Константин Вагинов: между иронией и символизмом

Константин Константинович Вангейм родился в Петербурге 21 сентября (3 октября) 1899 года в семье ротмистра жандармской службы Константина Адольфовича Вагенгейма и Любови Алексеевны Баландиной, дочери золотопромышленника и городского главы Енисейска (город в Красноярском крае).

Константин Адольфович хотел стать своим для российской власти: при вступлении в брак в 1897 году он перешёл из лютеранства в православие, а в 1915 году в связи с антинемецкими настроениями в России семье Вагенгеймов (отец, мать и трое сыновей) высочайше было позволено стать Вагиновыми.

Забегая вперед, скажем, что новая – советская - власть не приняла во внимание старания Константина Адольфовича: в 1927 году он был осуждён по ст. 58-11 УК РСФСР («любые организационные или вспомогательные действия, связанные с антисоветской и контрреволюционной пропагандой и агитацией») на 3 года ссылки в Сибирь, где устроился счетоводом. Повторно арестован 16 августа 1937 года в Оренбургской области и приговорён тройкой к расстрелу. Мать писателя также была выслана в Оренбург, вызвана в управление НКВД и не вернулась; его брат Алексей с женой погибли в блокаду.

Константин Константинович Вагинов, автор трех стихотворных сборников, двух повестей и четырех романов не дожил до этих времен, он умер от туберкулеза 26 апреля 1934 года.

1. Участвовал ли Вагинов в гражданской войне?

Летом 1917 года Константин Константинович поступил на юридический факультет Петроградского университета, а в 1919 году был призван в Красную армию. Он участвовал в польском походе армии Тухачевского.

«Следы войны» можно найти, пожалуй, лишь в одном сочинении Вагинова – стихотворении «Юноша».


Юноша

Помню последнюю ночь в доме покойного детства:
Книги разодраны, лампа лежит на полу.
В улицы я убежал, и медного солнца ресницы
Гулко упали в колкие плечи мои.

Нары. Снега. Я в толпе сермяжного войска.
В Польшу налет – и перелет на Восток.
О, как сияет китайское мертвое солнце!
Помню, о нем я мечтал в тихие ночи тоски.

Снова на родине я. Ем чечевичную кашу.
Моря Балтийского шум. Тихая поступь ветров.
Но не откроет мне дверь насурмленная Маша.
Стаи белых людей лошадь грызут при луне.

Март 1922


В 1921 году Вагинов вернулся в Петроград. Без передних зубов, выбитых, ударом приклада. Восстановиться в университете Вагинову не дали – помешало непролетарское происхождение.

Себя в 1922 году он описывал так: «Я — в сермяге поэт. Бритый наголо череп. В Выборгской снежной кумачной стране, в бараке № 9, повернул колесо на античность».

Петроград, в который вернулся Вагинов, кажется ему незнакомым городом. По каким правилам теперь идет жизнь в Петрограде? Это еще предстоит выяснить поэту.

«Бежит Филострат по Павловскому парку, поднимается к Елизаветинскому павильону, на обгорелую крышу садится, смотрит. Видит он Рим. Видит он цезаря, последнего цезаря, умом убогого».

И еще:
«В развалинах Акведука заседает коллегия поэтов. Фанний встал в позу риторическую, проткнул рукой пустое небо, пошарил там, нашел плакат: «Пролетарии всех стран соединяйтесь».

Или:
«— Эх, православные, — за ужином говорит поп у предисполкома, — слышал грех и соблазн: говорят, «Венеру с младенцем везут, в Петроград, нашли ее в поле».

Все это цитаты из сборника заметок о петроградской жизни «Звезда Вифлеема», 1922 год.

2. В чем особенность поэзии Вагинова?

В докладе «Петербургская школа молодой русской поэзии», прочитанном в Пушкинском Доме при Российской Академии наук 17 сентября 1923 года поэт Всеволод Рождественский говорил: «Петербургская школа» — название книги, которая должна быть, наконец, написана. <...> На пепле Революции поднимается свежая поросль. <...> история отошла от него к кипящему сердцу страны и унесла с собой время, оставив на невских берегах вечность. «Петербург» — я пользуюсь образом одного из стихотворений М. Лозинского — это корабль, отошедший в неведомое плавание. Он уже вне времени. В нем теперь, как в Риме и Париже, скрещиваются пути всех времен и всех культур. Но ближе всего ему, кажется, дорический портик и тяжелый меч римского Сената. Вот почему сочетание античности и Революции — тема чисто петербургская, определившая многое в поэзии О. Мандельштама, Анны Радловой и К. Вагинова, тема, ставшая одной из незыблемых традиций. Второе, более значительное, что внесла Революция в сознание петербургских поэтов — это прекрасное, ни с чем не сравнимое чувство полной свободы от времени и пространства».

О самом Вагинове Рождественский написал так: «Константин Вагинов — совсем молодое имя, вынесенное на берег невской бурей последних лет. Ничего нет в нем от «стройного Петербурга». Это — ночной голос, тревожный и горький. Первая книга — «Путешествие в хаос», еще младенчески беспомощная, лишенная композиционных заданий, построенная исключительно на звуковом ощущении отдельных слов, но уже исполненная пророчественного бреда; вторая, еще не изданная — «Петербургские ночи», дань глубокой волнующей любви к родному городу, ставшему городом вечности. Его Петербург в динамике, в неведомом плаваньи. Сквозь Вагинова протекает ритмическое ощущение давних и близких культур, но не в остром сознании их творческой воплощенности, а совершенно так же, как в зрачках слепого отражается мудрый узор созвездий. Вагинов слеп. Ему дано только слышать, порою слабо, порою очень неуверенно, но все-таки слышать. Я думаю, что он ничему не сможет научить, да у него и не надо учиться. Душа его давно переросла тело и мешает ему ходить по земле. Вот почему эти юношеские стихи волнуют такой ветровой шириной и неуютом»

Под пегим городом заря играла в трубы,
И камышами одичалый чёлн пророс.
В полуоткрытые заоблачные губы
Тянулся месяц с сетью жёлтых кос.

И завывал над бездной человек нечеловечьи
И ударял в стада сырых камней,
И выходили души на откос Кузнечный
И хаос резали при призрачном огне.

Пустую колыбель над сумеречным миром
Качает жёлтого Иосифа жена.
Ползут туманы в розовые дыры
И тленье поднимается из ран.

Это 1922 год, «Путешествие в хаос». «Пророческий бред», по словам Рождественского.

Сборник «Петербургские ночи» был составлен Вагиновым в 1922 году, однако при жизни автора из-за нехватки средств так и не увидел света — он был известен лишь в узком кругу.

У каждого во рту нога его соседа,
А степь сияет. Летний вечер тих.
Я в мертвом поезде на Север еду, в город
Где солнце мертвое, как лед блестит.

Мой путь спокоен улеглись волненья
Не знаю, встретит мать? пожмет ли руку?
Я слышал, город мой стал иноком спокойным
Торгует свечками поклоны бьёт

Да говорят еще, что корабли приходят
Теперь приходят когда город пуст
Вино и шелк из дальних стран привозят
И опьяняют мертвого и одевают в шёлк.

Эх, кочегар, спеши, спеши на север!
Сегодня ночь ясна. Как пахнет трупом ночь!
Мы мертвые, Иван, над нами всходит клевер
Немецкий колонист ворочает гумно.

Владислав Ходасевич цитирует это стихотворение, тогда не опубликованное, в своем очерке «Во Пскове».

Валерий Брюсов увидел в стихах Вагинова попытку выбиться из шаблона эпигонов символизма. «Вагинов подходит к этой задаче немного через футуризм, беря у футуристов преимущественно приемы образа. Отдельные строки в стихах Вагинова интересны, но образы между собой не согласованы и стих, несмотря на нарочитые аллитерации, тускл и не звучен».

Критик Игорь Гулин пишет (в 2020-м): «Подчеркнуто антиавангардистские по идеологии, настойчиво предъявляющие свою классическую родословную, стихи Вагинова движутся постоянным разрушением метра, нарушением логических связей, монтажом инородных фрагментов — привнесением дисгармонии в гармонию. Их родина — высокая традиция, но их средства — убийственные в своей современности. Поэзия Вагинова рождается в разрушении того, что составляет сокровенную ее суть, ее идеал.
Авангардный монтаж наносит раны телу поэзии, производит в нем жертвенные разрывы и превращает текст в объект связи сакрально-классической и профанно-современной реальности».

Сегодня вагиновские стихи кажутся репетицией его прозы. Так, например, писатель Флавий Филострат, автор «Жизни Аполлония Тианского» из «Звезды Вифлеема»  переселился в роман «Козлиная песнь».

3. Кого можно было бы назвать учителем Вагинова?

На эту роль много претендентов.

Стихи Вагинов начал писать еще до революции, гимназистом. В автобиографии он пояснял: «Начал писать в 1916 г. под влиянием «Цветов зла» Бодлера. В детстве любил читать Овидия, Эдгара По и Гиббона».

Исследователь творчества Вагинова Т.Никольская отмечает влияние на Вагинова также Де Квинси, русского футуризма и имажинизма, К.М.Фофанова. "Центральные темы вагиновского творчества — судьба культуры в современном мире, Петербург как хранитель европейской культуры, гибель античных богов — уже намечены в юношеских стихах", — пишет Никольская.

Кроме того, Вагинов, по его собственным словам, в 1921—1922 годах «состоял почти во всех поэтических объединениях Петрограда».

Он был активным участником АБДЕМ (неформальный кружок для чтения древнегреческих авторов), круга «формалистов», Невельского кружка, литературных объединений «Аббатство гаеров» и «Кольцо поэтов им. К. М. Фофанова». В «Кольце» вышла первая книга стихов Вагинова «Путешествие в Хаос».

Затем были «Островитяне», группа эмоционалистов Михаила Кузмина. «Монастырь Господа нашего Аполлона» был напечатан в 1922 году в первом выпуске альманаха «Абраксас» под редакцией Кузмина и Радловой.

Николай Гумилев в августе 1921 года принял Вагинова в третий «Цех поэтов».

Адамович описал Вагинова в Цехе так: «Петербург, 1920 или 1921 год. Поэтическая студия Гумилева: слушатели в шубах и валенках; стаканы жидкого остывшего чая с сахарином; разговоры о ритме поэм Леконт де Лиля или о португальской лирике XIV века... Вагинов сидел сгорбившись, что-то записывал, иногда что-то бормотал себе под нос и оживлялся только тогда, когда начиналось чтение стихов. Был он маленький, нескладный, щуплый, с зеленоватым цветом лица, почти сливавшимся с цветом гимнастерки, и большими, добрыми, влажными глазами. Всегда со всеми соглашался, всегда улыбался, — чуть-чуть растерянно и застенчиво. Стихи читали подряд — как сидели. Гумилев благодушно одобрял, вежливо и высокомерно порицал, если замечал какие-либо отступления от внушаемых им принципов. Стихи Вагинова вызывали в нем сдержанное, бессильное раздражение. Они поистине были ни на что не похожи; никакой логики, никакого смысла; образы самые нелепые; синтаксис самый фантастический... Иногда хотелось рассмеяться, махнуть рукой. Но за чепухой вагиновского текста жила и звенела какая-то мелодия, о которой можно было повторить, что

Ей без волненья Внимать невозможно.

Гумилев это чувствовал. Он понимал, что у других его учеников, только что продекламировавших стихи гладкие и безупречные, нет именно того, что есть у Вагинова. Его сердило, что он не может убедить Вагинова писать иначе... А тот улыбался, соглашался, смущался, — и на следующий день приносил новое стихотворение, еще безумнее прежних, но и еще музыкальнее. За эту музыку — за грустную и нежную мелодию его стихов — Вагинова все любили».

В 1923—1927 годах Вагинов учился на словесном отделении Высших государственных курсов искусствоведения при Институте истории искусств, одновременно слушая лекции на изобразительном отделении. Среди его преподавателей были Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум, Б. Энгельгардт. В 1924 году Вагинов познакомился с Михаилом Бахтиным, который высоко оценил его «карнавальные» романы.


Язвительное замечание о положительных отзывах Мандельштама о Вагинове оставила Ахматова. «Она нисколько не удивлена таким мнением Мандельштама о стихах Вагинова, тем более понятно восхищение Мандельштама, что Вагинов - его ученик. - И мнение АА о книжке Вагинова таково полная несамостоятельность - дурно понятые и дурно взятые Мандельштам и Вячеслав Иванов» (По дневниковой записи писателя Павла Лукницкого, 23.3.1926).

Известно, что Вагинов подарил Мандельштаму книгу своих стихотворений «Опыты соединения слов посредством ритма» (Л., 1931) с надписью: «Осипу Эмильевичу Мандельштаму от очень любящего его стихи автора».

4. Как современники оценивали творчество Вагинова?

Сегодня кажется, что при жизни автора стихи были оценены выше, чем проза.

Как понятно из предыдущей главки, Мандельштам высоко (может быть, даже выше всех) оценивал поэзию Вагинова.

Павел Лукницкий писал: «Мандельштам, мне говорили, в восторге от этой книжки («Опыты соединения слов посредством ритма» - С.М.), говорит, что Вагинов чуть ли не второй Тютчев».

Всеволод Рождественский писал: «Стихи его бред, конечно, но какой заставляющий себя слушать бред! Хорошей болезнью встряхнуло Вагинова — он потерял чувство обычного пространства и обычного времени. Широко раскрытыми глазами смотрит [он] на райские леса, которыми зарастают городские площади, и в трамвайном лязганье слышит колокольчики кочевого Багдада».

Корней Чуковский записал в дневнике: «Был я у Бена Лившица… В его представлении - если есть сейчас в России замечательные люди, то это Пастернак, Кузмин, Мандельштам и Константин Вагинов. Особенно Вагинов. Он даже сочинил о Вагинове манифестальную статью для чтения в Союзе Поэтов и - читал ее мне. Он славит Вагинова за его метафизические проникновения».

Вероятно, Вагинов остался бы в истории как элитарный поэт, если бы не его скандальный роман «Козлиная песнь» (1928 год). «Козлиная песнь» — буквальный перевод греческого слова «трагедия».

Дело в том, что у героев романа были прототипы, и прототипам не нравилось написанное Вагиновым. Хотя лишь немногие персонажи однозначно узнаваемы. Например, поэт Сентябрь – это поэт Венедикт Март. «Зайчёныш Эдгар» — это сын Венедикта Марта Иоанн-Уолт-Зангвильд Матвеев, впоследствии поэт Иван Елагин.

Среди прототипов — писатель Павел Лукницкий, собиравший материалы о Николае Гумилёве, образ и биография которого пародируются в описании Заэвфратского. Так же как герой «Песни» Котиков, Лукницкий собирал сведения у возлюбленных Гумилёва, и с некоторыми из них у него самого начинались романы.

О непонимании книги читателем эмиграции говорит отзыв Гулливера (общий псевдоним Владислава Ходасевича и Нины Берберовой): «Все действующие лица, так или иначе, развратничают и отличаются друг от друга только преимущественно «изысканными» пороками. Правда, автор временами иронизирует над ними, но настолько слабо, что у читателя остаётся ощущение полного удовольствия, испытываемого автором от поведения героев».

Наверное, самым строгим критиком Вагинова был сам автор: он скупал нераспроданные экземпляры, исправлял и дописывал и только после этого дарил друзьям. Мог сжечь свой даже кому-то подаренный сборник - со словами «это плохие стихи». В 1929 году он начал переписывать уже изданную «Козлиную песнь», пытаясь принести в роман надежду.

Вагинов не уехал из России, не был репрессирован, даже издавался небольшими тиражами. Умер в бедности, своей смертью. А потом о нем забыли на 50 лет.

Один средь мглы, среди домов ветвистых
Волнистых струн перебираю прядь.
Так ничего, что плечи зеленеют,
Что язвы вспыхнули на высохших перстах.

Покойных дней прекрасная Селена,
Предстану я потомкам соловьем,
Слегка разложенным, слегка окаменелым,
Полускульптурой дерева и сна.

Ноябрь 1923

5. Вагинов и обэриуты.

Исследователь Вагинова и обэриутов Анна Герасимова писала: «Ирония — трагическая забава, — вероятно, и есть та почва, на которой Вагинов сблизился с Д.Хармсом, А.Введенским, Н.Заболоцким и другими молодыми поэтами, тогда еще не придумавшими себе названия «обэриуты». Принято говорить об отсутствии тесной творческой близости между Вагиновым и обэриутами. И все же определенная близость, несомненно, есть — то же сочетание несочетаемого, ироническое разрушение рутинного поэтического языка, основополагающее представление о реальной магии слова, магической реальности искусства».

В 1928 году Вагинов вместе с Д. Хармсом, А. Введенским и Н. Заболоцким принял участие в знаменитом вечере обэриутов «Три левых часа». Во время его выступления танцевала балерина.

Знакомством с обэриутами навеяна беседа из «Козлиной песни»:
«— Я поведу вас как-нибудь к настоящим заумникам. Вы увидите, как они из-под колпачков слов новый смысл вытягивают...
— Это не те ли зеленые юноши в парчовых колпачках с кисточками, носящие странные фамилии».

«Три левых часа» есть и во втором романе Вагинова «Труды и дни Свистонова». «Сначала вышел мужчина, ведя за собой игрушечную лошадку, затем прошелся какой-то юноша колесом, затем тот же юноша в одних трусиках проехался по зрительному залу на детском зеленом трехколесном велосипеде».

Благодаря интересу к обэриутам в 1960-х годах обратили внимание и на Вагинова. В 1982 году Леонид Чертков подготовил в Германии первое «Собрание стихотворений» Вагинова. В 1983 году в США вышел роман «Гарпагониана». Переиздания и новые публикации писателя в СССР появились только в 1989 году.

В аду прекрасные селенья
И души не мертвы.
Но бестолковому движенью
Они обречены.

Они хотят обнять друг друга,
Поговорить...
Но вместо ласк — посмотрят тупо
И ну грубить

Февраль 1934

Вероятно, это последнее стихотворение Вагинова.