Размышления об одном премиальном листе

О едином поэтическом пространстве

Премиальный лист – 2020 в номинации «Стихотворение года» литературной премии «Поэзия» состоит из 99 текстов 99 поэтов. Любопытно, что он по объему практически соотносим с известным обзором Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия» (Москва, 2015).

Перед нами разнообразная, многоголосая антология современной русской поэзии (тексты датированы 2019-м годом), которая дает общее представление о ее состоянии на сегодняшний день (хотя многие известные имена не включены в список и большинство конкурсантов – представители молодого поколения). Это очень широкий диапазон голосов – и в возрастном, и в географическом плане. Возможно, этому способствует и процесс глобализации, ведь теперь поэтические встречи могут проходить и в цифровом пространстве. Неслучайно в Сети появляются многочисленные поэтические издания, журналы, поэтические проекты и сообщества, записи чтений стихов и так далее. Можно даже предположить, что уже не существует единого поэтического пространства, и будущим историкам литературы будет весьма трудно все это описать.

Стоит также отметить, насколько разнообразно в премиальном листе представлены все формы стиха – от классического до верлибра и ритмической прозы. Произведения очень отличаются и по содержанию: например, в стихах молодого поколения очевидно влияние современной западной поэзии как на форму, так и на содержание с явным преобладанием гражданской и гендерной проблематики, что, однако, не исключает лирических тонов, психологических оттенков и бытовой предметности. Членам жюри, безусловно, было очень сложно определить пятерку лучших стихотворений, но еще труднее, как мне кажется, представить себе и описать этот огромный пульсирующий организм, для которого пять текстов – лишь капля в океане. Но давайте попробуем представить себе общую картину.

О прозаизации стиха

Конечно, можно было бы распределить авторов по поколениям, по школам и направлениям или по географическому принципу. Еще один вариант – деление по идеологическим или философским ориентирам, ведь в конкурсной программе широко представлена, например, гендерная поэзия. Но на мой взгляд, лучше отталкиваться не от содержания: сначала стоит разобраться с «формальной стороной» современной русской поэзии и, быть может, определить ее типологические черты.

С одной стороны, данный вопрос связан с принципами метрико-ритмической организации текстов, но с другой, он касается самих понятий поэтического слова и лирической поэзии (конечно, речь идет в основном о лирике, хотя есть и примеры малых эпических форм и драматического диалога). Дело в том, что поискам многогранного, чистого поэтического слова противопоставлены трагическое и болезненное многословие, словесный шум и нагромождение образов и приемов. Кроме того, становится преобладающим повествовательный антилирический тон на фоне осложнения и дифференциации языковых пластов (от лексики до стилистики и даже грамматики). Отдельный вопрос – графическое оформление текста (например, отказ от больших букв или знаков препинания), который связан с проблемой реального функционирования (то есть чтения и декламации) текстов.

Что касается собственно формальной стороны текстов (конечно, это понятие условное, так как форма может определять и семантический уровень), то, при значительной доле силлабо-тоники, все более и более активно задействуется дифференцированный арсенал нетрадиционных размеров: от чистой тоники до экспериментального молитвословного стиха Наталии Азаровой, от ритмической прозы Ростислава Амелина до поэтизированной канцелярско-деловой прозы Дмитрия Герчикова («Резюме»). Здесь как будто действуют две центробежные силы: одна – в сторону восстановления традиции, другая, самая мощная, – в сторону прозаизации стиха, что порой соотносимо с антитезой «герметизм – многословие». Интересно отметить, что в плане семантики прозаизация – конечно, с исключениями – усилена бытовой (иногда и ненормативной) лексикой и тематикой. 

Об общем ландшафте и новых голосах

Понятно, что сказать обо всех 99-ти авторах и проанализировать столько же стихотворений в узких рамках журнального обзора невозможно (это и не нужно). Сначала стоит указать на некоторые действующие антитезы: классический русский стих и «расшатанный» стих (вплоть до поэтизированной прозы); чистое поэтическое слово и многословие; поэзия как особая установка на мысль и чувство или как экспрессивная, порой риторическая, передача идеологического содержания; музыкальность и шум; лиризм и быт и т.д. Как мне кажется, после краткого описания общего ландшафта надо перейти к представлению некоторых новых поэтических голосов.

Итак, об общем ландшафте. Скажу сразу, среди 99-ти поэтов есть и классики, давно признанные представители современной русской поэзии. Стоит отметить философские ямбы Михаила Айзенберга («Он думает, что смерть его сиделка, / и если что, поправит одеялко, / и нужное лекарство под рукой…»); проникнутую ностальгией стихотворную миниатюру Максима Амелина о юности и клоуне Карандаше; любопытный рассказ о Каменном коне Владимира Аристова. Кроме того – минорные строфы Игоря Булатовского о старых писателях («В своих пижамах почти больничных»), словесный фейерверк о Сандуновских банях Юлия Гуголева, по-детски написанный, жутко-мрачный и разоблачительный текст о палачах и пытках Дмитрия Данилова, минорная медитация о времени и бренности Бахыта Кенжеева («Бог знает, что это, как в немом кино, по мостовым летит – / листья берлинских лип? новгородской летописи листы?»). Нельзя не упомянуть чисто лирическое размышление с пушкинским подтекстом Владимира Салимона, горько-шутливые новаторские двустишия Александра Скидана («мне ни*уя не нравится что ты больна не мной…»), «красную» петербургскую топографию Сергея Стратановского, траурные анапесты Владимира Строчкова, диптих-воспоминание Юрия Цветкова «Лестница поколений».

«Песенка юродивого» Германа Лукомникова строится как шутливый, легкий и изысканный эксперимент, как заговор, сочетающий начало и конец (фольклор и заумь) русского поэтического сознания: «Шерин да берин, урбала-дырбала, / Дыр бул щыл да айлюли...». Песенность и легкость стиха не без авангардных, порой обэриутских, подтекстов встречаются и в других стихотворениях – например, в «Еду в автобусе…» Кирилла Медведева или в написанном от мужского лица стихотворении Татьяны Нешумовой «сегодня я ходил во двор…». В этом же духе выдержано стихотворение Александра Дельфинова «Введенский и коза», хотя форма отличается от уже упомянутых примеров – длинный тонический стих в четверостишиях. Дельфинов умело использует каламбурные и экспериментальные рифмы («НКВД» – «когда и где»; «Вознесенский» – «Освенцим»; «Ахматовой» – «космонавт»). Заслуживает особого упоминания и четырехстопный хорей стихотворения «Рай» Кати Капович:

Темну голову листвою

я посыплю золотою,

ляжем в желтую траву,

чтоб сравняться наяву.

Катя Капович – поэт, эмигрировавший в США, но, как и другие представленные в премиальном листе поэты, вполне включенный в жизнь современной русской литературы (она также автор интересной малой прозы). Данное обстоятельство свидетельствует о типологическом изменении литературы русского зарубежья, которая бытует лишь в некоторых традиционных эмигрантских изданиях. Безусловно, сегодня русская поэзия преодолевает любые границы не только в бывших советских республиках, но и в Европе, и за океаном.

Небезынтересно следить и за изысканиями в области строфики и композиции. В этой связи стоит отметить трехстишия и двустишия в творчестве Ии Кивы («я: говорит Марина: человек-беглец…») и терцины с отклонениями у Льва Оборина («смешно уму с телом…») и у Дмитрия Гаричева («даша с краснослободской, 2006 – 2017…»). Более регулярные терцины встречаются в стихотворении Веры Полозковой «гроза пришла, и город опустел…». Замечательная миниатюра Андрея Гришаева «Я глобус в руки взял, сын в комнату вошел…» представлена разносложными пятистишиями. Девятнадцатистишиями написана «Баллада о трех телах» Ольги Дерновой. Еще раз напомню о «литургии» Наталии Азаровой, где все строфоиды заканчиваются словом «голос».

Если поэтическое слово стремится к разрежению и расплывчатости, то встает вопрос о новых формах осложнения поэтического текста в плане композиции. В качестве примеров можно привести организованное как переплетение разных голосов (депрессии, дипсомании, доксы и т.д.) стихотворение Дмитрия Голынко «Из § 1 детство не в ливане» или написанное в шестистишиях стихотворение Владимира Козлова «Морская фигура, замри». Последний текст, написанный сложным, порой тяжеловесным слогом, сочетающий мифологемы и бытовизм, режущие созвучья и неточные рифмы, представляет собой ценную и интересную форму длинного текста (не без явных перекличек с классической русской поэзией).

Примеры обращения к русской классической поэзии нередки. Это явно видно в «державинском» стихотворении Ирины Ермаковой «Снегирь» или у Полины Барсковой («Из цикла "Невозможные переводы. Осень"»).

Если говорить о переходных формах, то можно встретить тексты разной «степени» прозаизации. Социальная поэзия Евгении Вежлян строится на совпадении предложений разной длины (до четырех строк) со стихами, а «Простые рефлекторы» Анны Родионовой – на чередовании кратких строк и длинных строк-предложений, где стих как будто задыхается из-за присутствия длинных уточнений в скобках. «Остановка у дуба» Ростислава Амелина – успешное применение ритмизованной прозы на двусложной основе.

О поэтической тематике

Учитывая узкие рамки обзора, не буду далее углубляться в формальные особенности современной русской поэзии, а попробую проиллюстрировать некоторые тенденции поэтической тематики. Для этой цели ограничусь текстами нескольких поэтов, главным образом – молодого поколения.

На стыке культур (русской, украинской и израильской) работает поэт Александр Авербух, чье стихотворение «я простил себе…» отражает проблематику переплетения разных культурных сознаний. Такой подход встречается и в иносказательном стихотворении Ирины Евсы об Украине («Она сама еще не решила: стара или молода…»). Похожи по содержанию «Баллада о родине» Сухбата Афлатуни и не лишенное экзотической лексики стихотворение Павла Банникова «Немного русских в холодной воде Иссык-Куля». Особенно живой текст получился у молодого поэта, филолога и публициста Антона Азаренкова («Две ягоды»), в котором видны чуткий подход к метафоре и выразительность краткого изречения. Если для стихов Ольги Аникиной характерны изысканная легкость и выделение поэтического слова («Как в ледяной воде / мелькание малька / неуловимо…»), то стихотворению Анны Аркатовой «Помню что-то много дохлых кошек…» свойственна какая-то детская жуткая ирония. Неожиданность близкой смерти разрушает идиллию путешествия в стихотворении Еганы Джаббаровой «Белое тело России».

Чутким лиризмом, элегантностью фактуры стиха выделяются тексты многих поэтесс разных поколений. Стихи Оксаны Васякиной, Татьяны Вольтской, Лилии Газизовой, Елены Глазовой, Нади Делаланд, Ирины Котовой, Евгении Риц, Наталии Санниковой, Александры Шевченко открывают интересные перспективы в диалоге современной поэзии с русской литературной традицией ХХ века и указывают на оригинальные пути осмысления сегодняшних социальных и экзистенциальных вопросов. Широкий диапазон от бытовой и профессиональной тематики до женского вопроса и любви представлен в проницательных стихах «теста» Анны Гринки, в «Превращениях» Инги Кузнецовой, в стихотворении Марии Малиновской «документальное искусство – это подлость» и в разговорном стихе Анны Русс. Оригинальное соотношение предметности и самопознания уловимо в стихах Юлии Кокошко, в экзотике Анастасии Романовой («калимба») или в лаконизме стихов Станиславы Могилевой, в то время как разговорно-ритмический стих Галины Рымбу строится на особом стремительном порыве: «лето – это рой времени, осень – теснота дыхания». 

Драматический нервно-короткий стих Дарьи Серенко передает всю трагичность сибирских пожаров, в то время как в форме бытовой медитации, тонами философско-будничного диалога развивается стихотворение Татьяны Стояновой «Стеклянный шар». Через прием ламентации с фольклором соотносится оригинальный текст Марины Темкиной «Заплачка», а Ирине Шостаковской («попей Марина») в коротких стихах удается построить сложную звуковую и смысловую ткань.

О самом любопытном

Хочу закончить свой обзор упоминанием нескольких, на мой взгляд, особо удачных стихотворений. Начну со стихотворения «Статуя» Леты Югай, которое в классическом оформлении и с парной рифмовкой, как подсказывает эпиграф из Симеона Полоцкого, оказывается очень оригинальным и глубоким размышлением о красоте и искусстве, представленным в форме диалога с великим представителем русского барокко. Совсем другой тон можно уловить в стихотворении Лиды Юсуповой «Ринат», где эмоциональным разговорным языком описывается драматизм жизни в детдоме. 

Своеобразный герметизм и стыдливая легкость характеризуют стихотворение Фридриха Чернышева «Колыбельная для моего Любимого»; некий ранимый психологизм владеет стихом Ленни Ли Герке в «третий месяц исходит как удален ее аккаунт»; Артем Фейгельман в «антипорно» резко прозаичным стихом исследует социальные и культурные аспекты проблемы порнографии. 

Бытовая сцена «Горя не будет» Александра Самойлова вписывается в традиции неореализма, а «Вместо Рима» Арсения Ровинского и «декабрь 1941-го» Вячеслава Попова описывают разные аспекты истории Ленинграда. Стихотворение Попова своими четкими образами («череп как луна», «в кружке небо невское», «павел негуляевич», «гроб огромный», «рев миров») умеет передать всю трагичность истории военного Ленинграда без особых украшательств и резкой экспрессивности. Алексей Порвин также умеет вызывать эмоции и выявлять поэтические подтексты точным, «голым» словом и неожиданностью образов: «Ангельское зрение звонило, прося…». А молодой поэт Иван Полторацкий с глубокой чуткостью создает сложную словесную миниатюру о тайне жизни и смерти:

на небесах нас ждал почерковед,

в колючей форме въедливый графолог,

зевнув, он книгу жизни на просвет

проверил на предмет несостыковок

и сообщил, что нас на свете нет,

но крест горит, и грех наш не оплачен.

Отрывок из детских воспоминаний воспроизводится в разговорно-бытовых стихах Александра Переверзина, в то время как элементы модного фэнтези встречаются в сочинении Александра Мисурова «Из "Саги Гуннлауге Змеином языке"». Фэнтезийные мотивы уловимы и в стихотворении Василия Бородина «светло в яме…». «Атеист» Сергея Круглова выявляет оригинальность поэтического голоса автора с личными подтекстами:

Июль наполняет потрескавшийся от зноя сад

гудением пчел: это роение

черных точек возраста,

белый шум Вселенной, прилив.

Михаил Бордуновский особенно склонен к метафоризации с сохранением классического пятистопного ямба («Он вглядывался в камни и кусты…»). В стихотворении «В синем доме уже не "Магнит"…» Игорь Караулов создает милую фантазию об оживших книгах; об увезенных в США русской эмигранткой старых советских переводных книгах пишет Александр Гальцер в стихотворении «Динозавры прошедшей эпохи». Всеволод Емелин в песенной форме создает эпопею «Транссиб».

Самый любопытный текст листа – шутливое стихотворение Олега Дозморова, который предлагает оставить кириллицу и перейти на латиницу:

Napishu stikhotvorenie o cirillice,

o cirillice v tonkoj knizhice.

Cheres sto let cirillicy sovsem ne budet,

odna latinica budet.

Конечно, можно возразить, что латиница нуждается в обдуманной транскрипции и кириллицу нельзя транслитерировать как «cirillice», где латинское «с» передает то звук «к», то звук «ц». Однако это замечание не умаляет значения легкого и забавного текста поэта.

В конце обзора приведу полный текст стихотворения Михаил Гронаса, которое прекрасно вписывается в лучшую традицию чистой (я бы добавил – фетовской) русской лирики:

* * *

кап-кап-кап с тяжёлых веток,

солнца кляп в гортани дня.

это так, но это не совсем так,

хорони меня, не хороня.

мы-то знаем то, что знаем мы-то.

выди на балкон, позырь:

там стоит вселенная умытая

и пускает изо рта пузырь.

умирай и умирай и радуйся

и не плачь ни по кому –

потому что ртуть разбила градусник,

потому что грудь пронзила радуга,

потому что потому.

P.S. Прошу прошения, но, несмотря на то, что всё «чудится в малом», не все имена и названия стихотворений (безусловно, достойные и интересные) вошли в данный обзор.