Мир стал громче, а поэзия – тихое искусство

Дж. О. Морган – шотландский поэт, автор семи книг стихов. Поэтические книги «Естественно-механическое» (Natural Mechanical, 2009) и «Заверения» (Assurances, 2018) входили в короткие списки премии Forward Prize, книги «Интерференционная фигура» (Interference Pattern, 2016) и «Странствия марсианина в прошлое» (Martian’s Regress, 2020) включались в короткий список премии Т.С. Элиота. Книга «Заверения» была удостоена премии Коста в поэтической номинации. Впервые переводы стихотворений Дж. О. Моргана на русский язык были опубликованы в Prosodia. С проектом о современной британской поэзии можно ознакомиться на странице проекта.

«Каждая моя книга зарождается как единое целое с самого начала…»

Prosodia: Недавно в журнале «Просодия» вышла подборка из 11 стихотворений из вашей книги «Интерференционная фигура». Конструкция и название книги выглядят весьма необычно. Расскажите, пожалуйста, о том, как выстроена книга и почему она так называется?

Дж. О. Морган: Когда-то я объяснял свой подход как создание коллажа из голосов: каждый из них рассказывает свою маленькую историю, делится маленькой мудростью, все они не подозревают о существовании других, но темы их историй перекликаются, будто, несмотря на различия, всех их объединяет некий общий разум, даже если они об этом не знают или опровергают такую связь.

Есть несколько объяснений заглавия. Прежде всего, на самом простом уровне различные истории переплетаются и вмешиваются в развитие друг друга; то, как ты прочтешь одну, может повлиять на восприятие следующей, а та, которую ты прочтешь позднее, может изменить ощущения от прочитанных ранее. И так далее. Ничего не существует по отдельности. Можно также вывернуть название и представить его как «фигуру интерференции», то есть своего рода форму человеческого поведения, которое, по сути, интерференционно, и в книге много тому примеров: голоса наслаиваются друг на друга или, наоборот, расслаиваются, или мешкают совпасть, что бы то ни было встречая на своем пути. Дальнейшие значения связаны с квантовой физикой и теорией корпускулярно-волнового дуализма, который демонстрируется посредством так называемого «двухщелевого опыта», проведенного Томасом Юнгом в самом начале девятнадцатого века. Этот аспект книги, правда, потребует долгих объяснений, так что я даже не стану начинать, хотя все это, несомненно, связано с моими объяснениями выше; все значения заглавия переплетаются между собой и отчасти интерференционно наслаиваются друг на друга.

Prosodia: Итак, «Интерференционную фигуру» следует воспринимать как единое целое. Как устроены прочие ваши большие конструкции? Как вы их создаете – сразу целиком или сначала отдельные тексты, которые потом собираются в книгу?

Дж. О. Морган: Каждая моя книга зарождается как единое целое с самого начала, и все, что для нее пишется, пишется по законам этого целого или, пожалуй, чтобы заполнить лакуну. Книги очень отличаются друг от друга по конструкции, предмету, общей задаче, поэтому каждая требует нового подхода к композиции. Мне неловко повторять, каким образом работает мой подход к каждой новой книге. Если я ощущаю, что мне удобно или понятно, как я буду двигаться дальше, значит, что-то не так, и я прерываюсь и пересматриваю все задуманное и сделанное от истоков.

Prosodia: То есть вы много правите и переписываете написанное?

Дж. О. Морган: Вовсе нет. Честно говоря, я не очень люблю переделывать, поэтому изо всех сил стараюсь хорошенько все заранее продумать, прежде чем написать хотя бы слово. Это не упрощает задуманную композицию, но сохраняется на бумаге.

Prosodia: Ваши книги населены различными вымышленными голосами. Как быть с лирическим героем, голосом, находящимся на наименьшей дистанции от автора? Где вы в ваших стихах?

Дж. О. Морган: Я не рассматриваю свою поэзию как лирическую – в том смысле, в котором я понимаю «лирику»: человек, поющий свои мысли и переживания (под звуки лиры или без). Я стараюсь отыскать нужные голоса, или персонажей, или точки зрения, чтобы населить создаваемое сочинение. Я всеми силами пытаюсь исключить себя оттуда. Что, разумеется, невозможно сделать, поскольку это я подбираю слова, и мысли, даже если я сам их не разделяю, так или иначе перекликаются с моими собственными. Я всеми силами пытаюсь исключить себя оттуда. Что, разумеется, невозможно сделать, поскольку это я подбираю слова, и мысли, даже если я сам их не разделяю, так или иначе перекликаются с моими собственными. Да, иногда я ощущаю родственность моих мыслей с мыслями персонажей. Но такова правда жизни. У нас с вами могут во многом совпадать взгляды, но это не означает, что мы становимся из-за совпадения мыслей одним человеком, поскольку всякое наше отдельное размышление окружено другими, где мы уже не совпадаем. И эти несовпадения меня занимают больше всего. Так что, если я обнаруживаю себя в своей книге, это мгновенное ощущение, поскольку это не вполне я на самом деле.

«Мне не хотелось писать нечто, что будет читаться как текст древних времен…»

Prosodia: В 2013 вышла ваша поэма «При Молдоне». Этот текст основан на реальных исторических событиях – Битве при Молдоне 991 г. н. э. – и англосаксонской эпической поэме об этом. Рукопись с полным текстом сгорела, но сохранилась расшифровка фрагмента, сделанная в 1724 году. Древний текст рассказывает о сражении англосаксов с викингами, закончившимся поражением англосаксов. То есть это история проигравших (а не выигравших, что встречается куда чаще в подобных сочинениях). Почему вы решили взяться за этот материал? Каким образом вы его использовали? Ведь ваша поэма – это не перевод древнего текста.

Дж. О. Морган: Откровенно говоря, поначалу я ничего не собирался делать с этим текстом, кроме обыкновенного перевода. По крайне мере, такая была у меня задача. Я – переплетчик, делаю переплеты для книг вручную, иногда раздариваю. Но что переплести? Какой текст поместить в переплет? Точно не мой, я не смог бы так поступить, равно как я не мог взять уже неоднократно переизданный текст. Так я и выбрал «Битву при Молдоне» – как не очень длинную вещь, которую я мог перевести, медленно и вдумчиво. Так я и сделал. Но работая над переводом, я иначе посмотрел на древний документ: с одной стороны, это реальные события с реальными людьми, с другой – поэма, полная поэтических техник и сравнений, то есть нечто не вполне правдоподобное. Меня это заинтересовало. Как мы можем доверять поэту, повествующему о событиях со стороны не только проигравших, но и погибших в той битве? Кто остался в живых, чтобы рассказать, что там произошло?  Как мы можем доверять поэту, повествующему о событиях со стороны не только проигравших, но и погибших в той битве? Кто остался в живых, чтобы рассказать, что там произошло? Был ли это кто-то из воинов-англосаксов или туда пустили кого-то по пропуску для прессы? такая журналистская неприкосновенность? Стоял ли он поодаль, нетронутый викингами, и делал ли записи, фиксируя предсмертные речи раненых? Меня это не только заинтриговало, но и просто поразило. Поэтому, завершив перевод, я разорвал сделанное, чтобы проникнуть глубже в текст, используя его в качестве того, чем он не являлся, – а именно исторического документа. Доверяя и одновременно не доверяя его содержанию, воссоздавал по-другому не поэму, но события тех дней, используя другие формы поэзии, чтобы передать мешанину схватки, хаос размышлений отдельных персонажей, сражение между уверенностью в себе и страхом, противоположности, формирующие целостную картину того, в чем ни я, ни кто бы то ни было не может быть уверен.

Но вот что меня особенно занимает в этой истории. В основном она восстановлена по источникам, которым мы не можем доверять, и все же приходится хотя бы отчасти им верить, поскольку если не станем, тогда нам придется повсюду видеть недостоверные источники и не верить вообще ничему.

Prosodia: В поэме вы используете множество сравнений, которые может понять только современный читатель (скажем, щита с зонтиком), и лексика также вполне современна, хотя и встречается некоторое количество архаизмов. Так каким образом выстроена поэма и почему?

Дж. О. Морган: Такова была моя изначальная задумка, еще до того, как я взялся за написание: я решил, каким образом все эти элементы будут работать вместе и каким языком текст будет написан. И я задумался: я ведь не рассказываю эту историю аудитории тысячу лет назад, я рассказываю сегодняшнему читателю, поэтому буду использовать сравнения с нынешними реалиями, иначе как современному читателю понять, о чем речь?

Prosodia: Но в то же время это не пастиш и не стилизация?

Дж. О. Морган: Нет, мне как раз было важно этого избежать. Мне не хотелось писать нечто, что будет читаться как текст древних времен. Если б я делал перевод, то да, несомненно, мне пришлось бы сохранять стиль и интонацию, даже ощущение инаковости древней речи. Но моей задачей было создание нового, свежего текста, и я должен был начать с нуля и сконструировать свой язык.

Prosodia: И что вы использовали из языка первоисточника?

Дж. О. Морган: Вот один из примеров, как я переосмыслил и в то же время изменил прием оригинала: англосаксонский поэтический текст содержит множество «кеннингов», парных существительных, связывающих реальные объекты с другими, несколько менее очевидными. Скажем, «воинский пастернак» вместо слова «меч» или «китовый путь» вместо «океана». Мне не хотелось копировать этот прием, мне казалось, это перегрузит текст, и к тому же я видел фундаментальные трудности: как описать подробности сражения или умирания, или ощущений, когда пронзили копьем, и при этом передать нечто большее, чем обычный пересказ событий; мне хотелось передать близкие к реальности переживания и события, не говоря напрямую, что происходит, поскольку это было бы довольно скучно.

И вот было воскресенье, я бродил по полю возле своего дома, мучился этой проблемой, слушал колокольный звон из ближайшей деревни. И я задался вопросом, которым задаются многие люди в минуты трудностей: «Что бы сделал Иисус?» И сразу пришел ответ: «Притчу!» Он бы рассказал небольшую иносказательную историю. Конечно, будучи поэтом, я владел приемом сравнения, но всячески избегал его в своих предыдущих двух книгах. Конечно, будучи поэтом, я владел приемом сравнения, но всячески избегал его в своих предыдущих двух книгах. А теперь я за прием ухватился. Не краткие сравнения, но сравнения на много строк, сравнения внутри сравнений, сравнения, противоречащие сравнениям в предыдущих строках. Так возник некий другой голос, другой слой повествования. Там, конечно, присутствовал обобщающий голос рассказчика, были голоса сражающихся воинов, или погибающих, или бегущих с поля боя, и там были другие голоса, влезающие в повествование со своими небольшими притчами, своими расширенными сравнениями, стараясь (обычно тщетно) передать, каким был тот или иной момент сражения. «Это похоже на это!» «Нет, это похоже на то!» «Нет, это не то и не то!» И так постепенно мне удалось достичь задуманного. Невысказанная правда стала проступать сквозь строки и между строк, запечатлевших хаос. Что-то было понятно, и тем не менее что-то по-прежнему казалось спорным.

«Все было изобретено, сконструировано, создано специально для книги…»

Prosodia: Следующая после «При Молдоне» книга – «Отчаливая» – это повесть в стихах о любви. Откуда взялся сюжет? Основан ли он на каких-то событиях или полностью выдуман?

Дж. О. Морган: Целиком и полностью выдуман. Начиная с острова, на котором происходят события, и заканчивая его жителями, их обычаями, их «морским» жизненным укладом, местным фольклором. Все было изобретено, сконструировано, создано специально для книги. И да, в некоторой степени это повесть о любви, о различных ее формах, и все взаимоотношения очень тихие, спокойные, скрытые. Там есть любовь молодого человека и его новой (и молодой) жены, которая вышла за него из-за островных обычаев на основе предварительных договоренностей, и теперь они обеспокоены или смущаются от того, как им жить в браке. Есть любовь сестры (той самой молодой жены) к ее старшему брату, который одновременно присутствует и отсутствует в ее жизни. И есть еще тихая, невысказанная любовь заехавшей сюда девушки-чужестранки к той же молодой жене, чужестранки, которая не признает местные обычаи и договоренности.

Это целостная и отдельная история, но повествование устроено не вполне конвенционально: не только строение стиха, но и хронология событий, да и ко всему прочему, это не история о том, что происходит, – скорее о том, что существует. То есть сюжет не является ключевым компонентом. Будь это просто сюжетный текст, он был бы довольно скучным.

Prosodia: У вас есть книга «Заверения» – книга о Холодной войне, Королевских военно-воздушных силах и ядерном оружии. Почему вы выбрали этот материал и как вы с ним работали?

Дж. О. Морган: Мой отец служил в Королевских военно-воздушных силах и в 1960-е вместе со своей дивизией имел прямое отношение к ядерному оружию. Поэтому я заведомо много знал о предмете будущей книги. Мы с отцом никогда по-настоящему не садились и не обсуждали этих вопросов, но я всегда проявлял к ним интерес, и с годами информация сама просочилась. Да и специфика сдерживающего оружия меня поражает. Сложносочиненность того, что оно обязано привлечь, и вместе с тем удивительная незамысловатость того, как оно держало все в порядке, – все это противодействовало угрозе: одна сторона стирает другую с лица земли, но другая сторона бомбит в ответ и делает то же самое. Никто не побеждает. Но если отвлечься от того, на каком краю тогда стояло человечество (и по-прежнему стоит, но об этом сейчас несколько меньше говорят, пожалуй), меня также интересовал личностный уровень: сами пилоты. Сейчас подлодки важнее, и так было десятилетиями; однако в начале Холодной войны ядерные бомбы (еще не такие мощные орудия в те времена, но гигантские гравитационные бомбы) перевозились по воздуху и сбрасывались прямо на цель; ровно также было и в конце Второй мировой. Сейчас подлодки важнее, и так было десятилетиями; однако в начале Холодной войны ядерные бомбы (еще не такие мощные орудия в те времена, но гигантские гравитационные бомбы) перевозились по воздуху и сбрасывались прямо на цель; ровно также было и в конце Второй мировой. Фактически эти бомбы должны были находиться в воздухе почти всегда, готовые к использованию. Едва ли самолет успеет подняться на воздух за время между услышанным предупреждением и самим ударом. Так каково же было экипажам? Они были натренированы исполнять приказы, которые никогда не захотели бы исполнить, и притом были вынуждены желать этого и быть готовыми сделать, если потребуется.

Многие годы я собирался заняться материалом, но он казался мне странным, прежде всего потому, что я не мог толком придумать, что с ним буду делать. Какова должна быть форма? Обыкновенной истории будет недостаточно. Оружие было (и по-прежнему) готово. Напряжение растет, но ничего не происходит. Но потом назрела другая идея. Мне долгое время казалось, что было бы интересно взять музыкальную форму тем и вариаций и применить ее к литературе. Но как? Не безумие ли это? Хаос? Музыка работает по иным законам, нежели литература. И там, и там – система звуков, да, но помимо этого… Так или иначе, довольно внезапно, не помню точно, как и когда это случилось, но я поженил две идеи: воздушное ядерное оружие и темы с вариациями. Таким образом, у меня появилась возможность проигрывать один и тот же сценарий снова и снова, раз за разом приканчивать мир и рассмотреть это окончание всего, представить, что значит быть живым, что такое жизнь, что такое существование и каково это – быть человеком, который нажимает на кнопку и заканчивает мир. Впрочем, в книге немало других вариаций, когда мир не уничтожается. Не так там все угрюмо.

«Правда никого не волнует…»

Prosodia: Что вы думаете о политическом в поэзии, о слиянии поэзии и политики? Почему сейчас в особенности поэзия становится настолько политизированной?

Дж. О. Морган: Возможно, потому, что политика стала громче? Все стало громче. Мир трезвонит, безрассудно, бездумно, пишет, печатает, транслирует, лицемерит, врет. В прошлом, кажется, все это делалось за закрытыми дверьми. Все как бы было рядом, но нужно было приложить некоторые усилия, чтобы прислушаться, подслушать. И многие так делали. И тогдашние поэты писали об этом тоже. Но сейчас коммуникация крайне агрессивна. Как ты можешь жить сейчас и не слушать? Весь политический бардак оказался вывален на всеобщее внимание, оголенный, и политики, надо полагать, выбираются для того, чтобы перед всем этим запачкать посильнее свои слова. И коммуникация, будучи столь глобальной, открытой, безвольной (в том смысле, как быстро люди утверждаются во мнениях, не соглашаются, принимают какую-то позицию, реагируют, толком не обращая внимания на смысл сказанного и того, что подразумевалось), что весь политический бардак оказался вывален на всеобщее внимание, оголенный, и политики, надо полагать, выбираются для того, чтобы перед всем этим запачкать посильнее свои слова, чтобы спрятаться за тем фактом, что если ты сказал что-то по-настоящему громкое, значит так и было сказано. Правда никого не волнует – так было сказано, и если повторять это снова и снова, тогда, вероятно, еще больше народу в это поверит. Учитывая все это, как же поэзии или любой форме искусства не реагировать?

Prosodia: Можно сказать, что именно поэзия наиболее удобна, чтобы говорить о политике?

Дж. О. Морган: Лично я не люблю превозносить поэзию над другими искусствами. Все виды искусства занимают свои места, и у меня нет любимого, но поэзия – это слова (слова сами по себе, без поддержки), и если плохая политика представляет собой неумело подобранные слова, то, пожалуй, хочется верить, что где-то какие-то поэты отбирают слова куда более пристрастно, нежели политики. Поэзия – тихое искусство. Вряд ли к нему когда-нибудь станут прислушиваться так же широко, как к высказываниям политиков, которых она критикует, но, в отличие от шаткой природы нынешней коммуникации, если поэзия хороша, значит сильна, она печатается и остается, и ее истины неизменны. Ложь приходит и уходит, равно как и люди, которые ее говорят, но истины постоянны, долгосрочны. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

«Никогда не любил просто выдумывать вещи…»

Prosodia: Все ли ваши книги полифоничны?

Дж. О. Морган: Я думаю, полифоническая структура наиболее ощутима в «Интерференционной фигуре», поскольку там отдельные части (и голоса) заглушают друг друга, хотя некоторые говорят лишь единожды, другие возвращаются, но все постоянно перемещаются. Если же говорить о других моих книгах – да, думаю, все они полифоничны. Одни в большей степени, чем другие.

Prosodia: И все эти голоса вымышленные? или есть реальные?

Дж. О. Морган: Они точно реальны для книг, надеюсь. Никогда не любил просто выдумывать вещи. Мне нравится, когда у всего есть базовая логика, рациональный порядок, независимо от того, насколько запутано (даже хаотично) устроен этот порядок.

Prosodia: Ваша последняя на данный момент книга называется «Странствия марсианина в прошлое». Ее события происходят в далеком будущем, «когда человечество утратило человечность». Эта книга о путешествии назад в прошлое, и протагонист – марсианин. Расскажете о структуре книги? Почему вы выбрали марсианина и такой сюжет?

Дж. О. Морган: Любопытное обобщение – что книга о путешествиях назад в прошлое. Мне нравится. Потому что это так и не так. «Странствия в прошлое» в названии как раз намекают на возвращение, обращение к прежнему. Но «марсианский» аспект говорит о том, что мы уже в далеком будущем, из которого нам предстоит «странствовать». Как таковых путешествий во времени там нет, не в рамках самой истории, и все же множество странствий туда-сюда, при помощи которых мы в историю (или истории) погружаемся. Итак, события происходят в далеком будущем, а человеческие виды стали примитивны, их культура целиком основана на выживании. Таково первое странствие назад, регресс. Затем марсианин (которого я пишу с маленькой буквы, чтобы отделить название вида от имени) вернулся на Землю, которая может показаться читателю Землей будущего, но миром прошлого для марсианина (то есть там живут все-таки люди будущего). Направившись назад, марсианин как бы все равно отправился немного в будущее, потому как оставил позади свое собственное общество. Мир, который он встречает на Земле, может показаться (читателю) стилистически винтажным, но марсианину все будет в новинку, сплошные новые открытия. Так что там много взглядов в будущее, чтобы увидеть прошлое, и наоборот – в прошлое, чтобы увидеть будущее.

Когда я поместил события книги на тысячи лет в будущее (когда человеческая эпоха становится чем-то более подходящим к своей среде обитания), у меня появилась возможность посмотреть на человечество как на историю, точнее, посмотреть на наше нынешнее время как на почти доисторический период: мы ведь предшествуем истории марсианской цивилизации.

Марсианский мир описан при помощи различных нарративных форм. Мне хотелось рассказать доисторическое (и элементы марсианской истории) через процесс мифотворчества, создания мифологической системы, включающей в себя марсианский фольклор, марсианские песни, даже марсианские колыбельные и пестушки, своего рода общие устные формы, которые мой марсианин хорошо знал бы с детства, даже если толком не знал, что их фольклор означает, потому как мифы, в конце концов, воспринимаются на веру все вместе. Там немало путаницы в повествовании, даже противоречий; мифы пересматривались и видоизменялись от поколения к поколению, но по-прежнему есть некая общая истина, скрытая между строк, скрепляющая историю воедино.

«Я все время ищу, надеюсь, что мне понравится то, что я читаю…»

Prosodia: Как бы вы описали ситуацию в современной британской поэзии? Каковы основные тенденции? Что происходит сейчас и что, как вам кажется, произойдет в будущем?

Дж. О. Морган: Не уверен, что я подхожу для ответа на этот вопрос. Как и все, каждый год я читаю немало книг: и поэзию, и нет, старое и новое, и какие-то мне нравятся, а какие-то нет. Я все время ищу, надеюсь, что мне понравится то, что я читаю, но искусство так не работает, увы. Мне странно, когда люди злятся, когда им не нравятся произведения искусства, рассказывают, почему та или иная книга не стоила своих денег, будто это продукт, необходимый для того, чтобы функционировало их тело. Мне странно, когда люди злятся, когда им не нравятся произведения искусства, рассказывают, почему та или иная книга не стоила своих денег, будто это продукт, необходимый для того, чтобы функционировало их тело. Если б все искусство было безупречным, нам все равно пришлось бы делать выбор в пользу того или иного образца. И если б все искусство обращалось сразу ко всем людям, что за общество было бы у нас? Возможно, общество, вообще не нуждающееся в искусстве. А я не подхожу для таких вопросов прежде всего потому, что все, что я знаю, – это книги, которые я прочел, и они не о современном поэтическом сообществе.

Сейчас, конечно, существует множество возможностей опубликовать свою работу, разместить работу «где надо», чтобы о ней можно было поговорить, и речь не только об интернете, но и о небольших независимых издательствах, которыми занимаются люди, старающиеся действительно делать дела по-другому. И это хорошо по целому ряду причин. В итоге мы можем услышать голоса, которые в противном случае были бы заглушены. Лично я, если б не издательство, которым занимается один человек в Лондоне и о котором я узнал случайно из радиопередачи много лет назад, вероятно, никогда не опубликовал бы своих книг. Я никогда не был настолько уверенным в себе, чтобы куда-то слать свои сочинения (и до сих пор я этого не делаю), так что, вполне вероятно, я бы так и продолжил ничего не делать. Книги бы появлялись, но их бы никто не прочел.

Prosodia: А что думаете о тенденциях?

Дж. О. Морган: И снова не уверен, что хорошо ориентируюсь в вопросе. Вероятно, я инстинктивно держусь на расстоянии от вещей, которые похожи на тенденции; если каждый делает это или говорит об этом, значит, я бы предпочел об этом не знать. Но это звучит несколько забавно, поскольку как я могу что бы то ни было знать о книге, прежде чем ее прочту? И, честно говоря, одно из моих любимых состояний – быть удивленным новой книгой, которую какая-то моя другая часть предполагала не полюбить. Иными словами, я люблю ошибаться относительно чего-то, узнавать, что именно та книга, которая вызывала у меня отторжение, была той самой, необходимой для меня.

«Мы многому учимся у того, что нам не нравится…»

Prosodia: Какова ваша поэтическая генеалогия и кто ваши «литературные учителя»? Какие авторы или книги оказали наибольшее влияние?

Дж. О. Морган: Все что угодно. По крайне мере, в той или иной степени. Мы многому учимся у того, что нам не нравится. Не только в поэзии, но и в искусстве в целом. Почему мне нравится один художник и не нравится другой, почему я в состоянии слушать этого композитора и изучать все, что с ним связано, и при этом не интересуюсь другим, быть может, более известным. Все поражает и наполняет меня информацией – таков анализ не столько моей работы, сколько вкуса: насколько быстро, даже спешно, я могу пройти мимо произведения искусства и в то же время быть восхищенным другой, менее популярной работой. Или наоборот. В целом, я стараюсь делать в своем творчестве то, чего нигде никогда не встречал. Таков ключ ко мне. В целом, я стараюсь делать в своем творчестве то, чего нигде никогда не встречал. Таков ключ ко мне. Подражание в стиле, форме, содержании может быть приятным упражнением иногда, особенно если занимаешься с кем-то на пару, но когда речь заходит о полноценной работе, она должна быть чем-то, что я нигде прежде не встречал, иначе мне просто неинтересно. Либо это где-то есть в другом исполнении; не могу же я прочесть все. Но меня всегда интересует фабула. Не просто сюжет, а то, какого эффекта достигает книга посредством истории; и поскольку я пишу цельными книгами, мне особенно важно выстроить нечто нелинейное вокруг вопросов о том, что собой представляет история, чем она могла бы быть, на что она способна.

Prosodia: Как вы начали писать и что «стояло у истоков» вашей поэзии?

Дж. О. Морган: Прежде чем я начал писать собственные книги (это было где-то в конце девяностых), я выдумывал новеллы в стихах (назовем их так) и был поражен, на что они бывают способны в сравнении с романами. Но писать такие мне самому не хотелось: мне казалось это невозможным, чем-то вроде мечты, которую я никогда не воплощу в жизнь. Примерно теми же принципами я руководствовался, когда писал романы, но в итоге они не были похожи на романы из-за странного замысла и исполнения. Поэзия случилась практически случайно. Мои работы стали свободнее, концептуальнее, я стал обращаться к различным техникам, чтобы использовать меньшее количество слов для достижения требуемого эффекта. И каким-то образом смесь из техник внутри одного языка и минимальное использование слов наряду с максимальным внутренним содержанием – все это превратилось в поэзию. Я тогда ее так не воспринимал, я ощущал, что это нечто самостоятельное, другой метод рассказывания историй, а назвать это поэзией было чересчур ответственно. Я чувствовал, что я не такой – и не таким стремился стать. К тому же мне не хотелось никому наступать на пятки, быть таким же, как те, кто изначально называл себя поэтами.

Prosidia: А сейчас чувствуете то же самое?

Дж. О. Морган: Отчасти да. На самом деле я не знаю, что я и чем являются мои сочинения. Книги. Да. Это я могу сказать. Я очень люблю изготавливать книги. Люблю рассказывать необычные истории необычным образом. И мне еще предстоит изучить множество историй и форм повествования. Я точно не собираюсь останавливаться в ближайшее время.