Поэзия как путь преображений, или Чем измеряется успех в поэзии

«…все сочинение предпринято не для размышлений, но для действия»

Данте, «Письмо к Кан Гранде»

Итак: что? Публикация? Регулярные публикации? Книга? Или пять? Премия? Десять премий? Наличие гонораров? Уровень гонораров? Репутация? Количество друзей? Стабильное количество лайков под постами? Приглашение в телепередачу? Удачная презентация? Полный зал на юбилей? Способность жить литературным трудом?

Методичка против манифеста

Вопрос о критериях успеха в поэзии центральный для так называемой социологии литературного процесса. Ответами на эти вопросы с момента появления социальных сетей забиты блоги поэтов, их оценки ужасающе однообразны и могли бы быть пересказаны несколькими типовыми картинками-демотиваторами. Но в целом любые варианты успеха пишущими, как правило, детально рассматриваются и оцениваются, там важны детали. На мой взгляд, детали не важны совсем, поскольку я уверен, что ни один из названных показателей литературного успеха не способен наделить творчество той уверенностью в наличии смысла, которая заставляет двигаться дальше и дальше. Без уверенности, кажущейся иррациональной, которая всегда преодолевает неуверенность, невозможно, нет сил продолжать. Это повод посмотреть глубже, постараться идентифицировать этот тайный, но очевидным образом действующий источник внутренней энергии, поискать ответ в другой области. В нем помимо таинственного можно обнаружить и нечто вполне рациональное. Это особенно важно тем, кто идею служения отметает на входе за ее ретроградный религиозный дух, слабо переносимый в искусстве, которое хочет выглядеть современным, - ну так договоримся не использовать это слово в этом разговоре. Но будем, однако, помнить, что существуют люди, для которых разговор, предложенный мной здесь, начинается и заканчивается этим словом - и суровые времена лишь подчеркивают важность их служения.

Сказал А – говори Б: поиск ответа на один вопрос заставляет переосмыслить весь комплекс социальных и персоналистических, онтологических и антропологических мотиваций, на которых держится или может держаться в нынешних условиях сама идея поэзии. То, что вырисовывается в итоге, это не столько манифест, сколько набросок методички. Отличие методички от манифеста в том, что она обобщает опыт деятельности, даже поэтической, дает основные инструменты для выживания в роли поэта – роли, которой в социальном смысле больше нет. Инструментов может быть больше, методичку можно дополнять. А манифест – это сотрясание воздуха, время манифестов давно закончилось.

Человек как главный итог поэзии

Главным результатом стихотворения становится не столько собственно стихотворение, а человек, который его написал или прочитал. Человек, который написал или прочитал стихи, несколько - а возможно, и в существенной степени – иной, чем тот, который стихов не писал и не читал. Думаю, интуитивно эта простая мысль понятна каждому, кто находится с поэзией в отношениях. Но эту простую мысль на самом деле не так уж легко понять и принять.

Общее место современной культуры – неприкаянный художник, который не может найти места в жизни, гений, которого не оценило всегда несправедливое общество. Предполагается, что это общество должно было немедленно после публикации гением стихотворения наделить его теми привилегиями, которых как бы и заслуживает гений.  Смертельная обида художника на мир – это обида человека, жаждущего привилегий, считающего себя не только достойным их, но и более достойным, чем многие Смертельная обида художника на мир – это обида человека, жаждущего привилегий, считающего себя не только достойным их, но и более достойным, чем многие, - и тем обиднее, что привилегий на него не хватило.

Какую бы форму социального функционирования поэзии мы ни взяли, она всегда будет тянуть за собой вот этот шлейф ожиданий и разочарований, основанных на глубоко устаревшей и порочной в своей природе парадигме мышления, в которой именно полученная привилегия получает статус главного результата творчества, главной награды за творчество, а ее отсутствие становится предлогом и оправданием депрессий и самых разнообразных вариантов последовательного саморазрушения. Это такие силки, в которые легко попадает сознание, не избавившееся вовремя от нескольких стереотипов. Но виноватой при этом легко оказывается поэзия, которая, несмотря на то, что «никому не нужна», продолжает тянуть жизненные силы из и без того уже ослабленного субъекта.

Если поэзии не удается завоевать статус события внутри одной единственной жизни, то она действительно не нужна. Поэзия в качестве более или менее эффектного изречения – пустой звук, взглянул – и мимо. Событие всегда преображает. Это преображающая встреча, пересечение, проникновение друг в друга ценностных полей, после которого посыпались искры. Если человек, в чьем сознании состоялась такая встреча, не видит самоценности этого и подобных ему событий, он будет обречен остаться несчастным в любой ситуации, если не удастся «рукопись продать» - а этого ему не удастся. И вот перед нами новый кандидат на премию «Нытик года», придуманную поэтом Виталием Пухановым, тонко чувствующем болезни своего времени.

Уникальный опыт поэта

Если уж начали раскручивать не самую оригинальную, однако потерявшуюся в современном контексте мысль, попробуем пройти по ее руслу как можно дальше. Взглянем на поэта со стороны: чем он отличается от условного обывателя? Думается, наличием по-своему уникального опыта. Поэт – это обыватель, который нашел в своей жизни место поэзии. Он каким-то образом обнаружил органичную связь поэзии с жизнью. Но жизнь и поэзия понятия слишком абстрактные – поэтому в данном случае есть его собственная жизнь и его собственная поэзия. История о том, что в жизни некоего обывателя нашлось место поэзии, сама по себе сенсационна. Потому что в абсолюте каждый хотел бы понять, как найти место поэзии в жизни. Это гораздо более важный вопрос, чем вопрос о том, что такое поэзия. И эта история о том, что в жизни некоего обывателя каким-то образом нашлось место поэзии, сама по себе сенсационна. Если, конечно, она случается. Это уникальный опыт, о котором обязательно нужно рассказать. Потому что в абсолюте каждый хотел бы понять, как найти место поэзии в жизни. Это гораздо более важный вопрос, чем вопрос о том, что такое поэзия. В конце концов поэзия это всего лишь сгусток подлинности, как-то связанный с большим временем, который перемещается, как шаровая молния, входит в слова, людей и предметы - входит и выходит. Поэтому ее невозможно приколоть булавкой и носить в качестве украшения. Ее совсем непросто приручить. Поэтому рассказ о жизни, в которой есть место поэзии, это не болтовня. Даже обыватели понимают, что жизнь эта в любом случае гармоничнее той, в которой места поэзии нет. И, по идее, слушать такой рассказ - все равно, что слушать историю про то, как парень из трущоб сумел разбогатеть. Ну так давайте послушаем об уникальном опыте диалога с миром.

Это еще одна как бы очевидная неочевидная вещь: преображающее событие ценностной встречи, которое поэт может не только и даже не столько пережить, сколько выразить, сделав его доступным для каждого, - это именно встреча человеческого сознания с миром, кем и чем бы он ни был представлен. Эта встреча, ее особенная сюжетика, которая может разворачиваться в самые разные жанровые формы, определяет архитектонику мира лирического произведения на всех его уровнях. Главное, что может поэт, - найти форму, которая одновременно говорит и с реальностью, и с литературой, удерживает всегда новую энергию подлинности и при этом дышит традицией. Опыт поэта точно не только ремесленный, а во многом мировоззренческий и даже духовный – и потому мы почти повсеместно у больших поэтов видим пренебрежение технической оснащенностью, а порой, кажется, и полный отказ демонстрировать стиховую мускулатуру. Однако это уже сфера индивидуальных или групповых поисков, одинаково не способных, как правило, открыть для своих авторов мир привилегий. В некотором смысле можно только порадоваться такому состоянию дел в поэзии – ослабленная как никогда индустрия, которая реально практически ничего не способна дать пишущему, располагает к тому, чтобы пораньше, так сказать, отринуть искушения, удовлетворить которые нет шанса, и сосредоточиться на том, что поэзия действительно способна дать.

Образ поэта в пути

Есть уровень творчества, на котором нет никакой конкуренции, - думаю, это искомый уровень для всякого пищущего. На этом уровне есть личность в развитии, нашедшая свой язык, свой способ видеть, и чем больше позволяет видеть этот способ, тем масштабнее стоящий за нею образ личности. Личность – связующее вещество текстов, застывающее каждый раз в разных формах. Путь поэта – возможно, это самое интересное в нем и самое важное, что происходит с ним. И этот путь сегодня очень редко проходит в социальной роли поэта. Поэт проделывает этот путь в мире, в результате диалога с ним он поэт. И то, что он поэт, - это может пониматься как наивысший результат, как уже победа слабого человека, оказавшегося в мясорубке современной культуры, в которой то тут, то там ничего культурного и не оказывается.

Так вот, поэт в пути – чаще всего при жизни мы застаем его в этом состоянии. Он может быть уже достаточно зрел, в том смысле, что его язык уже достаточно выражает и свою индивидуальность и нашу коллективность. Но мы его еще не читали. Или прочитали и, знаете что, - его лица необщее выражение нам не очень приглянулось. Оно нам, возможно даже, сказало нечто неприятное о нас. Эта ситуация встречается сплошь и рядом. Время открывать этого поэта еще не наступило. Мы закрываем его книгу, а поэт продолжает свой путь. Это норма, в ней нет трагедии.

Читатель и нелюбовь

То, что мы кого-то не прочли, в больше степени говорит о нас, чем о пишущем. Между миром, временем и поэтом либо случается какая-то химия, либо нет. Трудно найти такую химию в жизни, например, Мандельштама. А ведь это один из лучших. Даже слаженная работа литературного конвейера никогда не заставит нас прочесть произведения существенной части лауреатов Нобелевской премии по литературе. Химию не обеспечить работой команды продвиженцев и рецензентов, хотя многим порой кажется, что дела обстоят именно так. Есть вещи, за которые пищущий вообще не должен нести ответственности. Во всяком случае я хотел бы ее с него снять, чтобы он не брал на себя лишний угнетающий груз, который в минуты слабости способен быть соломинкой, ломающей хребет верблюда. Тем более, что это не соломинка.

Конечно, иногда очень хочется быть любимым сыном эпохи. Но быть нелюбимыми сыновьями не менее достойно, хотя и несколько тяжелее. Не должно винить поэта за то, что его не читают, не любят. За эту нелюбовь будут судить вас, нас. Сообщество недолюбленных поэтов полно комплексов – кажется, что любовь можно заслужить, что надо лучше крутиться, правильно дружить – и она случится. Очень сложно принять мысль, что заслужить ее нельзя – и это не такая уж трагедия. Быть в меньшинстве – это совсем не стыдно, а иногда и почетно.

Поэту остается продолжать свой путь. Его поэзия – его метод выживания личности в мире, который ничего не хочет знать о его личности. Мир хочет его выжимать каждый день, хочет пользовать его в разных ролях и позах; он, не задумываясь, пустил бы его на мясо, если бы разрешало законодательство. И в этой ситуации человек, однако, каким-то образом пишет нечто настолько великолепное, что это всего лишь с пятилетним опозданием печатает журнал «Новый мир». Изменится ли в результате этой публикации его жизнь? Изменится ли она в результате выхода книги, презентации, полученной премии? Вряд ли. Индустрия любви к поэту и поэзии в доставшуюся нам эпоху неспособна на это. То, что она может дать, заведомо недостаточно одному, не то что всем.

И тем не менее кое-чего в результате публикации поэт все же добивается. Например, раньше ничто не свидетельствовало о его существовании, а теперь вышло так, что его текст каким-то образом раздвинул чужеродное пространство и установился в большом времени навсегда. Мир, который ничего не хотел знать о нем, выделил небольшой пятачок для его трепещущей плоти. Она будет там трепетать и тогда, когда пройдут поколения.

Это ваше дело, прочтете вы это или нет, это не моя ответственность, говорит поэт. Я сделал все, что от меня зависит. Это ваше дело, прочтете вы это или нет, это не моя ответственность, говорит поэт. Я сделал все, что от меня зависит, а сделаете ли вы – это даже меня не сильно интересует. Потому что я не жду, что какая-либо публикация, отклик читателя, премия спасет меня от моей жизни – от нее вообще ничего не спасет. Значение имеет только моя готовность ее жить. Готовность сохранять при этом какое-то достоинство. Поэзия – лучшая форма этого достоинства, но не единственная.

Основа для девальвации поэзии

Причиной девальвации поэтического слова почему-то принято считать перепроизводство этого самого слова. Думаю, это не так. Мы можем заглянуть в некоторые соседние культуры и увидеть там гораздо большее количество издательств, премий, журналов, издаваемых книг, тиражей, имен в сфере поэзии. Это не говорит о том, что, например, в России завтра должно быть, как в Великобритании, но это точно говорит о том, что индустрия поэзии в человеческом обществе может быть совсем другой по своим масштабам и, возможно, содержанию. Наверное, в Великобритании тоже говорят о перепроизводстве, но надо учитывать, что развитая индустрия все же производит гораздо больше, чем неразвитая.

Главная причина девальвации другая. Она состоит в своеобразном потребительском отношении к поэзии со стороны пишущих. Поэзия как будто заведомо что-то должна любому автору, который выдавил из себя талантливые строки. Автор требует немедленных привилегий и статусов за изреченную мысль – и будет мстить поэзии, если она их ему не даст. Он будет мстить разрушением себя и разрушением ее – поэзии – раздутой репутации. Именно он становится главным источником девальвации, главным ее субьектом, якобы убежденным в том, что он все понял о сути поэтического лишь на том основании, что написанные строки, гениальность которых подтверждали даже живые классики, так и не удалось обналичить. Можно говорить о том, как литературная и иная среды содействуют такому превращению неопытной талантливой души, однако я всегда был склонен ответственность за превращение возлагать прежде всего на его субъекта.

Если вы хотите вернуть поэзии ее смысл и влиятельность, сначала наделите ее правами на смысл и влиятельность в своей собственной жизни. Отсюда и призыв – если вы хотите вернуть поэзии ее смысл и влиятельность, сначала наделите ее правами на смысл и влиятельность в своей собственной жизни. Поэзия, которая не преображает ее творца, не способна преобразить ничего вокруг. Главная привилегия поэта – привилегия рассказа об уникальной истории преображений, произведенных поэзией в его жизни. Люди готовы слушать эту историю с открытым ртом, если ее герои осознают себя ее участниками.

Поэзия и человеческий капитал

Что еще за путь преображений? Думаю, что право поэзии преобразить вас – самое большое право, которое может быть вами предоставлено поэзии. Суть этого преображения остро ощущается любым, кто однажды в жизни написал или прочел поразившее его стихотворение. Обычно эффект описывается примерно таким образом: то, что раньше было мерцающей искрой, вдруг разворачивается в дополнительное пространство жизни, без которого неясно, как раньше можно было обходиться. Этот эффект наблюдается там, где происходит событие встречи, от которой посыпались искры. Этот же процесс можно раскрывать через образ выражения невыраженного, после чего невыраженное, спрятанное, задавленное становится частью включенного прямо сейчас сознания.

В разговорах в современном искусстве сегодня можно встретить самые разнообразные определения искусства: искусство как развлечение, как раздражение, как познание – и т.д. Большинство таких творческих стратегий подкреплены рыночной индустрией – в сфере современного искусства она, без всяких сомнений, есть – и, таким образом, являются некой понятной рыночной упаковкой для не всегда понятного творческого продукта. Поэтому, когда мы оказываемся в некоммерческой сфере поэзии, становится ясно, что с этими упаковками некуда пойти, их некому показывать, а сами по себе они не имеют смысла. Смысл приходится искать в другой плоскости.

Если решиться формулировать главную функцию поэзии сегодня, я бы выбрал функцию антропологическую. Поэзия – форма языковой деятельности по обретению человеческого облика и тем самым – сохранению человеческого вида в условиях современного мира, ключевые информационные индустрии которого направлены на разрушение, фрагментацию человеческого сознания, на производство максимального количества идеальных потребителей из сырья потенциально целостной личности. Поэзия – место сборки человека назад, во всяком случае - место попытки такой сборки. Поэзия – место сборки человека назад, во всяком случае - место попытки такой сборки. А значит, хороша та поэзия, которая на эту сборку работает. Та поэзия, которая способна осуществлять свою преображающую функцию прямо в стрессовых условиях информационного шума. Не очень важно, на каком языке она говорит, силлабо-тоникой она говорит или верлибром, цитатна она в наивысшей степени или почти никакой, использует ли рифму – это все детали, интересные на деле разве что паталогоанатомам. Если эта поэзия способна раз за разом вытаскивать сознание из состояния грозящего или уже совершающегося распада, если тебе самому нужна поэзия в этой роли, то у поэзии появляются твердые основания для существования и развития. Это тот образ поэзии, само присутствие которого в жизни, вызывает чувство благодарности небесам. Это поэзия, которая догмам плоских идеологий, в которых ты всегда остаешься должен, находит место органичному саморазвивающемуся живому образу, за жизнью которого достаточно наблюдать. Так происходит гармонизация сознания современного человека, зарождение бунта против насилия прозы в отношении личности. Вопрос только – удается ли выстроить подобные отношения с поэзией, дать ей такие права.

Человек, который такие права поэзии дает, имеет гораздо больше шансов избавиться от потребительского сознания, которое может долго присутствовать даже у самых закоренелых эстетов в качестве рудимента обывателя, не понимающего, что такое поэзия. Человек, который говорит, что он понял, что такое поэзия, от этого рудимента, по идее, должен избавляться. Тем более, что он понимает: главный результат поэзии – это остающееся ему после ее посещения, то есть преображенное сознание. Чтобы получить сознание, сколько-нибудь близкое по своим способностям, армии обывателей покупают тренинги личностного роста и иные тренинги, задача которых перезагрузить сознание, а на деле часто – одни схемы заменить на другие. Поэт же в идеале получает сознание гораздо более совершенное, гибкое и гармоничное в результате преображающей работы с языком. Это сознание, которое позволило себе путь преображений, обязательно окупает или окупит в будущем все усилия, потраченные на составление слов в наилучшем порядке. Потому что светлые головы не пропадают. Если поэзию измерять создаваемым ею человеческим капиталом, ее ценность вырастает мгновенно. И на фоне этой ценности вопрос о том, сколько человек пришло на презентацию и сколько лайков собрал стишок, обретают свою истинную значимость.

Мне кажется, что такой образ поэзии вполне доступен и ее искреннему читателю. Более того, путь читателя к такому образу окормляющей поэзии, по отношению к которой можно испытывать прежде всего благодарность за ее существование, гораздо ближе и прямее, чем путь пишущего, чьи ожидания настроены совершенно иначе и невольно мешают ему.

Историческая ситуация разрушения или как минимум небывалого ослабления поэтической индустрии ценна хотя бы тем, что идея поэзии может принять форму, ведущую поэта не в окно, а в жизнь. А где именно он будет собирать плоды, это не столь уж важно, поскольку в некотором смысле он и сам есть плод.