И петь, и мешки ворочать: эклектика восприятия текста

Молитва в стиле джаз

23 сентября 2022 года на «Полутонах» появилась подборка стихов Сергея Круглова «Песок и солнце». Её можно назвать циклом, потому что стихотворения в ней тематически объединены и развивают единый нарратив. Зададим координаты этого нарратива: экзотизм, африканское христианство, джаз, молитва. Всепобеждающая и всепоглощающая сила веры здесь закономерно принимает форму музыкального экстаза – но достигается он не пением церковного хора, а звучанием свинга. Русскоязычный читатель зачастую мыслит себе божественное откровение в рамках православной или католической традиции, поэтому афрохристианская молитва превращается для него в костюмированную мистерию. Это могла бы получиться кинематографичная сцена: тяжёлый горячий воздух, шум ночного моря, звуки саксофона и виолончели, старый винил, темнокожие меломаны в объятиях таких же темнокожих ангелов с альтами в руках и серафимами у ног. 

Однако экстатическая энергия оказывается не только вводящей в транс, но и созидающей: мелодия, становясь то «великим ордынским джазом», то своеобразным плей-листом автора, треками из которого озаглавлены части цикла, преодолевает континентальные барьеры. Для того, чтобы понять молитву, не обязательно знать язык, на котором она произносится. С музыкой ещё проще: это универсальный язык общения с Богом. И, возможно, хорал и свинг – всего лишь разные псалмы одной Псалтири:

Боже! Вонми
Арете Франклин:
Не из одного ли корня
Растут, раскачиваясь,
И осмогласие, и
Лиловогубый госпел.
Да, знаем: тоскою
Меди топил
В глине, в глине будней
Иувал тяготу крови и грех, — но
Пел и скакал,
Перед ковчегом, раскачиваясь, пел
Давид, и был прав,
Давид, Давид, и был свят,
Как знаменем, голосом, головой, сердцем
Раскачивал славу святой Давид!
«Пою
Богу моему» — не
Отчет о жесте благочестивом, но
Заповедь, Боже, Твоя! Того, Кто
Пет быти гласы преподобными.

Кристальная броня

В 9 номере «Дружбы народов» опубликована подборка стихов Ростислава Ярцева «Теперь он минерал». В ней есть небольшой цикл «Восемь песенек», который нельзя назвать христианским песнопением, но можно назвать пением христианина. Прямой молитвы, в отличие от многих других текстов Ярцева, здесь нет, однако обращение к Богу всё же присутствует в виде «действия с оглядкой», постоянного мысленного припоминания Его существования. Скорбные интонации подборки не переходят в плач из-за осознания лирическим героем тотального бессилия, разлитого вокруг: если Бог и может помочь, то достучаться до него сил в любом случае не хватит. 

Герой манифестирует собственную незначительность, но не упивается ею, а использует как средство герметизации. «Он был ржаною крошкой. / Теперь он минерал» – превращение в минерал здесь свидетельствует не столько об укреплении духа, сколько об укреплении внутренних границ, границ сознания и памяти. Поэтому, вооружившись панцирем, герой и может петь эти мрачные песенки, набалтывать жуткие сказочки:

были руки стали закорюки
были знаки стали забияки
исчезая кто-то норовит
отобрать родимый алфавит
если мысли прописи и речи
потеряли облик человечий
что предпринимать куда ползти
с жалобой безротой взаперти
обо что излечивать увечье
злое слово снова научи
остальные вещи червяки
напитают веществом
им есть чем

Магия лунного света

В 10 номере «Знамени» опубликован ранее неизвестный сонет Александра Ерёменко. Датируют стихотворение 2010 годом, а расшифровка была сделана публикатором в конце 2021 года. Сонет этот о том, как пишутся стихи вообще и сонеты в частности, об особом «сдвижении» слов. В нём фигурирует лунный свет, от которого лирический герой стремится избавить свой сонет – это свет ясности, позволяющий чётко видеть смыслы и сочетания слов. Избавляясь от этого света, Ерёменко бросает вызов ясности, прозрачности поэзии – и хочет показать, что тёмное письмо может проникнуть куда угодно, даже в такую строгую и жёсткую форму, как сонет. 

Сонет, особенно по сравнению со свободой современных форм, кажется испещрённым лунным светом, абсолютно понятным в своей чёткости. Но Ерёменко описывает, как, сдвигая слова как грузчик, а не как поэт, он приходит к затемнению формы смыслом. Описывает – и параллельно осуществляет наяву. Он «отказался от гордыни», то есть отринул изящное обращение со словом, как с драгоценным камнем, и подогнал слова друг к другу, свалил их вместе, как мешки с песком. И таким образом победил магию лунного света, создав свою собственную:

В полночный час, когда весь лунный свет
сияет так, что холодно в грудине,
слова лежат, как мёртвые в пустыне,
я взял одно и посмотрел на свет,

как пароход швартуется ко льдине,
как грузчики на палубе предмет
                         к предмету двигают,
чтобы пропал просвет,
чтоб было как патрону в карабине,

я взял слова известные доныне,
и, проклиная этот лунный свет,
я сдвинул их, не оставляя след,

и сдвинул их, избавясь от гордыни,
как грузчики, и получил сонет,
куда вообще не проникает свет.

Публикация: https://znamlit.ru/publication.php?id=8444