на обращение к главному герою (а скорее даже непосредственно к читателю), все эти «зверушки и вещи с забытой честью» постепенно с тихого причитания переходят на крик, гневный или восторженный. В какой-то момент благодаря этому они вдруг превращаются в демиургов, способных проклясть человека или же даровать ему спасение.

В сущности, все гневопея – это один большой разговор мира с миром. Это ситуация, когда всякая вещь получает возможность обратиться к Другому и сообщить нечто глубоко важное для себя. Разумеется, такое откровение далеко не всегда получается приятным, скорее даже в первую очередь будет высказана вся ранее сдерживаемая боль. Но только через такое трудное выговаривание, через возможность даже самых угнетенных поделиться своим криком, через всеобщее принятие вины человечество и сможет прийти к раю на земле. Кажется, новое время требует этого, как никогда ранее.