Дмитрий Александрович Пригов: дар художественной вменяемости

Дмитрий Пригов родился 5 ноября 1940 года в семье инженера и пианистки. Окончил Московское высшее художественно-промышленном училище им. Строганова (1959–1966). По образованию скульптор. Несмотря на то, что Пригов был членом Союза художников СССР, до 1987 года он не выставлялся. Стихи сочинял с 1956 года, но до 1986-го в Советском Союзе не печатался. Первый поэтический сборник Пригова – «Слёзы геральдической души» – вышел в 1990 году в издательстве «Московский рабочий». Пригов скончался в ночь на 16 июля 2007 года. Общее количество его стихотворений составило свыше 36 000.

Что такое «художественная вменяемость» по Д.А. Пригову?

Вменяемость – это такое качество художника, которое Д.А. Пригов ставил во главу угла, считая его более важным, чем даже опыт и одаренность. «Будь ты звериной одаренности в живописи и работаешь каждый день, – говорил он в беседе с Аленой Яхонтовой, – но если ты не понимаешь, в какое время ты живешь и что за культурные процессы в нем происходят, ты так и останешься невнятным художником, непонятно с чем работающим». Таким образом, четкое понимание деятелем того или иного искусства своей эпохи, происходящих в ней культурных процессов и материала, с которым он работает, и называется вменяемостью. Полной ее противоположностью Д.А. Пригов считал попытки навязать искусству решение последних истин, превратить его в разновидность религии, жизнетворчества или теургии (в духе русских символистов), преодоления низменной человеческой природы и пр. Такие попытки он называл «заискусством», «закультурной деятельностью» и полагал, что смешивать их с деятельностью собственно культурной – «самое недостойное, даже этически» (из интервью с Михаилом Эпштейном).

Д.А. Пригов – один из ключевых представителей московской концептуальной школы. В «Словаре терминов…» этой школы есть данное как раз Д.А. Приговым определение «художественной невменямости»: «Поведение художника, не рефлектирующего по поводу конкретной культурно-исторической ситуации и сменяющих друг друга и доминирующих культурно-эстетических мейнстримов, по мере своего утверждения в культуре становящихся художественным промыслом». Художественный промысел, в свою очередь, – это «практически любая неактуальная художественная практика от матрешек до супрематизма или поп-арта, когда известны способы порождения текстов, типы авторского поведения, социализации и институализации, а также заранее известны способы зрительской перцепции (считывания текста) и виды реакций, в отличие от так называемых радикальных практик».

Московский концептуализм, по Д.А. Пригову (см. его статью «Что надо знать о коцептуализме»), «акцентировал свое внимание на слежении иерархически выстроенных уровней языка описания, в их истощении (по мере возгонки, нарастания идеологической напряженности языка и последовательного изнашивания) и тенденции нижнего уровня языка описания занимать со временем уровень номинации…» В таком контексте требование вменяемости оказалось очень трудно выполнимым.

Выяснилось, что все еще очень велика инерция боговдохновенного (квазирелигиозного) искусства, нацеленного на создание шедевров, т.е. прорыв к неким предпосланным свыше подлинникам-эйдосам того или иного текста, картины, мелодии. Кроме того, для понимания времени, в котором ты живешь, необходимо разобраться с проблематикой поколения и культурного возраста. По Пригову, до ХХ века культурный возраст мог покрывать до трех поколений (дед, отец, сын) и дедовские ценности для внуков оставались актуальны. В начале прошлого столетия, с рождением авангарда, культурный возраст совпал с биологическим. В новом тысячелетии он ужался до 7–10 лет. Это сделало заведомо неактуальными любые большие стили, школы, течения, эстетические направления и обрекло художника на существование в режиме постоянного перехода или, говоря более научным языком, в модусе транзитности.

Чтобы преодолеть инерцию боговдохновенного искусства, унаследованного от древних греков, и обрести некую востребованную идентичность в процессе ее безостановочного распада, требуется в самом деле исключительная степень художественной вменяемости. И Д.А. Пригову удалось ее сохранить, сделать предметом своего творчества не просто различные дискурсивные практики, но сам процесс их постоянной трансформации и мерцания («мерцательность» – еще один специфически приговский термин в рамках московского концептуализма).

Как Д.А. Пригов относился к успеху?

Для поэтов условно традиционной школы успех – слово ругательное: «быть знаменитым некрасиво» (Борис Пастернак), главное, чтобы «душа сбылась» (Марина Цветаева). Напротив, Д.А. Пригов уже в раннем «Одном стихотворении» (1977) написал, что поэт – «дитя, охочее до внимания и славы». Если и есть «примеры чистого и стоического служения единственно слову», своего рода подвижничества, то речь тут идет о таком подвижнике, который не сумел «(по недостатку ли понимая или мужества) найти истинное поле для возделывания, служения, соответственно точному и естественному развертыванию своей личности. Такое творчество условно может быть отнесено к словесности только по причине словесности отходов молитвенных (назовем условно) трудов».

Философ Михаил Рыклин писал о Д.А. Пригове: «Он был тотально "вменяем", представая "состоявшимся шизофреником", зацикленным на успехе. В центре его рассуждений стояла востребованность творчества; его девизом было: "Делай все, что угодно, но будь успешным"». И он этого успеха добился.

По замечанию А. Скидана, Пригов был «единственным представителем неподцензурной, неофициальной поэзии, кто пользовался всенародным признанием и любовью, единственной поп-фигурой такого рода на постсоветском пространстве, постоянно присутствующей в массмедиа – наравне со звездами кино, шоу-бизнеса, политиками». Это тем более ценно, что своим творческим поведением он развенчивал архаичные модели «духовно-профетической невнятности» и не уставал напоминать поэтам-традиционалистам (снова сошлемся на М. Рыклина), что «стадионами давно уже овладели рок- и поп-музыканты, а литераторы отступили на второй, а то и на третий план влияния».

36 000 стихотворений – что означает феноменальная творческая производительность Д.А. Пригова?

Эту цифру приводит сам Д.А. Пригов в своем последнем интервью, которое он дал Эриху Кляйну, и она похожа на правду. Поэт начал сочинять в 1956 году, установив для себя норму – не менее двух стихотворений в день. Несложно вычислить, что за полвека работы должно было накопиться как раз порядка 36 500 стихотворений.

В таком производственном подходе к написанию стихов нередко усматривают простую пародию на советское плановое хозяйство. Георг Витте заметил, что здесь заключено «нечто большее… Принцип планирования ресурсов опровергается… не в модусе эксплицитной экономии (вплоть до ее радикального шага, самоубийства), но в модусе перевыполнения, который доводится до графоманского эксцесса».

У поэта, безусловно, были предшественники – достаточно вспомнить французов Раймона Кено и Жака Рубо из группы «УЛИПО»: оба выпустили книги («Сто тысяч миллиардов стихотворений» и «Эпсилон» соответственно), предполагавшие создание на их основе огромного и даже потенциально бесконечного числа текстов. Можно также вспомнить Бертольда Брехта с его заветом художнику «ты должен быть продуктивным» и Энди Уорхола, который производил свои картины буквально фабричным способом.

По словам Игоря П. Смирнова, у Д.А. Пригова перепроизводство поэтических текстов призвано было обозначить инфляцию поэзии, завершение эпохи шедевров и одновременно конец их пародирования. «Приговские тексты не только "снижают" отдельные претексты, но и составляют в совокупности такую пародию на стихотворное искусство вообще, которая ставит под вопрос также саму себя, коль скоро она оказывается продуктом ничем не сдерживаемой графомании…» В этом смысле Д.А. Пригов менее всего пародист, потому что пародия у него приобретает онтологический статус.

Д.А. Пригов – это в первую очередь поэт, художник, мыслитель, музыкант или некий самостоятельный проект имени самого себя?

По разносторонности дарования и творческих практик Д.А. Пригова справедливо сравнивают с титанами Возрождения: он сразу и поэт, и романист, и теоретик современного искусства, и художник, а также автор и участник многочисленных выставок, инсталляций, перформансов, театральных и музыкальных представлений, фильмов. В сборнике статей и материалов «Неканонический классик…» (М.: НЛО, 2010) список одних только нелитературных произведений Д.А. Пригова («Иные формы деятельности») занимает целых 23 страницы весьма убористого текста. Такое разнообразие вполне отвечает требованиям тотальной вменяемости художника, который принял на себя роль оператора перехода от одного языка искусства к другому. Д.А. Пригов понимал, что для потребителя в целом безразлично, как соотнесены между собой столь различные виды деятельности одного и того же человека: беря в руки его стихи, он (потребитель) уверен, что имеет дело с поэтом, читая роман, уверен, что перед ним писатель и т.д. «Но для меня, – говорил Д.А. Пригов в уже упомянутом интервью Алене Яхонтовой, – все эти виды деятельности являются частью большого проекта под названием ДАП… Внутри же этого цельного проекта… они есть некоторые указатели на ту центральную зону, откуда они все исходят. И в этом смысле они суть простые отходы деятельности этого центрального фантома».

В «Словаре терминов московской концептуальной школы» есть отдельный подраздел под названием «Дополнительный словарь Д. Пригова». В нем среди прочего дано определения проекта. «Проект – в отличие от любых языковых практик и языковых идентификаций с ними (включая перформансно-поведенческий текст) предполагает доминанту временной составляющей и развертывания вдоль временной оси (предел: проект длиной в жизнь), когда любого рода текстовые знаки суть лишь некие отметки, определяющие траекторию, вектор проектного существования, художественного бытования почти фантомным способом».

Следует отметить, что проектное существование радикальным образом отличается от жизнетворчества (теургии) культурно невменяемого, по Д.А. Пригову, русского символизма. Там художник стремился сделать произведение из самой жизни, здесь же принципиальная вторичность любых художественных произведений, погруженных в процесс бесконечного перехода или мезоморфоное состояние, поддерживает неопределенность самой жизни, возникающей как раз в таком состоянии (см. М. Ямпольский. Пригов: Очерки художественного номинализма. М.: НЛО, 2016. С. 77).

Что значит образ Милицанера у Д.А. Пригова?

«Проект ДАП» завершился со смертью художника, для многих став тем главным, с чем связано историческое значение этого творчества. Потребителям остались «простые отходы деятельности этого центрального фантома». К счастью, как минимум в своей поэтической ипостаси Д.А. Пригов был первоклассным мастером, версификатором-виртуозом, автором множества хитов (слово «шедевры», мы помним, тут неуместно). Будучи тотально вменяемым в художественном плане, он ясно представлял себе такое будущее и позаботился о создании иконических образов. Главным из них как раз и стал Милицанер, герой сборников «Апофеоз милицанера» (1975–1980) и «Милицанер и другие» (1978). Он удостоился также отдельного определения в «Словаре терминов…»: «Носитель идеи небесного государства и государственности и медиатор между государством земным и небесным, поскольку идеи небесной государственности в пределах земного государства невоплотимы, он есть герой культурный, страдающий».

Разумеется, это пародия на советские идеологемы власти, а заодно и на Дядю Степу Сергея Михалкова (см. работу Евгения Добренко «"Прийти к женщине и лечь к ней в постель в мундире": Пригов и Михалков-Кончаловская»). Но мы уже знаем, что пародия здесь носит онтологический статус, а значит, Милицанер вполне может служить олицетворением как минимум поэтической составляющей проекта ДАП. Недаром же Д.А. Пригов о себе и самом популярном из своих образов решил написать в духе классиков, да еще и вспоминающих других классиков (см. В. Ходасевича «Памяти кота Мурра»), то есть с явным прицелом на вечность:

             * * *

Где с ласточкой Катулл

Со снегирем Державин

И Мандельштам с доверенным щеглом

А я с кем? – Я с Милицанером милым

Пришли, осматриваемся кругом

Я легкой тенью, он же – с тенью тени

А что такого – всяк на свой манер

Так все – одно! Ну, два!

Так просто все мы – птицы

И я, и он, и Милиционер.

О Дмитрии Пригове читайте в материалах Prosodia:

«С днем милицанера!»

Дмитрий Александрович Пригов: «Я Пушкина убил»

Дмитрий Александрович Пригов: «так с войском говорил Чапаев»


Интервью со Львом Обориным, поэтом, критиком, составителем малого собрания сочинений Пригова «Первопроходец и завершитель», можно прочитать здесь.